Алексей КОЛОБРОДОВ

07.02.2019

Любой сегодняшний журналист или политтехнолог, даже поверхностно изучив обстоятельства последнего года жизни Александра Пушкина, роковой дуэли и гибели, уверенно констатирует: великий человек пал жертвой черного пиара.

Группа интриганов и мерзавцев вполне профессионально манипулировала тогдашним общественным мнением, совершенно в духе сегодняшних мастеров «морального террора»: клевета, диффамация, создание негативного фона вокруг объекта, прямая травля и так далее. По сути, единственным оружием поэта, отца и мужа, оставались честь и собственное достоинство — жалкий, кажется, арсенал, но именно он сделал Пушкина победителем.

Меж тем само явление политического PR (Public Relations) в разных его видах Александр Сергеевич первым в русской литературе описал и зафиксировал среди других своих сбывшихся пророчеств.  

В «Пушкинской речи» Достоевского все конкретно и предметно: Федор Михайлович подчеркнул историко-аналитический и даже политический характер выступления, его практический смысл — союз славянофилов и западников, созданный для начала вокруг фигуры национального гения. Говорил писатель и о своей ответственности за каждую букву, когда публиковал речь с подробным предуведомлением в «Дневнике писателя» (август 1880 г., а прозвучала она 8 июня на заседании Общества любителей российской словесности).

«Пророческое явление русского духа»; «Пушкин есть пророчество и указание»; «сокровища искусства и художественного прозрения оставлены нашим великим поэтом» — здесь нет никакого мемориального символизма. Достоевский объясняет, что Пушкин — мыслитель и пророк, работавший не только художественными образами, но и категориями исторической метафизики, причем в духе «всемирной отзывчивости».

Александр Сергеевич заменил русским людям не столько Вальтера Скотта, сколько Александра Дюма. За что мы ценим, не особо-то для себя формулируя, автора «Трех мушкетеров»? Наверное, прежде всего за искусство быстрой, легкой, без нажима, в нескольких штрихах психологической характеристики монарха (лидера, вождя) — реального или потенциального. За столь же ненавязчивый коллективный портрет окружения. И все это — на фоне страстей, пороков, роскошества и непрочности дворов.

Пушкин же решил вопрос импортозамещения со свойственным ему изяществом и навыком экономии ресурсов всего двумя эпиграммами на августейших особ. Первая:

Старушка милая жила
Приятно и немного блудно,
Вольтеру первый друг была,
Наказ писала, флоты жгла
И умерла, садясь на судно.

И вторая:

Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда.

Интересно, что весь антисталинизм классических уже произведений и авторов советской/антисоветской литературы — «В круге первом» Александра Солженицына, «Детей Арбата» Анатолия Рыбакова, «Московской саги» Василия Аксенова — вышли из этих, весьма беглых, пушкинских зарисовок. Даром, что бабушка с внуком на фоне страшного XX века выглядели сущими мумми-троллями. У Александра Исаевича мини-роман-фельетон в романе (о жизни и практике тирана) раздвигает вширь, но не вглубь строчки: «Властитель слабый и лукавый... Нечаянно пригретый славой». Рыбаков же — с екклесиастовой, как ему, видимо, казалось, значительностью — добавляет: «Над нами царствовал тогда». Василий Аксенов избавлял Сталина от запоров — и все это страшно подробно описано с покушениями на символизм и стихии. Кроме того, Василий Павлович, вслед за Александром Исаевичем, с разной степенью игривости, намекал на «немного блудно».

Но у Александра Сергеевича — как видим, несколько строчек, а у диссидентствующих соцреалистов — романы и эпопеи...

Гораздо серьезнее исторические прозрения Пушкина звучат не в зарисовках о монархах, а в его — сквозь всю творческую жизнь — напряженных размышлениях о власти как таковой. И тут наличествует определенная парность: царь, получивший престол в результате заговора или династического кризиса, идет у поэта рука об руку с самозванцем. Драму «Борис Годунов» можно воспринять как напряженный диалог царя Бориса и претендента на престол Григория, коммуникацию узурпатора и самозванца, взаимодействие убийцы и призрака, принявшего плотский облик убитого отрока и пришедшего за ветхозаветным мщением...

Российская история вообще завораживает самим явлением самозванства, точнее — его беспрецедентной масштабностью. Только в Англии феномен приобрел схожие параметры. Но вот что любопытно — самозванцы, реально способные претендовать на престол или даже занять его (случай Дмитрия I) проявляются только в противостоянии с прямыми узурпаторами: с Годуновым, Василием Шуйским (случай Тушинского Вора), Екатериной II (Емельян Пугачев, принявший имя Петра III). В другие времена, даже при наличии государственной шаткости и династических проблем, сколько-нибудь значительных самозванцев не отмечено, видимо, по причине сохранения хотя бы частичной легитимности верховной власти в общественном мнении. Заметим также, что Дмитрий I и Пугачев — верхушка айсберга: известно, сколько «царевичей» (не обязательно принявших имя Дмитрия) зафиксировано в Смутное время — десятки; воскресших Петров III случилось еще больше, а оживший призрак убиенного широко шагнул и за границы Российской империи.

«Борис Годунов» — трагедия, и определение здесь не только жанровое, но и содержательное: Пушкин постулирует трагедию взаимной неправды, расколовшей народ, пророчит матрицу всех гражданских войн XX века. Прошедших и доныне вызревающих — поскольку век не завершился в миллениум, но продолжается и заходит на новый круг, не ответив ни на один из судьбоносных вопросов и лишь отчасти видоизменив набор глобальных проблем.

И еще одно, пожалуй, наиболее принципиальное для современности наблюдение. Одним из магистральных сюжетов трагедии Бориса Годунова Пушкин сделал диктатуру пиара, суть которой доходчиво объясняет военачальнику Петру Басманову дворянин Гаврила Пушкин. В драме действуют два Пушкина, предки поэта. Видный пушкинист Дмитрий Благой, мимоходом шаржированный Мандельштамом в «Четвертой прозе», полагал, что Александр Сергеевич отождествляет себя с этими предками; их реплики и монологи — его личное понимание сущности исторических процессов:

Я сам скажу, что войско наше дрянь,
Что казаки лишь только селы грабят,
Что поляки лишь хвастают да пьют,
А русские... да что и говорить...
Перед тобой не стану я лукавить;
Но знаешь ли, чем сильны мы,
Басманов?

Не войском, нет, не польскою помогой,
А мнением; да! мнением народным.
Димитрия ты помнишь торжество
И мирные его завоеванья,
Когда везде без выстрела ему
Послушные сдавались города,
А воевод упрямых чернь вязала?

«Мнение народное» — перифраз Public Relations, «связей с общественностью», и вовсе неудивительно видеть хорошего знакомого в глубинах Смутного времени — данное явление существовало всегда. Пушкин же предсказал торжество информационных технологий и политической манипуляции в тогда еще неслучившемся национальном будущем. Опасность и амбивалентность пиар-технологий, неуклонное поглощение информационным морем ценностных опор, казавшихся незыблемыми. И только честь и достоинство могут стать адекватным ответом мутному потоку — ответом не только индивидуальным, но и национальным. Здесь тоже — завещание и часть той великой пушкинской тайны, о которой говорил Достоевский.

Иллюстрация на анонсе: Виталий Подвицкий