Алексей КОЛЕНСКИЙ

15.05.2023

Завершился II Международный кинофестиваль «День Победы». Центральным событием столичного смотра стал круглый стол «Кино на сломе эпохи», где обсуждался спектр самых острых вопросов.

«Куда движется мир? Какое будущее нас ждет? Стоит ли держаться за старое? Куда направить камеру?» — видением настоящего и видами на будущее поделились с «Культурой» доктор исторических наук, антрополог и эпиграфист Галина Ершова, востоковед и политолог Каринэ Геворгян и кинообозреватель Алексей Коленский.

Галина Ершова:

— В конце девяностых я выстраивала схему развития цивилизаций, и мне пришла в голову мысль, что в 2025 году нас ожидает кардинальная смена картины мира. Это казалось удивительным: ничто ее не предвещало, все было стабильно, и даже девяностые с их бардаком вписывались в экспоненту зависимости развития цивилизации от действий человека. Как и что должно было произойти? Абсолютно непонятно, как это определить! И мы жили в этом ожидании, поскольку подготовка к изменениям не позволяет выстроить будущую картину мира, ее никакие фантасты не могут предположить — какой будет экономическая модель, политическая, социальная структура... Вскоре я обнаружила, что не одна такая умная, просто шла с точки зрения развития цивилизации, а авторы в Штатах — отталкивались от развития технических систем: до какого-то этапа они происходят по определенным правилам, скажем, память 4, 8, 12, 24 гигабайта и все, — система меняется, она уже не идет по тренду удвоения, какая будет следующая модель, никто не знает. Ровно то же самое происходит в схеме развития цивилизации: в древности не могли предположить, что такое государство, феодальная Европа не понимала этапа буржуазных революций... Система разваливается, ее удержать невозможно, а что будет потом, никто не знает, это выявится уже в процессе. Когда мы начали приближаться к 25-му году, все подсистемы начали ломаться — банковская, финансовая, система экономического взаимодействия рассыпаются, а вот в какой пазл они соберутся потом? Мы живем в этом самом переломе, сколько будет длиться этот процесс — непонятно, но система изменится, это очевидно.

Каринэ Геворгян:

— Я солидарна с Галиной Гавриловной: за горизонтом мир, для описания которого у нас еще нет языка, это удивительно! Я помню из произведений Энгельса об эпохе Возрождения: «Это была эпоха, нуждавшаяся в титанах, и эпоха, породившая этих титанов...»

Меня как политолога и востоковеда часто спрашивают: каким будет наш разворот на Восток? Я начинаю обижаться — я люблю весь мир, все человечество, каждую локальную цивилизацию, в которой каждый имеет свое лицо, и я переспрашиваю: мы что, флюгер? Почему мы должны куда-то поворачиваться, мы должны стать самими собой, осознать значимость собственной культуры и понять: кто мы есть, что есть мы? Нам нужно самостояние: «Две вещи равно близки нам, в них обретает сердце пищу, любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам, на сем основано от века, по воле Бога самого — самосостоянье человека, залог величия его...» Мы не собираемся мериться величием с кем-то еще, у нас оно уже есть: Россия — прекрасная цивилизация, у нее огромное будущее, но мы должны еще поверить в себя: потенциал для скачка в будущее есть как раз сейчас, во время перехода. Талейран говорил: перемены неизбежны, а все трагедии будут происходить от того, что пытаются их предотвратить...

Я точно так же определяла сроки, считала: в 21-м году точка невозврата будет пройдена, и инерция будет действовать до 25-го. Понимала, это — период инерции в истеблишменте, они еще верят, что «все будет как при бабушке», Запад для них — стерильный, не настоящий Запад с его трагедиями, борениями духа, они любят деградирующий мелкобуржуазный Запад. Какие бы у нас отношения с Западом ни были, сколько бы мы ни бодались, ни воевали, мы не можем игнорировать их достижения, мы должны нормально, уважительно относиться к ним. Для самостоянья нужно уважать своего противника, видеть в нем все, а не деградирующий Запад, очаровавший Украину, и в этом ее феномен... Почему часть нашей богемной элиты повела себя так непатриотично? Я думала — в чем мотивация, и поняла, что часть той прослойки, которая в советские годы называлась интеллигенцией, превратилась в тоталитарную секту, причем гностическую, они считают себя некими посвященными, а нас — быдлом, холуями, извините, я цитирую… Большинство или не большинство, я не знаю как посчитать на Украине, превратилась в секту «свидетелей це-европы».

