Алексей КОЛЕНСКИЙ

12.10.2024

Материал опубликован в сентябрьском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».

«Я — логопеф, испьявляю фефекты фикции... Ну-с, кто у нас буфет?.. Ах, февочка, еночка, ееночка... Скажи йыба!» — комические реплики эпизодического героя телефильма Алексея Коренева «По семейным обстоятельствам» характеризуют, как ни странно, лирический дар удивительно яркого, многогранного артиста. Очевидно, его замыслы, масштаб, натура были куда шире легковесного амплуа, но судьба рассудила своеобразно: Ролан Быков стал нашим творческим логопедом и небанальным педагогом — не воспитателем, а другом детей, исправлявшим по мере возможностей «фефекты» взрослых. Почему? Он был родом из самого причудливого детства.

Судьба его с первых дней жизни полна всякой поразительной всячины. Отец, поляк Семен Гордановский, в Первую мировую попал в австрийский плен, Гражданскую провоевал у Махно, затем — в буденновской Первой конной. В 1924-м стал агентом советской разведки в Германии, работал под псевдонимом Антон Быков. Вернувшись в Киев, познакомился с Эллой Ситняковской, ставшей после регистрации брака Ольгой Быковой.

Согласно паспорту день рождения актера — 12 ноября 1929 года, но и это неверно. Младенца, родившегося в октябре, «окрестили» в честь модного французского беллетриста Ромена Роллана, а много позже Ролан Антонович сетовал на киевского милиционера, спьяну записавшего его Роландом Анатольевичем.

Как бы то ни было, пять лет спустя семья переехала в Москву. Быков-старший трудился на руководящих должностях, учился в военной академии, его лучшая половина посещала театральную студию, а Ролан подрабатывал «малышком» на Зацепском рынке. Бутуз нагло задирал прохожих, и если кто-нибудь давал ему леща, то из подворотни выруливала дворовая банда: «Чего маленьких обижаешь?» — и учиняла мордобой. «Если честно, было страшно, — признавался впоследствии артист, — но когда играешь роль, идешь на все! Амплуа это и определило мою жизнь — не бояться получить, идти первым».

Энергичный пацан четырех лет от роду увлекся районной самодеятельностью и получил приличествующую «социальному положению» кличку. Через много лет он об этом рассказывал: «Ну, заходи, Артист, изобрази, спой!» — подзуживали соседи... Мы жили в коммуналке, состоящей из сорока трех комнат и одной кухни, — так у меня сразу появились сорок три сцены!» С десяти лет Ролан посещал театр-студию Дома пионеров, однако профессиональный успех настиг его не на столичных подмостках, а в эвакуации.

«Я видел, как гадала моя бабушка, и, когда она заболела, вызвался самостоятельно раскинуть карты зашедшей соседке... — вспоминал Быков. — Словом, прочитал по картам: «Через три дня вернется ваш муж». Бабушка всегда называла цифру три, когда говорила о чем-то очень близком, скором. Женщина выслушала меня, заплакала и убежала, а я получил от бабушки по морде. А через три дня приехал муж той женщины. Вот это было дело!.. После этого начался форменный террор — ко мне пошли люди. Мама пыталась усовестить бесконечных посетителей и объяснить, что мальчику нужно иногда и в школу ходить, ей говорили: «Отойди, женщина, пусть дите скажет!» В какой-то момент это стало чуть ли не основной статьей дохода в нашей семье».

Осознав, что вдохновенная фантазия и самоигральное лицедейство — великая сила, вундеркинд ринулся на штурм театральных вузов, но везде терпел фиаско из-за малого роста и «фефектов ечи». Лучше других разглядели абитуриента старейшие вахтанговцы Леонид Шихматов и Вера Львова. С 1947 по 1951 год студент Быков умудрился сыграть полсотни ролей на подмостках Щукинского училища (уступив по этому показателю лишь однокашнику Михаилу Ульянову) и был зачислен в московский ТЮЗ. Там под руководством мейерхольдовского питомца Павла Цетнеровича дебютировали в пятидесятые годы Олег Ефремов, Анатолий Эфрос, Георгий Товстоногов.

Новичкам платили крохи, но Ролан не терялся, параллельно служил актером Московского драматического театра, руководил театральной студией Бауманского ДК, работал корреспондентом детской редакции телевидения и редактором отдела сатиры и юмора Радиокомитета.

