Николай ИРИН

16.01.2024

Материал опубликован в декабрьском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».

Устойчивость общества зависит от того, насколько убедительна его заветная символика, в какой мере достоверны ключевые персонажи социальной мифологии. Василий Лановой исполнял роли, которые навсегда встроены в механизм воспроизводства нашей коллективной памяти, обеспечивают нам не меньше, чем национальное единство. Актер играл советских сыщиков и разведчиков, дореволюционной выправки аристократов, офицеров Российской империи — практически всегда людей, обремененных присягой, призванных служить чему-то надличностному», — эти слова, опубликованные к 85-летию великого артиста в газете «Культура», сегодня, спустя три года после смерти Василия Семеновича, звучат, пожалуй, даже более весомо.

Его величество время очень часто работает в пользу здравого смысла, высшей справедливости, истины, проясняет спорные ситуации, низвергает или упрочивает авторитеты. В какой-то момент даже самым непонятливым становится ясно, что, к примеру, «человек с активной жизненной позицией» Виктор Астафьев был во многом прав. В том числе — в художественно-публицистическом споре с грузинским национализмом, в эпистолярной перебранке с историком Натаном Эйдельманом, в неприятии тогда еще малоизвестной, но уже довольно агрессивной, подозрительно напористой рок-группы «Машина времени», торившей дорогу пресловутому «новому мышлению»: «Каждый, право, имеет право/ На то, что слева, и то, что справа».

После публикации в «Комсомольской правде» составленного выдающимися сибиряками протестного письма под названием «Рагу из синей птицы» стало модным выставлять Астафьева со товарищи в качестве ретроградов, хоть и небесталанных, однако начисто лишенных «ума и фантазии» консерваторов. В ту пору началась системная травля граждан с убеждениями и задокументированными заслугами перед Родиной, будь то Сергей Бондарчук с его великими фильмами или эстрадный худрук Юрий Маликов с «Самоцветами».

Василий Лановой на рубеже 1980–1990-х тоже находился в положении, мягко говоря, не самом завидном: его эмблематические роли из советского прошлого стояли костью в горле у новой, жадной до всего импортного (включая идеи-концепции) «элиты». Павка Корчагин, капитан Грей, Иван Варавва, офицер уголовного розыска Костенко, ученые, врачи и прочие представители патриотической интеллигенции на символическом уровне подлежали даже более обязательному упразднению, нежели эпические образы от Бондарчука или лирические герои от Маликова. В нашем актерском цехе, наверно, не было другой личности, так же предрасположенной к сюжетам о беззаветном служении, героическом преодолении, образцовой мужественности, как Лановой. И если у «безукоризненно положительных» Вячеслава Тихонова и Кирилла Лаврова были персонажи со слабостями, самодовлеющими житейскими проблемами, то у исполнителя роли Павки — ни одного. Мелькавший в эпизодах «Семнадцати мгновений весны» Карл Вольф — пожалуй, не в счет, хотя и тот, по свидетельству Юлиана Семенова, был человеком с весьма стойкими убеждениями. Кстати, играть очевидного врага, обергруппенфюрера СС, наш популярный актер отказывался долго и упорно — до тех пор, пока Татьяна Лиознова не посвятила его в глубину своего художественного замысла.

В какой-то момент он оказался в заложниках у собственного экранного амплуа, но подобная зависимость — скорее благо, нежели проблема. Это ведь далеко не то же самое, что принадлежность к скандально-шумной, идейно убогой корпорации под условным названием «фрондирующая столичная интеллигенция».

(Еще совсем недавно модные филологи, прозаики, поэты, артисты, режиссеры, включая тесно сотрудничавшего с Лановым недавнего худрука Вахтанговского театра, «морально» и «интеллектуально» доминировали, учили всех жить, однако с началом специальной военной операции дружно подались в бега, принялись охаивать оставленные ими страну и народ. Лукавые гуру этой публики предписывают определенный тип поведения под страхом отлучения от «общества», что же касается собственной гражданской позиции, то таковой у сбежавших «деятелей культуры» никогда и не было.)

