Николай ИРИН

06.06.2019

У актера, который решится воплотить на экране Пушкина, трудновыполнимая задача хотя бы потому, что Александр Сергеевич — интеллектуал всея Руси, а кинематограф, будучи по определению массовым искусством, склонен к тому, чтобы убедительно предъявлять внешние человеческие проявления, броские аттракционы.

Экранный задумчивый Пушкин с пером в руке будет интересен, даже и в самом гениальном исполнении, две-три минуты. Потом что? Сделать режиссерскую ставку на окружение? Там, безусловно, были люди достойные, да и недостойные своим отрицательным примером могут и научить от противного, и поразвлечь. Однако специфика такого гения, как Пушкин, в том, что его внутренняя работа не сводилась к калькированию и анализу родственной ему социально-психологической среды. Пушкин взял да и создал национальную языковую вселенную — одинаково доступную и одинаково удобную для всех сословий и возрастов. То есть каким-то мистическим образом так поработал за все население наших тогдашних территорий, что именно и только после Пушкина обрел смысл термин «нация». До Пушкина у нас, конечно, были знатные умы и тонкие натуры, однако у них не было даже мысли о том, чтобы достучаться до всех своих, просветив их, приподняв над житейской суетой, наделив предельно широким кругозором и облагородив. Пушкин как-то широко размахнулся, не потеряв при этом в глубине с изяществом. Сыграть Пушкина в кино поэтому невозможно.

Однако с регулярностью воспроизводить образ Пушкина в кино совершенно необходимо: он словно ангел-хранитель, который, кажется, все возможности индивидуального и общественного развития изучил, все опасности предусмотрел, категорию «человеческое достоинство» при этом канонизировал. Посмотреть, а хотя бы и к очередному юбилею, все мыслимые экранные воплощения Пушкина — значит инфицироваться по определению поверхностной экранной образностью, для того чтобы начать потом движение вглубь. Вглубь Пушкина, вглубь отечественной истории, внутрь самого себя.

Самый «выигрышный» с киношной точки зрения сюжет пушкинской жизни — до сих пор не разгаданная история последней дуэли поэта и событий, что ей предшествовали. Тема слишком трудная и травматичная для всякого вменяемого соотечественника, и все-таки даже экранные упрощения с вульгаризациями не способны перебить наш интерес: как же это могло случиться, кто виноват, бедный Пушкин! В позднесоветское время вышла картина Леонида Менакера по сценарию Якова Гордина «Последняя дорога» (1986), в постсоветское перекликающаяся названием лента Натальи Бондарчук «Пушкин. Последняя дуэль» (2006). У Менакера Пушкина принципиально дают со спины и лишь разок вполоборота, зато у Бондарчук — бенефис Сергея Безрукова. Два подхода, две крайности — которую предпочесть? Уместно ли приближаться вплотную? Не разрушит ли артист знакомый образ?

В «Последней дороге» образ этот создается за счет разговоров и взаимодействий пушкинских современников. Барон Геккерн в исполнении Смоктуновского в отсутствие на экране деятельного Пушкина, пожалуй, принимает на себя основной вес: всматриваемся в гения актерского цеха, прислушиваемся к неподражаемым интонациям Иннокентия Михайловича. Похоже, значительный человек? Противник как минимум инфернальный. Зато в «Последней дуэли» настойчиво транслируется табуированная в официальном советском искусстве тема гомосексуальности и самого барона, и его приемного сына Жоржа Дантеса. На допросе убийце Пушкина презрительно намекают, что его статус «приемного сына» в отношении не достигшего даже 50-летнего возраста барона слишком выдает их порочную связь. Дантес на экране не поморщился и не моргнул глазом. Связь безосновательно приписана? И потом, как понимать фантастический, зафиксированный всеми мемуаристами успех Жоржа у петербургских дам («он всем и сразу нравился»)? Наши аристократки были в гендерном смысле нечуткими или, может, Жорж обладал уникальной способностью стремительно перестраиваться в ролевом отношении? Когда взбешенный Пушкин, хлопая себя по заднице, в открытую говорит о покровительстве Дантесу со стороны сановных особ, намекая тем самым на корыстную составляющую дантесовой перверсии, вдруг ловишь себя на том, что слишком уж долго и напряженно размышляешь о превратностях однополой любви. Ну а каламбур экранного Пушкина «наш голубезнейший Дантес» вовсе вводит в ступор. Зачем-то начинаешь мысленные языковые изыскания относительно того, мог ли быть в ходу в 1836-м подобный речевой оборот. Благородная идея — разобраться в страшной национальной трагедии в обоих случаях привела к педалированию роли тандема Геккерн —Дантес. Пушкин, где ты?!