В 1957-м сотворил невозможное: создал самодеятельный Студенческий театр МГУ, да не где-нибудь, а в центре столицы, в Доме культуры гуманитарных факультетов на улице Герцена (ныне — Большой Никитской). «Когда я без всякого разрешения открыл театр в Москве, то и дураку было ясно, что по мне Сибирь плачет, — не без кокетства рассказывал Быков. — А я решил, как-нибудь проскочу: ЦК подумает, что МГК разрешил, МГК посчитает, что это дело комсомола, комсомол спишет на профсоюз... Главное, чтобы красную ленточку Яблочкина перерезала; Яблочкина — это гарантия государства! Так и получилось: пришла Яблочкина, взяла в руки ножницы и... так по сей день никто и не знает, что театр незаконнорожденный».

«Те, кому надо», конечно, знали, понимали, догадывались, но они же при этом доверяли, проверяли, обязывали. Новый театр стал пробой сил для оттепельной театральной элиты, пережившей культ личности под сенью неформальных отраслевых объединений, таких, например, как Русское театральное общество, в котором с 1915 года и до конца жизни, полвека председательствовала глава «корпораций артистов» Малого театра Александра Яблочкина. Иными словами, Быкову подарил его собственную сцену не подотчетный партийной бюрократии, сделавший ставку на «золотого ребенка» столичный бомонд. Иначе кто бы допустил самодеятельного режиссера к постановкам, утвердил репертуар, завел бухгалтерию, финансировал спектакли, платил зарплаты?..

В следующем, 1958 году Студенческий театр приятно удивил москвичей премьерой чешской пьесы «Такая любовь». Быстро прославившегося худрука, «отца-основателя» вскоре сменил Сергей Юткевич, затем — Семен Туманов. (В дальнейшем тут ставили Марк Захаров, Роман Виктюк, Геннадий Полока, Владимир Мотыль, Михаил Левитин, Иосиф Райхельгауз, Валерий Фокин. С этих подмостков в разные годы сошли Ия Саввина, Алла Демидова, Александр Филиппенко, Даниил Спиваковский, Алексей Кортнев, Ирина Богушевская, иноагент Максим Галкин и многие другие.)

Ролан Быков в 29 лет (!) получил приглашение возглавить Государственный ленинградский театр имени Ленинского комсомола. Правда, задержался там ненадолго: максимализм «варяга» труппа не приняла. Зато его поманил большой экран.

Дебютировавший в режиссуре Алексей Баталов на роль Акакия Акакиевича приглашал другого актера, но якобы по ошибке на пробы перед съемками «Шинели» был вызван Быков. Тщательной работе над образом он посвятил самые вдохновенные страницы своих дневников (изданы посмертно). Из них можно почерпнуть интересный факт: актер решил тогда «обмануть всех», сделать гоголевского недотепу счастливым!

Смотреть на это формалистское чистописание сегодня почти невыносимо, но вглядеться, право же, стоит: монументальные актер-актерычи бродят по второму плану как оголодавшие динозавры, мечтающие о том, чтобы кем-либо закусить, а меж ними золотой рыбкой шныряет микроскопический радостный человечек в драной одежонке, которому то и дело пеняют на его внешний вид. Запуганный персонаж исполняет чужую волю, но ему мнится — свою мечту. В итоге бедолага лишается ума от невосполнимой, невыносимой утраты...

Быков лепит героя гротескными мейерхольдовскими приемами, но не зацикливается на механике, а, изнурив внутренне «я» игровым автоматизмом, являет неотмирный свет ребячьей души, вдрызг растоптанной злобным социальным фантазмом. Завороженный Баталов несколько брутализировал этот образ, хотя тут была бы уместней сдержанная наблюдательность: осваивая уникальное существование в кадре, актер создавал самого себя, в условиях фантазийной свободы обживал территорию личностного роста, становился демиургом. Так из гениального актера рождался выдающийся кинорежиссер.

Затем король эпизода Быков всякий раз надевал, скидывал, рвал на себе или же (как в картине «Я шагаю по Москве») плотно затягивал на груди добытую «шинель», мял, жевал, топтал, раскручивал и досуха выжимал социальную маску персонажа. Буйной ипостасью обесшинеленного Акакиевича явился юродивый скоморох «Андрея Рублева», смиренной — Ефим из «Комиссара». Из той же гоголевской одежки, в сущности, вышли удалой гусар «Женитьбы Бальзаминова» и неистовый Иван Карякин в фильме «Служили два товарища». А Кот Базилио мурлыкал свое «там-там-дибу-дибу-ду-дам» в тени «живой шинели» Лисы Алисы (ее роль исполнила супруга, замечательная актриса Елена Санаева).

Кинорежиссер Быков зашагал в противоположном направлении. Он изучил внешинельный, никем и ничем не детерминированный мир детства, спонтанной ребячьей игры. На этой территории есть лишь один закон: надо быть честным. Авторским дебютом тут послужила обаятельная комедия воспитания «Семь нянек», поставившая на крыло трудного пятнадцатилетнего подростка, блестящего артиста Семена Морозова. Но то была проба сил.