Я объясню почему: прозападная фронда внутри русской цивилизации существовала, по крайней мере, с шестнадцатого века, когда первый диссидент Курбской бежал в страну, боровшуюся с Москвой за создание централизованного государства. Москва победила Речь Посполитую, эту западную Русь, географически относящуюся к Европе. Последняя в те же годы, воспользовавшись ограблением колоний, рванула развиваться во всех областях: науках, экономике, искусствах. Вот откуда берется эта инерция, гравитация прогресса: Петр Первый знал эту внутреннюю, мелкотравчатую, эпигонскую фронду и победил ее – пошел на Запад, который тогда еще не был враждебен России, и на своих картах вместо «Россия» писал «татары» (ведь только в восемнадцатом веке при Екатерине был заключен Кючук-Кайнарджийский договор и Россия перестает быть вассалом крымского хана). Петр же просто привез сюда самый западный Запад и победил фронду настоящим, развитым Западом. Потому-то на триумфальной арке в честь победы под Полтавой на одной колонне он изобразил Ивана Грозного и написал «Начал», а на второй — себя с надписью «Улучшил»! Таким образом он выпал из историософии династии Романовых, которые гнобили память о Грозном, заказав Карамзину литературное безобразие, которое уже давно развенчано, столько лжи, сколько на Грозного, не выливали ни на кого. Потому-то его так не любят наши либералы — вы что, хотите как при Иване Грозном?

У нас пока просто нет нужного патриотического языка, насильственно изобрести этот язык невозможно, те средства, которые отпускаются на патриотическое воспитание молодежи, хорошо осваиваются, но эффекта мало. Я общалась и с фашистами русскими, и с исламистской молодежью — с ними никак не работают и не будут работать «галочные мероприятия». Поэтому я прибегаю к языку философов-экзистенциалистов, так как мы сейчас идем по коллективному пути к собственному экзистансу. А вот как его описать? У нас много говорят о национальной идее. Конечно, ее просто так не изобретешь, но вот мое мнение: Россия должна стоять на своем месте и быть осью мира — как человеческого мира, так и мира «не-войны». Мы уже принесли умиротворение в Сирию, способствовали союзу Саудовской Аравии и Ирана, хотя они были смертельными врагами. Мы показываем, что это можем. Можем и имитировать патриотизм, дискредитируя интимные чувства, о которых привыкли говорить лозунгами еще в советское время, когда писали «Слава КПСС!», а люди проходили мимо, жили своей жизнью... И все-таки сейчас апелляция к героическому прошлому очень важна — она означает, что мы пойдем вперед и вверх. Когда цивилизация склоняется к упадку, в социуме начинает распространяться интерес к гаданиям и гороскопам, а вот когда цивилизация идет вверх, ей нужен героический эпос, но пока его, увы, нет. И то, что мы начинаем апеллировать к героическим традициям, — это уже признак нашего здоровья, укрепляющий веру в нашу страну, общество и цивилизацию.

Мне тоже хочется все и сразу, и получше… но, извините за цинизм, нам выгодно затягивать СВО, потому что в это время происходит естественная перестройка нашего собственного общества, заодно мы перемалываем арсеналы Запада, а Запад не в состоянии перезапустить свой ВПК, там-то реки мелеют, электростанции исчезают, энергогенерации не хватит для таких темпов. Наш противник ослабевает, мы обеспечиваем себе какой-то временной лаг, позволяющий нам перестроиться и войти в этот новый прекрасный мир, который, конечно, будет иметь свои недостатки.