Между прочим, очень выразителен, да попросту великолепен, Пушкин из немой картины Владимира Гардина «Поэт и царь» (1927). Сопостановщик Гардина Евгений Червяков сам выступил в роли Александра Сергеевича, и хотя современники капризничали, дескать, никакого портретного сходства, именно в этой картине мы Пушкина находим. Пускай порою он излишне монументален, подобен памятнику, есть ощущение ненароком подсмотренной жизни: без живой речи, но и соответственно без травмирующих реплик. Царь здесь ухаживает за Натальей Николаевной и в конечном счете коварно покровительствует сближению Натали с Дантесом. В «Последней дуэли» царь, наоборот, дружит с Пушкиным, а коварство целиком на совести иноплеменников-извращенцев. Обе концепции очевидным образом зависимы от социально-политических настроений текущего периода.

Подобную разницу отслеживать весьма занимательно. Так, в примечательной ленте Абрама Народицкого по сценарию Александра Слонимского «Юность поэта» (1936), где показан лицейский период жизни Пушкина (в его роли 15-летний, блестящий по задаткам Валентин Литовский). Вечно задевающий и дразнящий Александра соученик употребляет словечко «обезьяна» явно в уничижительном ключе: «За мною обезьяна гонится!» И понятно почему: интернационально окрашенный строй мыслей советских мастеров искусств предписывал им осуществлять профилактику расизма и ксенофобии при каждом удобном случае. А потомок африканцев Пушкин, понятно, подлежал в этом смысле двойной защите от идиотов. Однако из современной и тоже весьма занимательной ленты «18 14» неосведомленный зритель может узнать, что юный Пушкин был даже и привязан к своему лицейскому прозвищу: «Жанно, ты ведь знаешь, что мне больше по сердцу, когда меня прозывают «обезьяной»!»

«18 14» (2007) режиссера Андреса Пуустусмаа по сценарию Дмитрия Миропольского — образчик биографического кино нового, если угодно, голливудского типа. В Царском Селе орудует маньяк, и юный Пушкин, который здесь ярок, дерзок и смел, становится лидером самодеятельных сыщиков, раскрывающих тайну «царскосельского душегубца». Пушкин, Пущин, Дельвиг, Кюхельбеккер, Горчаков и Данзас — сплошь значимые лица в истории Отечества. Фильм остроумно встраивает их в жанровый контекст, и в целом эту попытку скрестить жанр с историей следует поприветствовать как перспективную. «Обезьяну» Пушкина играет Станислав Белозеров — уже с различимыми бакенбардами, которые, пожалуй, за исключением Валентина Литовского, считают обязательным примерить на себя все исполнители Александра Сергеевича.

Еще одна современная жанровая попытка — «Спасти Пушкина» (2017) режиссеров Филиппа Коршунова и Павла Мирзоева по сценарию Елены Исаевой и Аглаи Соловьевой. Школьники московского лицея случайно переносят поэта в наше время. Статный красавец Пушкин в исполнении Константина Крюкова пользуется в лицее большим успехом, однако задача вернуть его обратно и по возможности спасти от гибели на дуэли овладевает нашими юными современниками. Впрочем, упражнения школьников непосредственно с Пушкиным из плоти и крови легализованы детским юмористическим журналом «Ералаш» еще в далекие советские годы. Есть там по-настоящему смешные вещи, отчасти рифмующиеся со знаменитыми анекдотами Хармса. В сюжете «Чудное мгновенье» бабушка требует от внучка помощи по дому, но тот удачно отбивается при помощи типового укоренившегося речевого оборота, свидетельствующего не менее чем о всемогуществе национальных классиков, дескать, картошку почистит Пушкин, посуду помоет Гоголь, а ковры пропылесосит Лев Толстой. Пушкин работой на кухне не брезгует, равно как и его товарищи по цеху.

