Валерий БУРТ

19.02.2025

Материал опубликован в ноябрьском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».

В наш не самый романтический век, когда слышим о защите чьей-либо поруганной чести или доброго имени женщины, вольно или невольно вспоминаем о том времени, когда спорщики-дуэлянты становились к барьеру. Бурно вскипавшая кровь и строгие нормы тогдашней, не лишенной благородства морали требовали сражаться один на один, без каких бы то ни было гарантий на удачный (да и что в подобных случаях можно считать удачей?) исход поединка. 125 лет назад, в декабре 1909 года, взялись за пистолеты знаменитые русские стихотворцы Николай Гумилев и Максимилиан Волошин.

МОЛОДАЯ СТРАСТЬ

Эта необычная, изрядно запутанная история прогремела на весь Петербург. Многие ее детали остались в тумане, но основная часть сюжета более или менее ясна. Ссора возникла из-за молодой, романтической особы из небогатой дворянской семьи. Девушка слушала лекции по испанской литературе и старофранцузскому языку в Петербургском университете, училась в Сорбонне, подолгу о чем-то мечтала, часто и увлеченно рифмовала.

Кумиром Елизаветы — близкие величали ее Лилей — был Максимилиан Волошин. Она написала ему в Коктебель, и стихотворец ответил. В какой-то момент на ее пути возник другой поэт, который об интимных отношениях с ней впоследствии умалчивал. Дмитриева же зачем-то предала их огласке: «Гумилев поехал меня провожать, и тут же сразу мы оба с беспощадной ясностью поняли, что это — «встреча» и не нам ей противиться... «Не смущаясь, я смотрю в глаза людей, я нашел себе подругу из породы лебедей», — писал Николай Степанович на альбоме, подаренном мне».

По уверениям Лили, он не раз просил ее выйти за него замуж, но девица всякий раз отказывалась, ибо в то время была невестой другого. Тем не менее близким отношениям с Гумилевым это не мешало. «Была молодая, звонкая страсть... все дни мы были вместе и друг для друга», — откровенничала Лизавета.

Она отнюдь не пленяла внешней красотой, однако в разговоре блистала обаянием и остроумием. Кажется, этим и покорила Гумилева, измученного долгим, мучительным романом с Анной Ахматовой, мерзнувшего от ее холодности, надменности. А тут все было иначе: горячие признания, пылкие объятия. Впечатлительному поэту могло казаться, что он вновь по-настоящему влюблен, а облик мучительницы на какое-то время забылся...

В мае 1909 года Гумилев с Дмитриевой отправились в Крым к Волошину. Было ли это решение стихийным или являлось частью плана коварной женщины, Бог весть.

ЗАВОРОЖЕННАЯ КОЛДУНЬЯ

Дом Максимилиана Александровича в Коктебеле всегда был полон гостей. Вино лилось рекой, а близкое море заботливо остужало разгоряченные тела. Мужчины и женщины то и дело пели, танцевали у костра. Так было и на этот раз. Лишь Николай Гумилев, внезапно отринутый пассией, был мрачнее тучи. Лиля до поры до времени забавлялась им, как ребенок игрушкой, а когда он наскучил, рассталась с ним без сожаления. Впоследствии Дмитриева корила себя: «Здесь началось то, в чем больше всего виновата я перед Гумилевым. Судьбе было угодно свести нас всех троих вместе: его, меня и М.Ал., — потому что самая большая любовь моя в жизни, самая недосягаемая. Если Н.Ст. был для меня цветением весны, «мальчик», мы были ровесники, но он всегда казался мне младше, то М.А. для меня был где-то вдали, кто-то никак не могущий обратить свои взоры на меня, маленькую и молчаливую».

Она смеялась над Гумилевым, а он терпел. Лиля удивлялась самой себе: «Почему я так мучила Н.С.? Почему не отпускала его от себя? Это не жадность была, это была тоже любовь. Во мне есть две души, и одна из них, верно, любила одного, другая другого».

Дмитриева, кажется, прокралась-таки к сердцу Волошина, златокудрого, густобородого, крепко сложенного господина с ясными глазами, и тот ответил ей какого-то рода взаимностью. «Я узнала, что М.А. любит меня, любит уже давно; к нему я рванулась вся, от него я не скрывала ничего», — делилась «самым сокровенным» ветреная интриганка.

