Николай ИРИН

19.07.2024

Материал опубликован в июньском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».

Вклад Александра Ширвиндта в отечественную культуру куда более значителен, чем принято думать. Служение театру и киноискусству, перманентное участие в популярнейших телепрограммах он прекрасно сочетал с иными видами творчества. К примеру, с начала 1970-х сочинял диалоги для знакомых всем и каждому в СССР «старушек» — Авдотьи Никитичны и Вероники Маврикиевны.

Когда Александр Анатольевич говорил, что он «пожиже, чем Жванецкий», скромность подобной самооценки казалась ложной. Если бы Ширвиндт посвятил себя исключительно написанию забавных текстов, то мы бы наверняка чествовали его как всенародно обожаемого юмориста. А ведь он, если требовалось, мог бесподобно прочесть то, что сочинил, перед любой, сколь угодно избалованной публикой, сделав это по-актерски технично, по-джентльменски изысканно, благородно. Жванецкий на такое способен не был, вещал эдак суетливо-судорожно, ведя бесконечную, трудную борьбу за повышение собственного статуса.

В общем, блистательный артист с фантазией, обаянием, профессиональным дыханием (умением выверять внутренние и внешние ритмы), до тонкостей продуманным рисунком игры сделал в свое время правильный выбор, и мы ему за это искренне благодарны.

В его фильмографии имеется такое количество ключевых ролей, что упоминание о них можно парадоксально начать с картины, которой у нас отчего-то принято стыдиться: мол, «лютый треш» — убожество, дурновкусие. Про эту ленту под названием «Бабник» (1990) Анатолия Эйрамджана (едва ли не первое независимое отечественное кино) у Ширвиндта в бесчисленных интервью никто не спрашивал. А между тем в замаскированном под фарс с сексуальным уклоном фильме демонстрируется картина, в сущности, счастливого и, главное, абсолютно свободного советского быта. Инженер средней руки Аркадий — его актер играет с ювелирной точностью и любовным вниманием — не тяготится действительностью и практически не интересуется всем тем, что предписывали ему ненавидеть Политбюро с Горбачевым и Яковлевым, «Огонек» с Коротичем, телевизор со Жванецким, BBC и радио «Свобода» с тогдашними диссидентами. Да, главный герой помешан на женщинах, но кто, позвольте спросить, к ним равнодушен?! Женский мир в этой истории метафорически обозначает территорию свободы и красоты. На финише кошмарной перестройки волшебная «Зона» очевидным образом противопоставлена миру ложных, бессовестно политизированных «морально-нравственных ценностей» от предателей из КПСС. Вслед за героем «Сталкера» Аркадий мог бы повторить: «Только это и осталось сейчас у людей, все остальное уже отнято или оболгано!»

Бабник программно аполитичен, более того, будучи «всцего лишь» инженером, претендует на собственное место в сфере чувственных удовольствий, которая со времен Серебряного века и советских спецраспределителей безраздельно принадлежала художественной богеме и партхозноменклатуре. С рождения вхожий в элитарные круги, досконально знавший их правила игры Александр Ширвиндт по воле Эйрамджана как бы передал ключ от запретного мира в руки маленького человечка, превратив того в яркую личность, красивого, изысканного, ни от кого не зависящего мужчину.

Житье-бытье Александра Анатольевича среди бомонда и номенклатуры, наверное, можно в какой-то мере уподобить существованию разведчика. При ознакомлении с интервью артиста удивляет то, что исключительную активность в его «разработке», «вербовке» когда-то проявляли теперешние иноагенты с релокантами, практически вся отечественная привилегированная журналистика. Кто-то смело, внаглую, а кто-то пронырливо, исподволь старался вытянуть из Ширвиндта разоблачения с отречениями: дескать, бросьте камень в советскую (и постсоветскую) Россию, отрекитесь от лично осыпавшего вас наградами Путина, скажите что-то эдакое про дураков из народа...