Галина Ершова:

— Все живые системы развиваются по одному принципу: две трети надо сохранить, одна треть изменяется. Если мы перебарщиваем и сохраняем все, то система стагнирует и умирает. Если все меняем, все рассыпается в прах. Поэтому пропорцию всегда надо соблюдать: 63 процента — это то, что нас соединяет, система родства, кто мы, откуда наши родные, это шире, чем просто семья. Мы идентифицируем себя, как люди, веками жившие на этом пространстве, тут наши корни, и это не пустые слова. Второй пункт очень важный — традиционные ценности, которые не могут меняться. Запад начал разрушать мир и пытается разрушить наше пространство, разрушая ценности, это выбивает почву из-под ног, относящуюся к неприкасаемым 63 процентам. Есть теория, согласно которой мужчина — вечный эксперимент природы, у нее просто нет необходимости в таком количестве мужиков. Если остается тысяча женщин и один мужик — жизнь продолжается, а остается тысяча мужиков и одна женщина — жизнь заканчивается. Зачем природа создает такую абсурдную ситуацию? Именно потому, что мужчина первый отрабатывает на себе новые эволюционные признаки: если они ненужные, часть популяции выбывает, а если позитивные, они передаются женщине и следующим поколениям. Всякий раз мужчина опережает женщину в эволюционных вещах: интеллект, абстрактное мышление раньше формируются у мужчин, потом переходят к женщине… Но в настоящее время женщина так же интеллектуальна, физические работы заменены много чем, поэтому мужчины как бы потеряны в пространстве. Этот факт использовался создателями бредовой системы переделанных гендеров, когда мужчина не понимает, какая его эволюционная роль, он начинает подстраиваться, переделывать себя под женщину.

Само информационное пространство разрушает систему нормальных половых отношений, играя на эволюционных вещах, эти интервенции нацелены на разрушение ценностей, веры. Хорошо помню фильмы своей юности о стремлении человека к развитию, преодолению трудностей, достижениям, до сих светлое впечатление от этих фильмов, какими бы наивными они ни были, потому что там, на пути в будущее, человек действительно чего-то достигает. Кинематография должна сохранять абсолютные, традиционные ценности плюс давать ориентацию на развитие, образование. Выполняет ли он эти функции — вот вопрос!

Каринэ Геворгян:

— Я добавлю. Мои друзья, серьезные психологи, я спросила: вот собачка, кошка, ребенок легко различают нормальность и ненормальность, они ее чувствуют… Скажите попроще, как определить нормальность в быту? Мне ответили: первый признак — любовь к корням, «вот моя деревня, вот мой дом родной», к бабушкам-дедушкам, «с чего начинается родина». Второе — способность испытывать сочувствие. Нам сейчас внушают, что мы не должны сочувствовать Западу. Это — ненормально, должны! Например, за то, что с ними делают фармкомпании на всех этих гендерных переменах, нам их жалко… И третье — способность испытывать чувство стыда.

Алексей Коленский:

— Русская национальная мифопоэтика безусловно обладает мощью кинодокумента, и именно сегодня, в дни испытаний на жизнестойкость, нам ее остро недостает! Отчего? Тут нужно провести ревизию наличных художественных средств и архитектуры современного кинопроцесса. Предупреждаю, я вас не порадую, зато «подсвечу» вышесказанное.

В книге киноведа Николая Изволова «Феномен кино» описывается идентичность устройства кинокамеры и зрительного зала: из-за нашей спины на экран направляется луч проекционного аппарата — как если бы режиссер и оператор помещали нас в зримое ими поле в качестве первозрителей. Таким образом, мы становились элементами алхимии зримого мира и просвещенного осмысленного взгляда. Происходило маленькое чудо: в силу индивидуального устройства мозга и зрительного аппарата мы приобщались дару сверхвидения, поскольку в полной темноте созерцали совсем не то, что другие зрители. Однако — вот эмпирический факт — все мы смотрели один и тот же фильм, а значит своеобразно соприкасались с чем-то действительным, непреходящим, пребывающим, и этот опыт был куда шире и глубже, чем прикосновение к предмету искусства.

