Алексей КОЛЕНСКИЙ, Керчь

23.09.2025

В Керчи завершился XVII Открытый фестиваль патриотического кино «Человек, познающий мир», приуроченный к 80-летию Великой Победы. Одним из лауреатов смотра стал уральский документалист Андрей Титов, представивший фильм-портрет «Служение» о православных, окормляющих «зону» и детский хоспис батюшках.

— Эта работа оказалась для вас этапной?

— Да. Стала попыткой осмыслить жизнь вместе с моими героями, людьми, вместе с которыми интересно что-то в себе открывать, познавать, учиться. Изначально сценарий был написан про трех наших современников, но о третьем отдельную новеллу снимаем только сейчас...

— Как возник замысел?

— В свое время меня удивили неожиданные кульбиты судеб: успешный директор завода, рокер, скинхед вдруг становились священниками. Я старался понять, как в душе человека претворяется завет «ищите и обрящете». В дальнейшем нашел еще нескольких иереев, которые могут стать героями документального цикла о том, как через сомнения, терзания человек не только приобретает огромный личный опыт, но и старается поделиться им с другими, наставить их на верный путь.



Когда я начал делать текстовый подстрочник «Служения», удивился переводу названия на английский. Оказалось, что Service — это «сервис», «обслуживание»... Обратился к профессиональным толмачам. Да, говорят, так правильно... Понимаете, служения как бескорыстной самоотдачи по-английски просто не существует! И этот факт свидетельствует не только о богатстве русского языка, но и о широте русской души. Наш человек не может замыкаться в меркантильном существовании, жить для себя. Самые простые мужички, которых я часто снимаю, всегда пытаются как-то, фигурально выражаясь, перекроить карту звездного неба...

— ...Оставаясь неспособными личностно реализоваться в доморощенных и заемных социальных механизмах... Тем более важен и востребован противоположный пример — героев, обретших почву для общественного служения.

— Любому документальному фильму предшествует сценарий, который никогда не сбудется как задумано, ведь соавтором картины станет жизнь, подкидывающая более интересные сюжетные повороты, чем ты способен вообразить. Сценарий лишь позволяет определиться: чего ты хочешь от своих героев? Как человек, познающий мир, я хотел его познавать вместе с ними.



— Причем в экстремальных обстоятельствах. Герой вашей второй новеллы тяжело болен, как и его паства.

— У него было два инсульта, перешедшие в рассеянный склероз. Это — необратимый процесс, но он купируется, и — странная история — когда ему выпало служить детям, так и произошло, развитие болезни прекратилось, хотя до этого она резко прогрессировала. Священник из первой новеллы тоже не сразу обрел свое призвание. По просьбе прихожан он посещал окрестные тюрьмы и удивлялся тому, как много там его бывших одноклассников, тех, кто не хуже и не лучше него, кому просто не повезло, кого лукавый попутал. Да и сам он оказался бы на соседних нарах, если бы не секция скалолазания. Потом стал кузнечным мастером, часто трудился с «братками», понимая, что это люди со своим «каноном», с собственным стержнем... Все в них вроде верно, кроме изначального: в первичной основе что-то «не докручено». В девяностых этот человек увлекся коммерцией и был успешен (со всеми издержками такого образа жизни). На основе собственного опыта, совершенных ошибок он вывел: не бывает совсем пропащих, и никто так, как он, не поймет оступившихся. Пошел окормлять зоны, а дом, который построил для себя, отдал для реабилитации бывших заключенных.

— Успешно?

— Как правило, да. Многие его духовные чада, выйдя, обзаводятся профессиями, семьями, новыми друзьями. Пропащих, повторюсь, не бывает, нужно помнить: пока человек жив, Бог Своего слова еще не сказал. Итог земной жизни подводит лишь смертная черта.



— Как приняло ваше кино духовенство?

— Пока на православные фестивали мой фильм не зовут.

— Почему?