Провокаторам маэстро был явно не по зубам. Инакомыслящие и вечно недовольные верно опознавали его внутреннюю независимость, однако вряд ли подозревали, что в первую очередь он ценил в себе независимость от их корпоративной морали. Им хотелось, чтобы импозантный, авторитетный, ироничный артист легитимизировал их дерзости-гадости, а тот просто-напросто не желал опускаться до презрительного отношения к кому бы то ни было — даже к ним, подстрекателям, не говоря уж про русский народ и Россию. Уникальность Александра Ширвиндта состоит в том, что подобно Аркадию из «Бабника» он основал свое мышление на любви и доброжелательности, подавляя в себе имманентное высокомерие, невольное чувство собственной «сверхзначимости», стараясь не обращать внимания на чьи-то надутые щечки и налитые злобой глаза.

Вступая в диалог, испытывая неподдельный интерес к собеседнику, он надеялся на здравый смысл визави, на трезвость его мышления. Однако представители корпорации «Общество взаимного восхищения» постоянно опьянялись завиральными идеями, химерическими фантазиями. Анализируя детали биографий друзей-либералов из обширной компании Ширвиндта, преисполняешься особенным уважением к тому, кто разоблачал этих людей одним лишь фактом своей инаковости. Все их своекорыстные порывы оборачивались в контексте его независимой позиции «комическими куплетами», которые он обессмертил в картине «Трое в лодке, не считая собаки» (1979): «В сад, сэр!» — «Вы там будете играть?!» — «Нет, вы там будете слушать!»

После выхода фильма на телеэкраны репризу «аристократического происхождения» подхватил народ. Буржуазные манеры высшего света были массам, в общем-то, не по нутру, но в данном случае люди разглядели пощечину «хорошему вкусу» бомонда. Ее артист отвесил со всем доступным его беззлобной натуре сарказмом.

Еще со времен «оттепели» у нас повелось: элитные подразделения отечественной культуры — почти всегда фронда, «особое мнение», дистанцирование от массового сознания и «политики партии». Сызмальства интегрированный в эти круги — сообщества деятелей разных жанров, от театра до эстрады с литературой — Ширвиндт умудрился избегнуть «позы противостояния» и этим принципиально отличался от практически всех своих друзей и знакомых (некоторые из них демонстрировали такие пафосные жесты, как сжигание партбилета в прямом эфире всесоюзного ТВ).

Примерно тогда же, когда заветный друг, коллега, соавтор позировал с пылавшей корочкой от КПСС и «на веки вечные» отрекался, Александр Ширвиндт изображал в «Бабнике» инженера Аркадия, живущего на одну зарплату, плохо играющего на саксофоне и снисходительно посматривающего на сына-ботаника. Тот внезапно пошел вразнос, закрутив роман сразу с двумя подружками. Отец смотрит, грустит и снисходительно прощает отпрыска, хотя сам всегда вступал в интимную связь только с одной, только по любви и отнюдь не напоказ. «Я людей жалею и люблю. За то, что они влипли. Родились и — тут же влипли!» — так под репликой главного героя фактически подписался озвучивший собственное кредо артист-исполнитель.

Казалось бы, при его внешних данных и актерской выучке играй себе в удовольствие на сцене и в кино, зарабатывай деньги и популярность, но ему этого было мало. «Патологического пристрастия к сцене во мне не существует», — утверждал Александр Анатольевич, коему хотелось быть ближе к реальной советской жизни, настоящей русской речи, а также рядовой повседневности, методично плодившей всевозможные «интересности», простым людям, чьи мотивы и реакции зачастую оказывались совершенно непредсказуемыми — в отличие от инстинктов-рефлексов богемы.

Наделенный множеством талантов артист сочинял не только для Маврикиевны с Никитичной, которых, похоже, он и придумал, концептуально создал. С идеями актуальных юмористических шоу регулярно приходил на телевидение. С 1968-го по 1987-й снимался в «Фитиле». На пару с Марком Захаровым поставил в Сатире «Проснись и пой!» (1970), там же вдвоем с Андреем Мироновым — «Маленькие комедии большого дома» (1973). Эти два, к счастью, записанных на пленку шедевра обещали нашему искусству новое направление и, кстати говоря, предвосхитили лучшие картины по сценариям Анатолия Эйрамджана. Творческие увлечения чрезвычайно популярного и очень внимательного к жизни низов артиста почти никак не отражались в сводках новостей и бравурных отчетах, «авторских» фильмах и броских спектаклях аттракционного типа.