Как и всякую речь, киноязык сформировала масса выразительных средств, составивших эмоциональный концерт — осмысленный ракурс и монтаж, естественный и направленный свет, свет человеческих лиц и тел, взаимодействие планов, нерассуждающую эмпатию, уникальную визуальную акустику… С ней-то и связан «эффект коллективного просмотра»: мы никогда не видели одно и то же, а просто смотрели во все глаза, ведь в кино никто не оставался равнодушным! Облагородившее двадцатый век чудо заключается в опыте сопереживания катарсису (за двадцать советских копеек — для маленьких, за рубль — для больших).

Минимум двадцать лет мы ничего подобного уже почти не испытываем, поскольку в цифре не работает ни одно из перечисленных изобразительных средств! Удивительный факт, но до сих пор не осознано: является ли цифровая картинка изображением как таковым? Куриная слепота постигла нас вследствие инерции сформированного кинематографом зрительного опыта: мы воспринимаем электронный медиапоток как эскиз аналогового изображения! Между тем Маршалл Маклюэн определил суть электрических медиа как татуажа зрения и дал ныне уже недостаточное определение: само медиа есть не «средство транспортировки контента» — медиа и есть само послание.

Предположу неочевидную вещь: единственное наследие киноязыка, все еще работающее в цифре, — это крупный план, подвергающийся тотальной деформации. Цифровое медиа получило его не из первых рук, а унаследовало у лампового телевидения, создатели которого ориентировались на мировосприятие младенцев. Дети начинают видеть мир в диапазоне двадцати градусов, в течение первого года жизни их поле зрения расширяется и проясняется. Маклюэн отмечал, что телевидение и есть сплошной крупный план — ничего более выразительного, чем «говорящая голова», телесигнал не передает. Чья именно голова? Это — укрупняющееся, сплющивающееся и размывающееся по краям лицо наклоняющегося к колыбели родителя. Неважно, что мерцает в ящике — официальное лицо, говорящий Хрюша или нейросетевой аватар с ушами, — это нечто завораживающее и опрокидывающее нас навзничь; мы слепо доверяемся «милоте» в силу безрассудного рептильного инстинкта.

Аналоговый кинематограф служил нам оазисом и убежищем от этого «отеческого» медиадиктата, ранее — укрывал от тоталитарной радиотрескотни «большого брата». Теперь все иначе: мы оказались заключены не в эмоциональном объеме, а подвешены в татуирующей мозг цифровой невесомости. Луч проектора, бьющий из-за спины, по сути прибывает из ниоткуда (ведь цифровой поток прописан в клубках серверов, кабелей и сетевых облаков) и экранируется в ничто — на условный цифровой экран, а ничтожество — как говорил Хайдеггер — ничтожит, и главным образом нас ничтожит оцифрованный крупный план.

Приведу примеры художественной работы с крупным планом в цифровом потоке. Братья Дарденн погружают персонажа в водоворот библейских и мифических мотивов, причудливо проявляющихся в токсичной социальной среде, — все перипетии и метафоры взаимоусиливаются и перегружают фон, оставляя нам единственное убежище — лицо или спину страдающего героя, понуждая нас к сопереживанию образу, буквально линяющему с лица. Центральный сюжет Гонсалеса Иньярриту — эскапизм; в случае «Бердмена» — бегство анимы из непомерно раздутого эго сквозь стремительный калейдоскоп медиапотока. Лирический герой Уэса Андерсона изначально располовинен, а порой и расчетверен — это «зачарованный странник», эдакий сбившийся с пути даос, обретающий цельность в ретроспективной миграции из «общества спектакля»... Каждая подобная рефлексия является, по сути, реквиемом о недоступном катарсисе в оцифрованном мире: все, что может случиться с человеком, случится уже не здесь.

Пара слов про масскульт и нашу оцифрованную деревеньку.