— Видимо, то, что я делаю, не укладывается в каноны православного кино — такого, где много душеспасительных речей и церковного пения.

— И самые точные вещи о вере и покаянии у вас говорит не священник, а зэк.

— На момент съемок он уже отсидел девятнадцать лет из двадцати за умышленное убийство правоохранителя (хотел помочь друзьям, поступил «по-пацански»). Сейчас освободился, стал строителем, даст Бог, у него все устроится. Те, кого зона не ломает, становятся думающими, содержательными людьми — как мой герой, выверяющий каждое свое слово. Это — вековечный типаж русской классической литературы. Не случайно такого больше нигде в мире нет. Западный преступник — просто преступник. В России сложнее: ты преступил, но... взвалил на себя крест, который едва ли в силах облегчить другой человек или даже целая социальная система.



— Что же дают сидельцам и безнадежно больным детям ваши батюшки?

— Первый — надежду, второй — успокоение. В каждом случае страждущим нужно прежде всего примириться с собой, а эту проблему трудно одолеть в одиночку.

— Где служит герой вашей новой картины?

— На фронтах СВО. В начале девяностых он закончил военное училище, готовился стать армейским политработником, но внезапно все, чем он жил, во что верил, стало никому не нужно. Жизнь его закрутила, как речной водоворот: йога напополам с алкоголем; пытался уйти в дацан, заниматься бизнесом... В результате благодаря супруге обратился в лоно православной церкви, стал приходским священником и отправился на донецкий фронт. Мы начали снимать его во время кратких побывок по ранению и контузии, но его подразделение внезапно перевели на передок, куда у нас допуска не было. (Вслед за отцом и его сын пошел на войну, получил тяжелейшее ранение.) В общем, продолжить съемки смогли только сейчас.

— А как вас изменила эта работа?

— Как-то отрихтовала, утихомирила, от своих героев я подпитался смирением... По крайней мере, стараюсь и часто, особенно в трудные минуты, говорю «Слава Богу за все!».

— То есть они теперь помогают и вам!

— Безусловно, частицами своих душ... Это мой принцип: кино нужно снимать только по любви! Если мне с человеком не интересно, то как фильм о нем может стать интересен зрителю?



— Вы пришли в неигровое кино из журналистики, обучались режиссуре «на ощупь». Какие фильмы, студии, творческие объединения стали вашими «университетами»?

— Уральская школа документалистики — Анатолий Балуев, Григорий Негашев и Владимир Ротенберг. Владимир Викторович и сегодня является моим наставником. Когда я начинал заниматься неигровым кино как сценарист, он сказал мне правильную вещь: есть герой — будет и фильм! Если персонаж не раскрылся или ты долго ломился в запертую комнату, зашел туда и обнаружил лишь вешалку и сапоги, то кина не будет, никакие спецэффекты и фиги в карманах тут не помогут. На экране мы сопереживаем только человеку, душа — душе, сердцу не прикажешь. Моя стихия — простые люди с внутренним содержанием. Статусные персонажи, знающие себе цену, малоинтересны, так как предсказуемы... Правда, и среди них встречаются люди, которых всякий раз открываешь по-новому, и в этом смысле я в восторге от фестивальной премьеры Вадима Цаликова «Народный» — об актере Юрии Назарове, открывшемся мне как новосибирский парень с собственным стержнем.

— Какие еще впечатления подарил вам керченский фестиваль?

— Как говорил известный кинокритик, мой наставник Андрей Шемякин, «одно из предназначений документального кино — знакомить страну со страной». Наверное, главным откровением для меня стала Керчь — город суровый, в чем-то даже брутальный, с особенной стержневой мощью, открывающейся в подземельях Аджимушкайских каменоломен. Там пять месяцев без воды, без еды, травимые газами сражались насмерть наши воины. В России примерно тысяча сто городов, я побывал в четырехстах, но подобного места еще не встречал.