«В кино я пришел ради «Айболита»... На худсовете мне грозили пальцем: «Мейерхольдовщина!», слова «форма», «Мейерхольд» были бранными, — делился воспоминаниями Быков. — Кроме того что это театральное кино, это был первый в мире вариаэкран, когда экран становится то широким, то узким, герои то и дело выходят за него. Мне нужно было выйти за экран. Это было внове, картину по-настоящему никто не понял, а поэт и писатель Михаил Львовский, прочитав сценарий, сказал: «Вы вышли на очень современную тему — на философскую клоунаду». Это было наиболее точное определение: «Айболит-66» был фантазией на тему глобального мещанина, столкновения мещанина с личностью!»

За давностью лет на картину можно взглянуть иначе: гиперответственный резонер-доктор — идеализированный либеральный интеллигент, а безобразник и парадоксалист Бармалей — его оживший кошмар, воплощение одичавших в непривычной для себя обстановке советских граждан. Быков планировал снять продолжение с перевоспитанием разбойника, да что-то не задалось...

В 1969-м на экраны вышла комедия «Внимание, черепаха!», где дружные первоклашки в течение дня подвергают экспериментам рептилию из живого уголка, испытывая на прочность основы мироздания, обретают черты самостоятельных личностей. «Там я разбирал этот длинный день, вмещающий в себя целую жизнь, открывал тайну протяженности детского дня, феномен детской одаренности, энергии постижения!» — пояснял Ролан Антонович.

Быкову, увы, не удалось перенести режиссерский опыт в актерскую лабораторию и сыграть в мхатовском спектакле Михаила Козакова «Медная бабушка» по пьесе Леонида Зорина свою главную роль — Пушкина. «Ему в 1971-м году было сорок лет, — вспоминал постановщик. — Он специально похудел... в гриме был похож невероятно. Рост, пластика, живость игры, ролановская парадоксальность, юмор давали основание надеяться, что он сыграет сцены, эпизоды, диалоги одного года пушкинской жизни... Во время прогона в переполненном мхатовском фойе, где он единственный играл в гриме, то есть в немыслимо трудных условиях, сумел очень понравиться пушкинистам, и каким!». Гениального актера приревновали к роли мхатовские старики, а спектакль закрыла своим распоряжением министр культуры.

«У Быкова произошло несравненное несчастье, рухнула солнечная мечта, совершилась, может быть, главная драма всей его творческой — только ли творческой? — жизни... — рассказывал литературовед Валентин Непомнящий. — В этот день случилась великая беда, не родилось лучезарное событие в русском театре, погибло чудо искусства!».

Хуже того, в семидесятые Ролану Быкову отклоняли заявки на кино: чинуш в дорогих шинелях беспокоила истовая вера в вечные чудеса детства. Тем не менее были сняты фантазийная утопия «Автомобиль, скрипка и собака Клякса» и удивительная документальная лента о кинопробах «Приглашаются на главную роль...» (с пронзительной мелодекламацией пятилетнего Вали Карманова, читавшего стихотворение про то, как к маленькому человеку «постучалась в окошко небольшая, казалось, война... Автомат ему выдали маленький... и маленькую — по размерам — шинель»).

Казалось, Быков перегорел. Но затем выдохнул, воспрянул духом, а в дневнике записал: «Я побит — начну сначала!» И вернулся в режиссуру с душераздирающим «Чучелом» о доверчивой девочке, попытавшейся ужиться с зараженными «мещанством» одноклассниками. Картину обвиняли в жестокости, но в преддверии перестройки она была более чем уместна. «Величие добра состоит в том, что оно остается добрым несмотря на то, что зло побеждает», — убеждал себя автор реквиема по истерзанной предательством и травлей детской душе. Черную энергию погубленного детства режиссер обнажил в ужасающем послесловии «Чучела», в последней своей короткометражке «Я сюда больше никогда не вернусь».

Общественная деятельность Ролана Антоновича достойна отдельной поэмы и экранизации. Окрыленный Госпремией за «Чучело», он стал худруком мосфильмовского творческого объединения детских и юношеских фильмов. Организовал первый и последний Международный кинофестиваль художественных и анимационных картин для детей. Тогда же, в 1989-м, стал народным депутатом СССР, в 1989–1992 годах — директором Всесоюзного центра кино и телевидения для детей и юношества, затем — создателем и президентом Международного фонда развития кино и ТВ для детей и юношества. Возглавлял внепартийный Союз общественных организаций работников культуры, науки, образования и экологии «Движение-95». Некоторое время служил президентом банка «Хэлп». В 1997-м инициировал создание первого в России детского телеканала...

Незадолго до смерти принял православное крещение и до последнего часа проклинал растоптавшего Родину «мещанина», губящего отечественную культуру «золотого тельца».