О деградации голливудского мейнстрима исчерпывающе высказался Мартин Скорсезе: «Что они теперь показывают, то и разрешено...» Целевой аудиторией авторов марвелловских франшиз являются главным образом метисизированное население, а целевой установкой — разрушение эмпатии к вечно лажающим суперменам в клоунских трико и суровых масках, скрывающих спектр биполярных расстройств — вплоть до шизофренической кататонии («Джокер»). Определенно, зависающий в симулированных вселенных подросток не должен идентифицироваться ни с одним «сверхчеловеком» — современный Голливуд настаивает лишь на тотальном контроле визуализации и сепарированного в его центрифугах воображения.

Наивно предполагать, что медийный тренд не коснулся российской индустрии аттракционов — для нее был сочинен маргинальный сценарий. В первом акте драмы группа продюсеров убедила президента сконцентрироваться на финансировании крупнейших компаний, с некоторым самообольщением уверовав и уверив, что кино — это бизнес и систематический полив бизнес-проектов превратит доморощенные грядки в цветущий заповедник кинопроцесса. Однако ничего существеннее водянистых овощей у них так и не проросло — более того, за десяток лет «продукты» утратили пищевую ценность, и вся продюсерия заголосила о кризисе идей: алло, мы ищем таланты! Занимательный сюжет: идеологические банкроты просят свежих идей!

Зато на фоне образного неурожая над хилыми грядками воцарился мухомор. Некий упорный медийный кондуктор призвал на княжение тутошним «авторским кинематографом» украинско-американского русофоба Роднянского, ранее пестовавшего «таланты» на телефабрике ненькой пропаганды, а затем — на «Кинотавре». Как только иноагент покинул здание, ему на смену явился экс-начальник Чукотки — британский меценат азовских палачей и фонда российского авторского кино «Кинопрайм». Правда, пока Абрамович не сотворил ничего внятного, ведь творческий потенциал «левиафанов» заметно подыссяк, а коммерческие киногрядки оккупировал кем-то засеянный борщевик. Последние годы самый успешный медиамонстр Yellow, Black and White делал рекордные сборы на одном-единственном сюжете: разнузданный мажор («Последний богатырь», «Холоп», «Непослушник») помещался в сляпанный на коленке квестовый карго-аттракцион а-ля рюс и переживал нравственное перерождение… на потеху публике, радующейся морально-физическим истязаниям антигероя!

Данная сюжетная матрица знакома советской детворе по антимасонскому мультику Геннадия Сокольского. В «Замке лгунов» 1983 года Ивану-дураку удалось вырваться из бесовской западни, но его коверным наследникам такая удача уже не светит: унавоженный терпилами манеж оккупировал их сводный брат, выдаваемый за Чебурашку. Этот шерстяной недозверек и стал аватаркой цифрового потока — неспособным делиться эмоциями и спекулирующим ими зубастым симбиотом небиологического вида, проще говоря — мелким бесом.

Все это диктует три насущные задачи уважающей себя и зрителей кинематографии. В числе главных приоритетов: возвращение к подлинному пленочному творчеству (в силу исторической неизбежности), исследование цифровой среды (вследствие технической нужды) и документальные расследования в сфере политической антропологии — во исполнение гуманистической миссии и реабилитации некогда важнейшего из искусств.

В последнем случае нам открывается широчайший спектр исследований.

Очень любопытны, например, методы изменения сознания, девиантные инициации и ритуальные жертвоприношения британского «замка лгунов» — процветающей под крылом Клауса Шваба Школы «Молодых глобальных лидеров», десантированной на высшие этажи российской власти.

Нельзя забывать и про полевые работы — скажем, раскрытие сети вольных и невольных сообщников недавнего челябинского убийства — от начальника паспортного стола, принимавшего присягу у не говорящих по-русски таджикских головорезов, до лоббистов и решал массовой выдачи паспортов врагам России. Очень вероятно, эту группировку мотивировали не декларируемые бизнес-интересы, а заговор против народов нашей Родины.

Самого пристального изучения достоин феномен формирования нашего биологического врага — сформировавшейся украинской сверхнации униатских еретиков, иудейских сектантов и военных масонов сведенборгианского толка. Очевидно, подобную уникальную общность можно слепить теперь в любом уголке Отечества, а уж на пограничье — тем более.