С другой стороны, он весьма активно участвовал в жизни своего «нишевого» сообщества.

«В 1960-е мы неустанно ездили между Москвой и Ленинградом, соревновались в искусстве шутки, — рассказывал он в пору творческой зрелости. — В Доме журналиста был коллектив «Верстка и правка», в Доме кино — «Синяя птичка», ею руководил Виктор Драгунский, в Центральном доме работников искусств — «Крошка» с Раневской, Парфеновым, Сичкиным. А я руководил командой Дома актера, ныне сгоревшего, там мы и шутейничали, по тем временам довольно остро. Там, в частности, и родились все наши номера с Михаилом Державиным. Был скандал, когда как бы «через переводчика» звучал вопрос иностранного журналиста: «Правда ли, что советские архитекторы проектируют огромный подземный переход от социализма к коммунизму?» Директора Дома актера Михаила Жарова вызывали наверх: «Что это у вас там за шпана?!» Жаров собирал все свое обаяние: «Ну, дураки, дураки, идиоты!» А там же вечером после спектаклей собиралось со всей Москвы человек 200 актеров, хохмили, шутили. Тогда был хороший уровень. «Свобода» — это же не раскрепощенная вседозволенность, она должна опираться на вкус, на культуру, на стыдливость, на мастерство».

Но и этого ему недоставало. Ширвиндт последовательно служил в театрах имени Ленинского комсомола и на Малой Бронной, где участвовал в постановках легендарного Анатолия Эфроса. Впоследствии об этом вспоминал: «Я сыграл у него аж девять главных ролей в двух театрах!». Но даже этот постановщик не смог его удержать, «закабалить». Пресытившись «изысканностью», актер перешел в Сатиру к Валентину Плучеку и остался там до конца своих дней. Если в 1960-е жизнь Ширвиндта в кино была мало примечательной, а главным его свершением считалась роль Феликса Топтыгина в картине «Еще раз про любовь» (1968; здесь актер едва различим в тени Дорониной и Лазарева), то в 70–80-е он сыграл такое количество ярких эпизодов, какое никому и не снилось. Даже в очень успешных картинах с большим количеством звезд («Старики-разбойники», «Ирония судьбы», «Небесные ласточки», «Принцесса цирка», «Вокзал для двоих», «Зимний вечер в Гаграх», «Самая обаятельная и привлекательная» и т.д. и т.п.) его небольшие роли выделяются, запоминаются навсегда. Жившему в СССР зрителю памятны телебенефисы, где актер чувственно и комично подыгрывал очаровательным Ларисе Голубкиной и Людмиле Гурченко.

О силе его дарования говорит хотя бы то, что при постановке «Двенадцати стульев» Марк Захаров напутствовал Андрея Миронова словами: «Ничего не играй, ищи Шуркин тухлый глаз». Андрей Александрович так и делал: его Остап сыгран в актерской манере Ширвиндта. А вообще этот самый «тухлый» (в смысле «потухший») глаз, наверное, можно воспринимать как бессознательную реакцию на богемное окружение, к которому Александр Анатольевич был привязан происхождением и судьбой пожизненно.

Однажды в Канаде из окна проезжавшего мимо него автобуса вылетела комичная и в то же время провокационная реплика: «Ширвиндт, не морочьте себе голову, оставайтесь!» Вернувшись в Москву, артист этот призыв прокомментировал: «Надо жить там, где живешь. Сосуществовать с тем, что есть».

Судьба подарила ему немало: супругу, с которой он прожил без малого семь десятков лет (а знаком был с 13-летнего возраста), сына, многочисленных внуков и правнуков; острый ум, подвешенный язык, амплуа резонера (от фр. raisonner — «рассуждать»), поразительно цельную, одухотворенную натуру...

Александр Ширвиндт — человек, который с нами, с Россией и ее народом, был неизменно. Шутил, хитрил, комбинировал, искал компромиссы, универсальные способы коммуникации, но не предавал никогда. Разведчик, не иначе...

Фото портрета Ширвиндта: Антон Новодережкин/ТАСС