Дарья ЕФРЕМОВА

07.09.2013

культура: Толстые отмечают юбилеи знаменитого предка?
Толстой: Праздничные мероприятия как таковые: концерты, чтения, возложения цветов — по части музеев. Мы по поводу дат специально не собираемся: у нас другая традиция. Каждые два года весь огромный клан Толстых, более ста человек, съезжается в тульскую усадьбу. Живем вместе неделю, общаемся, спорим, строим планы. Всякий раз очень интересные встречи получаются. Люди с самых разных концов света — из США, Италии, Франции, Германии, Швеции, Чехии, Уругвая. В основном представители творческих профессий — фотографы, художники, литературоведы. Есть и те, кто связан с сельским хозяйством. Кто-то держит молочную ферму, а шведы, например, занимаются разведением северных оленей. Возвращаясь к юбилею, скажу, что лично для меня в этом событии важно другое. 185 лет — очень давно, а популярность Льва Николаевича с каждым годом только растет.

культура: Имеете в виду кинематограф? Как Вам, кстати, экранизация Сергея Соловьева? Многие ее ругали.
Толстой: Соловьев любит и понимает Толстого, он давно мечтал снять «Анну Каренину». Но фильму повредило то, что он очень долго снимался. Когда Сергей Александрович начинал, актеры были ближе к героям романа. Закончил — стал заметен возрастной разрыв. С огромным уважением отношусь к памяти Янковского, Абдулова, замечательный, глубокий человек Таня Друбич. Но это уже очень взрослая Анна! А вообще меня радует, что к роману все время возвращаются — крупные режиссеры, лучшие актрисы. Смотрю все экранизации. И с Софи Марсо, и с Кирой Найтли.

культура: А как же «развесистая клюква»?
Толстой: Режиссер вправе иметь свой взгляд на писателя. Другое дело, перенести толстовский текст на плоскость экрана — задача почти невыполнимая. Книга всегда глубже, шире, больше. Неизбежно теряются линии, выпадают детали, совсем уходит ирония. У кого-то получается лучше, у кого-то хуже.

культура: Так ничего и не раздражает?
Толстой: Разве что комиксы и краткие пересказы. Толстой передал свои авторские права всем. Единственный случай в мировой литературе. Но он не давал позволения так экспериментировать с текстами, чтобы сделать из Наташи Ростовой андроида.

культура: Тоже ведь хотели популяризировать...
Толстой: Не думаю. Просто замкнуло что-то в голове. Лев Николаевич ведь долго жил и успел многое написать. Для всех. Для любого возраста. Что-то из его вещей можно начинать читать в утробе матери. Иное, как «Смерть Ивана Ильича», — находясь на противоположном пороге жизни. Вот в разных обществах, в разное время всплывают какие-то произведения Толстого. Недавно в Америке в шестнадцати штатах читали «Смерть Ивана Ильича». Там есть такая красивая программа «Большое чтение»: университеты, библиотеки, школы начинают изучать одно литературное произведение, обычно — американских авторов. Но тут решили обратиться к Толстому. Он был первым зарубежным писателем, который вошел в эту программу.

культура: Всплеск интереса к Толстому еще и в Японии и Латинской Америке.
Толстой: Япония зачитывалась «Воскресением». Отношения дворянина Нехлюдова с Катюшей Масловой оказались переносимы на национальную почву, где похожий сюжет, когда богатые японцы берут на содержание молодых девушек «из простых», очень распространен. В Испании, Бразилии и Мексике выходят новые томики дневников Толстого. Выдерживают по несколько переизданий. Их моментально расхватывают.

культура: Среди соотечественников, тем не менее, довольно много молодых людей, относящихся к Толстому с некоторой долей нигилизма. Говорят, назидательный, скучный писатель. Не дочитали?
Толстой: Скорее, прочитали что-то не вовремя. Проходить «Войну и мир» в восьмом-девятом классе рановато, слишком сложная вещь. Да и книга толстая, что само по себе может отбить охоту. Существует множество более подходящих вещей, например повесть «Казаки». Удивительно красивая, светлая, романтическая вещь о любви, которая могла бы привлечь подростков больше, чем сложные размышления героев «Войны и мира».