В начале 1980-х пристрастие к тем или иным образцам масскульта довольно четко маркировало советских граждан в плане их идеологических предпочтений: патентованные фанаты «Машины времени» и «Аквариума» воротили нос как от «Самоцветов», так и от «Офицеров», и такой социально-психологический водораздел проходил не только в области массовой культуры. Тогдашние «элитарии», единомышленники Макаревича — Гребенщикова не собирались служить Родине, свысока взирали на составлявших большую часть ее населения русских простаков, коим персонажи Юматова и Ланового были близки и понятны. Про эстрадную певицу Аллу Пугачеву филолог-патриот (крайне редкая птица в сфере языкознания) Вадим Кожинов писал с недоумением: дескать, поет-то хорошо, но зачем надевает на концертах себе ведро на голову, а потом еще и преподносит это в интервью как новую культурную норму?! Ответить на вопрос критика было, по сути, некому: начинались эксперименты с аттракционами, в сравнении с которыми хозяйственная утварь на пустой голове — милейшая забава.

Уже тогда, во времена позднего «застоя», становилось ясно, кому суждено в будущем возглавить какое-нибудь истинно народное движение вроде «Бессмертного полка», а кто сбежит из страны в трудные для нее времена, да еще и с проклятиями в ее адрес.

«Прекрасный дилетант на пути в гастроном — того ли ты ждал, того ли ты ждал?» — пропел в середине 1980-х Борис Гребенщиков и был «как всегда, прав», оказался, можно сказать, провидцем. Перемен наподобие нынешних верные фанаты БГ вряд ли когда-либо ожидали, однако тех, для кого происходящие на наших глазах метаморфозы были желанны еще со времен «Рагу из синей птицы» и Пятого съезда кинематографистов, в России на порядок больше.

Жаль, что до этого момента истины (куда более явного и закономерного, чем в «перестроечные» годы, социального размежевания) совсем немного не дожил Василий Лановой, удивительный профессионал, настоящий патриот, чей путь лежал не в «гастроном», а в совершенно ином, противоположном направлении. Задолго до СВО Василий Семенович, «полухохол», по его собственному определению, без экивоков и полутонов заявлял: «Россия и Украина — одна страна... Я всегда говорю и на Украине, и в России, что хочу дожить до того момента, когда мы снова будем вместе. Это — моя мечта!»

Великий артист со всеми его экранными и сценическими свершениями эмблематичен прежде всего для советской России, однако как Гражданин важен и нужен для России нынешней и России вечной. В селе Стрымба, где-то между Винницей и Одессой, он провел у бабушек с дедушками три с половиной года в оккупации. Говорил по-украински и был вынужден учить румынский. Впоследствии, неизменно отдавая должное певучей мове и обаятельной местечковой специфике, сознательно выбрал имперскую социокультурную модель: Москву, Пушкина, Вахтангова, «романтизм русского офицерства»...

Как вспоминал Лановой, один из его дедов в начале Великой Отечественной, увидев бодро продвигавшиеся мимо села Стрымба иноземные полчища, возгласил: «Тю-ю, погибли москали, ой погибли москали!» Дедушка осторожничал, дистанцировался от русских-советских посредством малороссийского диалекта. Такая «отстраненность» старику, пожалуй, простительна. В то же время его внук Василь с точностью дипломированного социолога подмечал особенности возникшей ситуации: румынский язык почему-то стал обязательным, а на школьных уроках непременно сидел румын с автоматом.

Обитатели этих южных территорий, может, и хотели в разные периоды своего существования некой самостийности, да только подобные желания государствами-соседями в расчет не принимались. Когда-то тамошних славян сотнями тысяч угоняли в рабство турки-османы или крымские татары, в 1940-е нацеливались похозяйничать на тех богатых землях при поддержке самоуверенных гитлеровцев носители румынской идентичности. Лановой отмечал: «Жесткости со стороны румын не было», — то бишь по всякому ничтожному поводу пришлецы не зверствовали. С другой стороны, силились оторвать территорию вместе с людьми, насаждая свои язык и культуру, и у будущей кинозвезды имелся призрачный шанс на то, чтобы стать не гражданином великой России, но подданным сугубо региональной державы Румынии.