Сегодня от этих и подобных творческих расследований зависит выживание народа: пока мы не знаем врага в лицо, на победу рассчитывать не приходится. Данная работа будто бы началась в программе «Куклы наследника Тутти» на Первом канале, но ведется она криво, не выявляя генезис, идеологию, круги, связи и питательную среду врагов Отечества. Единственное противоядие от шоу-рефлексии — антиколониальный художественный кинематограф. Изучение врагов народа нужно начинать с публичных разоблачений британских и американских клещей, фиксируя их на пленку для суда современников и потомков. Для этого надо на отмеренный срок перевоплотиться из созерцателей в свидетелей, а затем и истребителей — художников-инквизиторов, испепеляющих врагов человечества и формирующих образ будущего, в котором нет места бесноватым исчадиям тьмы.

Галина Ершова:

— Работы немало: с конца восьмидесятых у нас формировались псевдоэлиты — люди, которые кормились из зарубежных фондов, обучавшиеся у наших врагов, — это обычная колониальная практика. Поддельные элиты внедряются, чтобы отжать от власти элиту, идущую к влиянию нормальным путем, они заточены на достижение целей западными хозяевами.

Каринэ Геворгян:

— Одна моя знакомая — гример, работающая в кино, очень опытный и наблюдательный человек — как-то сказала: когда на пленку снимали, на площадке бушевали страсти, как только пришла цифра, эротика ушла!.. В целом очевидно, что в связи с цифровизацией и роботизацией нас собираются выкинуть из социальной, личной и общественной жизни… А мы хотим жить, мы этого не примем, мы хотим быть творческой личностью, а не хомо экономикусом, функцией для вашего зарабатывания денег!

У Аристотеля есть два термина: экономика как хозяйствование и хрематистика — чистое зарабатывание денег и обогащение. Сегодня у нас все превратилось в хрематистику, а нужна экономика, вот что интересно, а еще материальная, нематериальная, витальная мотивация! Если ее недостает, человек погибает.

Субъект истории — человек, и сейчас мы переживаем кризис человека… Для меня было очевидно, что это кризис и парадигмы, доминировавшей с Великой Французской революции, водрузившей «богиню разума» на алтарь Нотр-Дама, — речь не о религии, они так идейно видели мир. Мы с вами знаем, что великое развитие Востока Средних веков с потрясающими идеями, обращением к античному наследию, бурное развитие наук вдруг замирает к пятнадцатому веку — до сих пор историки спорят, почему так произошло. Ответа еще нет… Так или иначе, кризис человека стал неизбежен с момента, когда идеологи сказали: мы выкидываем Бога из центра своего сознания, верить или нет в того, кто сотворил нас, — частное дело каждого.

К концу позапрошлого века Ницше предлагает новую оппозицию: если самое главное — человек, значит, есть юберменш и унтерменш. Вскоре стало понятно, что человек исчерпан без неведомого, что помимо нашего видения существует иное, иначе бы не было и настоящего кино… Художник как поэт, казалось бы, он творит абсурд, но мы все понимаем, нас это зажигает, так «дышит почва и судьба» и «мы знаем, что ныне лежит на весах», и тут — прямо мороз по коже… Сегодня мы уже не слышим великих художников, потому что у нас кризис человека, он перестал быть нужным, цифровизация его обнуляет и мы сами себе перестаем быть нужными, попросту надоедаем. Это атомизирует общество, подменяет эмпатию эрзацем, и при этом — вот парадокс — все ходят строем! Нормальный человек — не садист — никогда не напишет «да» войне, какой же смысл тогда в лозунге «нет — войне»? Я спрашиваю наших деятелей культуры, подписантов — зачем вы под глупостью подписываетесь, во-вторых, вы творческие люди, почему строем ходите? Война — это трагедия, она вызывает чувство античной трагедии, а у кого нет этого чувства, у него и чувства счастья не будет! 

Фотографии с официального сайта Международного кинофестиваля «День Победы».