культура: «Анну Каренину» стоит включить в школьную программу?
Толстой: Можно вообще-то. Советовал бы ее перечитывать. Впервые в 16-20, потом в 25-27, в 30-37 и в 50 — не грех. Каждый раз это будет совершенно новый роман. В нем откроются пласты, которых раньше не замечали. Сначала, конечно, фабула — любовный треугольник, Анна, Вронский, Каренин. Потом видишь поразительную достоверность того, как поступают герои. Например, обращаешь внимание, что Левин уже после женитьбы на Кити ощущает подавленность, разочарованность. Его мечта сбылась, а он почему-то не может радоваться…

культура: К вопросу о детском чтении. Как произошло Ваше знакомство с творчеством прапрадеда? Насколько это была почитаемая, может, даже легендизированная фигура? Такими предками гордятся.
Толстой: У нас из этого культа никогда не делали. По совету отца прочел воспоминания детей, Софьи Андреевны и ее сестры Татьяны Андреевны Кузминской. Очень светлые книги о жизни в Ясной Поляне того счастливого периода 1860-70-х, когда семья только создалась, рождались старшие дети. Такова моя картинка семейной истории. Поздние годы, как вы знаете, были сопряжены с разногласиями, непониманием.

культура: В массовом сознании уход Толстого в 1910-м из Ясной Поляны воспринимается как возрастное чудачество. Будто бы старый граф выжил из ума.
Толстой: Нет-нет. Он просто не мог там оставаться, потому что уже не принадлежал самому себе. Сыграла роль гнетущая атмосфера, утвердившаяся в последние годы, отчасти из-за вмешательства Черткова в частную жизнь.

культура: Личный секретарь Толстого для Вас — злой гений?
Толстой: Не испытываю к нему симпатии. С одной стороны, Чертков много сделал для прапрадеда, сохранения его наследия. Хочется, конечно, верить в искренность этого человека. Но что касается душевного спокойствия, отношений Льва Николаевича с Софьей Андреевной, Чертков — определенно зловещая фигура. Он позволял себе вставать между мужем и женой, ругать детей. Кроме того, в последние годы Толстой чувствовал себя дома как в мышеловке. Огромное количество людей съезжалось в тульское имение. Журналисты, фотографы, просители, паломники, просто желающие посмотреть на графа, который ходит босиком и с плугом.

культура: Отчасти эта популярность Толстого — а значит, и его идей — подтолкнула Священный Синод к решению отлучить его от Церкви.
Толстой: Так и было. Сейчас нам даже трудно представить влияние писателя на общественную мысль своего времени. Постановление Синода вышло после публикации романа «Воскресение», полного сатиры. Толстой высказывал сомнение в таинствах, в мистической стороне веры. Очеловечивал Христа, отрицал необходимость Церкви как посреднического института, уповал на личную связь человека и Бога. И это находило отклик у студенчества, интеллигенции. Формальное расхождение Льва Николаевича и православной Церкви (в феврале 1901 года в журнале «Церковные ведомости» опубликовали «Определение об отпадении графа Льва Толстого от Церкви». — «Культура») всколыхнуло все слои общества. Даже крестьяне, которые и читать-то не умели, с недоумением восприняли такое решение. Они почитали яснополянского старца как святого. Не было единого мнения и в царской семье: обер-прокурор Синода Константин Победоносцев предпринял не одну попытку осадить писателя, но государь не давал хода делу. Больше заступаться он не мог. Не случайно критик Алексей Суворин писал, что в России два царя, и не известно, какой сильнее. Толстой колеблет трон, а государь-император ничего не может поделать с Толстым.

культура: История с отлучением детально изучается в книге протоиерея Георгия Ореханова и недавно вышедшем исследовании Павла Басинского «Святой против Льва». Как Вам эти работы?
Толстой: Отец Георгий Ореханов, естественно, стоит на позициях Церкви, а вот монографией Басинского я зачитывался. Он объективный исследователь, не старается отстаивать чью-либо точку зрения, с теплом относится к Толстому. Мне это, конечно, импонирует. Книга «Святой против Льва» интересна еще и тем, что оппонент прапрадеда — отец Иоанн Кронштадтский — представлял собой другой полюс религиозной жизни. Кронштадтский не скрывал неприязни к Толстому, считал его чуть ли не исчадием ада. Лев Николаевич был довольно сдержан по отношению к священнику. Но продолжал сомневаться, настаивать на личном диалоге человека с Богом.

культура: Так ведь и правда можно запутаться, Бог с тобой ведет диалог или кто-то совсем другой...
Толстой: Пожалуй. В этом смысле я не разделяю толстовских позиций.