Дарья ЕФРЕМОВА

20.11.2014

23 ноября исполнилось 30 лет «Жестокому романсу», культовому фильму Эльдара Рязанова, который многие по сей день считают картиной Никиты Михалкова. Это и понятно. Блестящий барин, душка, русский l’homme fatal взорвал не только непроницаемую действительность экранного Бряхимова. Он спутал все карты, придав гипнотическую притягательность образу мерзавца. 

Под исступленный вороний грай, надрывные тремоло цыганской гитары и ухарский звон корабельной рынды в Паратова-Михалкова влюблялись миллионы. Барышни обмирали. Их умудренные жизнью родительницы томно вздыхали. «Что с них взять, женщины!» — снисходительно бурчали мужчины, невзначай поглаживая срочно отпущенные усы... 

Говорили, играл себя. Актер не спорил: «Да, мы похожи».

Было ли тут какое-то «особое» прочтение? Не факт. Паратов и по пьесе, и по хрестоматии — шикарный прожигатель жизни, харизматик, «шмель». Таким он представал и в предыдущей экранизации «Бесприданницы» 1936 года у Якова Протазанова, с Ниной Алисовой и Анатолием Кторовым. Впрочем, в молодцевато-хищном выражении премьера МХАТа явственно читалась заложенная драматургом суть — «найду выгоду, все продам». А тут — глаза глядят с бесприютной тоской. Как не обмирать? Даже «цепи-кандалы» можно простить. Так уж судьба распорядилась. Он и сам страдает.

«Что эта Лариса убивается? — недоумевали в годы расцвета «комков» и интердевочек мои старательно-циничные одноклассницы. — Ехала бы в Париж с этим толстяком. Он же богаче!» Предполагалось, что Паратов «эту Ларису» не погубил. Стал почетной юбилейной маркой, обещающей начало завидной коллекции. 

— Влюбленность в киногероя — метафора реальных отношений, — считает практический психолог, специалист по психосинтезу Ирина Соловьева. — И хотя инстинкт диктует выбирать надежного партнера (оптимального для выращивания потомства), психика сложнее законов биологии: выбор определяется еще и индивидуальным опытом. В юности мы более романтичны: выдаем желаемое за действительное, носим розовые очки. Вот барышням и нравятся образы роковых мужчин: в подсознательном стремлении к целостности приходится искать черты, которых не хватает. В итоге «хорошая девочка» увлекается «плохим парнем». Лариса, отображение идеалов XIX века, «наивности образчик», как раз и попадается на эту удочку. Опыт первой любви оказывается для нее очень болезненным, буквально смерти подобным: физически ее убил Карандышев, но психологически это сделал Паратов. 

В реальности подобные разочарования переживать трудно, но полезно, именно так происходит взросление, развитие, самосовершенствование. Останься Лариса в живых, она бы получила шанс научиться на своей ошибке.

Впрочем, по мнению психологов, большинству современных девушек такого рода инициации не грозят. Они едва ли способны увлечься Паратовыми. Скорее, смазливым «вампиром» Робертом Паттинсоном или Джастином Бибером. 

— Если позапрошлый век поощрял формирование романтического типа у женщин, то в нынешнем мы видим полную противоположность, — продолжает Ирина Соловьева. — Наверное, современная «бесприданница» должна бы изощренно отомстить Паратову, выстрелить раньше, чем Карандышев, а потом стать топ-моделью в Париже и выйти замуж за олигарха. Подобное мировоззрение диктуется позднеистерическим типом развития, формирующимся в возрасте пяти-шести лет, в наши дни чрезвычайно распространенным. Сегодняшний идеал — самостоятельная женщина практического склада, циничная и твердо стоящая на ногах. В отношениях с мужчиной она не жертва, а лидер. И может сама использовать партнера. Паратов ей не интересен, они слишком похожи. Лариса, как и многие другие романтические барышни, — представительница раннеистерического типа, складывающегося в возрасте трех-четырех лет. Верит в идеальную любовь, игнорирует негативные аспекты жизни, если обжигается, не злится, а страдает. С годами романтизм сменяется реализмом. Женщина становится уравновешеннее, мудрее и выбирает более целостные мужские образы, не бросается в омут с головой.

Всенародно любимой картине в свое время досталось по полной программе. «Чувствительный супермен (вспомните отнюдь не скупую мужскую слезу, сбегающую по его щеке под пение Ларисы) — вот что такое Паратов в фильме» — писала газета «Труд». «Попела, поплясала с гостями, а потом пошла в каюту к Паратову и отдалась ему», — это уже о Ларисе в разгромной статье, опубликованной в «Литературной газете». 

Но сколько бы критики ни осуждали опасную миссию самоуверенного, богатого, воспитанного на фольклоре и быте бурлаков супермена, образ неизменно вызывал восхищение. 

Вероятно, потому что есть в этой роли другой пласт. Не только мот, барин и плейбой. Он — барин из народной гущи.

«Для меня очень важен эпизод, который я просил не сокращать Рязанова, — рассказывал Никита Михалков в одном из интервью, — когда Паратов приезжает в городок, здоровается со всеми по имени, обнимает какого-то работягу и так далее. Мне важно было оправдать, каким-то образом реабилитировать этот <...> класс, который строил больницы, школы, дома призрения, давал пожертвования. <...> Я не стесняюсь роли Паратова. И даже с собой ее отчасти ассоциирую. Другое дело, что некоторые видят <...> только «мохнатого шмеля» и заставляют меня петь эту песню».