Довольно скоро захватчики забеспокоились, стали то и дело повторять словечко Stalingrad. Василий Лановой запомнил навсегда: при полном отсутствии информации о реальном положении дел на фронтах название города на Волге в сочетании с ужасом в глазах оккупантов враз перевернули и стиль мышления дедушки, и его риторику: «О, москали накидали немцам по заду!» Русские таки вернули себе территории, а превратившийся в большого артиста «полухохол» закономерно избавился от южнорусского говорка. Мало того, долгие годы возглавлял в Щукинском училище кафедру сценической речи. Его изысканный тембр, благородная интонация импонировали как зрителям, так и создателям кинолент. Не случайно именно ему Роман Кармен доверил читать закадровый текст в 20-серийной документальной эпопее «Великая Отечественная». Объективную геополитическую реальность Лановой осознал еще в детские годы, понимал, что в его родных краях либо будут царить русский дух и русское самосознание, либо местным обитателям суждено прислуживать очередному крепкому хозяину, который примется натравливать их на Россию («тю-ю, погибли москали, ой погибли москали»).

Много позже актер любил рассказывать историю о том, как однажды в беседе с другом Марком Фрадкиным признался, что очень любит украинскую песню «Ой, Днипро, Днипро, ты широк, могуч, над тобой летят журавли». Композитора это сообщение взволновало, обрадовало, и через некоторое время он не без гордости заявил, что является автором музыки и что песню в срочном порядке сочиняли по заказу партии и правительства. В русле тогдашних межнациональных отношений это был хороший пример использования государством «мягкой силы». Василий Семенович, по сути, являлся живым воплощением этой силы. Культура (и в первую очередь кинематограф) сращивает территории, сплачивает людей в единый народ.

«В Лановом есть прирожденное лидерство», — восхищался сопостановщик фильма «Павел Корчагин» Владимир Наумов. Примечательно, что Павку вначале нещадно критиковали за чрезмерную, как некоторым казалось, одержимость абстрактной идеей, а актера-исполнителя хотели... исключить из комсомола, но потом кто-то сообразил, что такое наказание выглядело бы сущим абсурдом.

«И мозги, и душа, и ответственность в нем заложены сверху», — лаконично и очень емко формулирует его друг Михаил Ножкин. Названную коллегой триаду Лановой убедительно предъявлял и в далеко не самых известных своих работах, например, в первой экранизации «Соляриса», выполненной для телевидения режиссером Борисом Ниренбургом. Главную роль Криса Кельвина сыграл убедительнее, тоньше, точнее, нежели это сделал позже Донатас Банионис. В картине Тарковского мотивировки спутаны, настройки сбиты, а фильм в целом дает наглядное представление о том, каков был отвергнутый постановщиком первый вариант «Сталкера». Апология Океана как источника безграничных фантазий противопоставлена земному человеку и гражданину (Крису Кельвину), а Лановой выводил на первый план как раз Любовь и Ответственность. Его дуэт с Антониной Пилюс бесподобен. Жаль, что критики определенного направления сделали все, чтобы воспеть единственную провальную отечественную ленту Тарковского в ущерб замечательной телеверсии.

У каждого из поклонников Василия Ланового — свои предпочтения. Кому-то до сих пор памятен образ Дзержинского в сильной, эстетически не устаревшей работе Юлия Карасика «Шестое июля». Прекрасны трое друзей из фильма Алексея Сахарова «Коллеги», где молодой Лановой выделяется даже в компании Василия Ливанова и Олега Анофриева. Незабываем физик Олег Тулин из фильма Сергея Микаэляна «Иду на грозу». Анатоль Курагин из «Войны и мира», Вронский из «Анны Карениной», Шервинский из «Дней Турбиных» — сложноустроенные по законам классики, импозантные красавцы с тонкой внутренней организацией...

В его фильмографии есть огромное количество ролей, которые, кажется, никому бы не удалось сыграть столь же ярко и убедительно. Сегодня, когда русская армия ведет кровопролитные сражения на земле, где он был рожден и вскормлен, которую беззаветно любил, Василия Ланового нам не хватает вдвойне. Ведь даже в среде нашего высшего генералитета его до сих пор принято любовно и уважительно именовать «главным офицером Советского Союза».