В сюжете «Достали!» Пушкин из плоти и крови да с бакенбардами преследует школьника, который не желает учить наизусть стихотворение. «Ты кто, глюк кучерявый?!» — негодует паренек, но в конечном счете под напором поэта сдается: «Не надо, дяденька Пушкин, я выучу!» А в сюжете «Я памятник себе» Пушкин в трогательном исполнении Максима Галкина пачками сочиняет шедевры только для того, чтобы школьникам было от них не продохнуть: «Пора, красавица, проснись», — это у меня для шестого класса будет. Попомнят они Пушкина Александра Сергеевича! И я еще «Онегина» напишу — это для девятого. Попомнят бездельники русского гения!» И только сердобольная няня, указав на пример Гоголя, спалившего второй том «Мертвых душ» и тем самым облегчившего участь школяров, осаживает вошедшего в раж классика. Эти в меру остроумные конструкции делают неплохое дело, указывая на неприемлемость волюнтаристской канонизации Александра Сергеевича. С Пушкиным желательно завести сердечные отношения не по принуждению, а потому что зацепило.

Забавно, что в кинофильмах, где экранные дети выражают не свой стихийный анархизм, а как бы представительствуют от имени взрослых людей — маститых кинематографистов с богатым культурным багажом, они читают даже и непростого, недетского Пушкина без принуждения. Таков значимый эпизод из хорошей экспериментальной картины Карена Шахназарова по сценарию Александра Бородянского «День полнолуния» (1998). Евгений Стычкин появляется на экране в роли обаятельного и любвеобильного Александра Сергеевича, когда подросток добровольно раскрывает «Путешествие в Арзрум» и переживает текст как реальность. Похожая история в «Наследнице по прямой» (1982) Сергея Соловьева. Исполняющий роль Пушкина Сергей Шакуров является на экране, декламируя текст реального письма поэта к неизвестной, когда внутреннее напряжение наших современников-подростков достигает высшей точки. В финале он и вовсе присоединяется к ним, предлагая погадать по книге собственных стихотворений, с готовностью называя для этого страницу и строку. Пушкин, как ангел, не иначе.

В фильме Льва Арнштама «Глинка» (1946) Пушкина играет самый популярный на тот момент советский комик Петр Алейников. Это обстоятельство сильно навредило картине, ведь зрители не поверили в возможность подобного преображения. Однако, объективно говоря, Алейников и очень похож на известные нам пушкинские портреты, и предельно выразителен. Но куда интереснее следующее обстоятельство. Наутро после дуэли Михаил Иванович Глинка в смятении врывается в спальню, где сладко спит его, как скоро окончательно выяснится, неверная супруга: «Марья Петровна, Марья Петровна, Пушкина убили!» Та сладко зевает и... переворачивается на другой бок. В контексте неверности этой дамочки, которую Глинка вскоре оставит, ее равнодушие к гибели поэта прочитывается как неоспоримое свидетельство ее порочности — блуд станет подтверждением, и только.

Чтение Пушкина — серьезный труд ума и души. Знакомясь с фильмами, где отражена его судьба, с книгами, где драматические детали уточняются и укрупняются, осознаешь, в чем была разность Пушкина попросту со всеми окружавшими его людьми: этот человек, этот аристократ, этот любитель и любимец дам, сам был великим тружеником. Выражаясь языком Ф. Энгельса и О. Бендера, скажем, что Пушкин был пролетарием умственного труда. Количество и качество его внутренней работы, — разнообразной и многовекторной, не обеспеченной помощью никаких современных ему культурных институтов, — изумляет. Кто его неволил? Талант талантом, но ведь сотни выдающихся, хорошо обученных современников предпочитали систематическому продуктивному труду во имя национального процветания и даже мировой гармонии — балы, охоту и карты.

Пушкин — пролетарий, а при этом понуждаемый не голодом или жадностью, но только благородной внутренней склонностью. И, как ни крути, уж в отношении Пушкина советская историография была права совершенно: существование такого, совершенно нового, человека внутри мирка, где именно яркая праздность почиталась за высшую добродетель, обрекало его на раннюю гибель. Сегодня куда продуктивнее рассматривать Дантеса не в качестве сознательного заговорщика и представителя сексуальных меньшинств, а в качестве праздношатающегося, по-нынешнему — «глянцевого», барчука. Безудержно-бессмысленные переглядки так или иначе сопутствовавших Пушкину дам с господами, игривые переглядки, которые ни в каком возрасте не заканчиваются, подменяя осмысленную, творчески обеспеченную продуктивность, свойственную зрелости, привели тогда к анонимным письмам, наветам, моральному террору, эмоциональному срыву гения и гибели. Сегодня этот урок важен нам как никогда за последнее столетие.