Гумилев, если верить этой поведанной странной женщиной истории, стал лишним и удалился в печали. Как развивались отношения Дмитриевой с «М.Ал.», не вполне понятно. Зато известно другое — содержимое мемуаров издателя и редактора литературно-художественного журнала «Аполлон» Сергея Маковского.

Как-то раз его, читавшего и повидавшего всякое, поразили присланные по почте стихи, подписанные «Ч.», Черубиной де Габриак, женщиной с трагической, судя по всему, судьбой. Трепетные строчки изящным почерком были излиты на благоухавшую пряными духами бумагу.

ВСКОРЕ ОНА ПОЗВОНИЛА...

Позже Маковский вспоминал: «Голос у нее оказался удивительным: никогда, кажется, не слышал я более обвораживающего голоса». Что же до внешности поэтессы, то она описала ее так: цвет лица бледный, рыжеватые кудри, ярко очерченные губы, походка чуть прихрамывающая, как и полагается колдуньям.

От стихов и впрямь веяло ведьмовством:

В слепые ночи новолунья,

Глухой тревогою полна,

Завороженная колдунья,

Стою у темного окна...

«Ч.» спросила, будут ли напечатаны ее стихи. Редактор заверил, что ответит на вопрос после прочтения и обсуждения в компании с ближайшими сотрудниками, известными поэтами, в числе коих значились Иннокентий Анненский, Вячеслав Иванов, Михаил Кузьмин и Гумилев с Волошиным.

Вскоре незнакомка прислала новые стихотворения, которые показались Маковскому еще более интересными. Их обсуждение с коллегами вылилось в сплошные панегирики: «Хвалили все хором, сразу решено было: печатать».

ЗВОНКАЯ ПОЩЕЧИНА

Мужчины были покорены изяществом строф и таинственностью дамы-автора. В редакции только и говорили о Черубине де Габриак. Никто не сомневался, что она прекрасна во всех отношениях. Особенно часто поминал ее Волошин. Тогда это никого не удивляло...

«Аполлон» выходил со стихами Черубины, обрамленными искусной графикой Евгения Лансере. Публикациям сопутствовали огромный успех и новый взрыв интереса к поэтессе.

Сама же она упорно уклонялась от визита в редакцию, объясняя это сложными и неразборчивыми «семейными обстоятельствами». Потом вдруг сообщила, что уезжает месяца на два за границу на лечение по требованию врачей. Вскоре телефонировала ее двоюродная сестра, пообещавшая снабжать редакцию вестями о здоровье «Ч.».

Тем временем споры о Черубине не утихали, а к поклонникам, как водится, добавились недоброжелатели. Среди последних оказалась Елизавета Дмитриева, у которой часто собирались к вечернему чаю писатели из «Аполлона». Она говорила о «Ч.» с нескрываемым презрением, отзывалась на ее творчество едкими пародиями. Никто, разумеется, не знал, что та и другая — одно лицо...

По словам Маковского, дуэль поэтов случилась из-за оскорбления Гумилевым бывавшей у Волошина в Коктебеле женщины. Сергей Константинович писал: «Многие полагали, что она и есть, каким-то образом, та самая Черубина де Габриак, что будто бы ее Гумилев и обидел».

Эксцесс произошел в петербургской мастерской художника Александра Головина, собиравшегося писать групповой портрет авторов «Аполлона». Ничто не предвещало бури, пока М.Ал. внезапно не ударил Н.Ст. своей могучей дланью. Тот пошатнулся от звонкой пощечины, попытался было ответить, но их растащили. Дальнейшее выяснение отношений стало неизбежным...

Дуэли, которые были постоянным атрибутом далеких романтических времен, в ХХ веке устраивались несколько реже, однако все так же оставались единственным способом отмщения за оскорбления, поруганную честь.

Дуэль Волошина и Гумилева была назначена на Черной речке, где семьюдесятью годами ранее стрелялись Пушкин и Дантес. В качестве оружия решили использовать пистолеты «с историей» (с гравированными фамилиями всех дравшихся на них прежде).

Дуэлянты 1909 года тоже стремились войти в историю. Поэты-эстеты даже накануне поединка, который мог закончиться гибелью одного из них, пеклись о собственной репутации.

Об этом событии впоследствии узнал весь Петербург. Газета «Столичная молва» сообщала: «Рыхлый выше колен снег сильно стеснял дуэлянтов, и без того не блестяще владеющих оружием — гладкоствольными пистолетами без мушки. В числе секундантов — гр. Ал. Толстой и художник Шервашидзе. Распоряжался дуэлью гр. Толстой. По его команде противники нажали курки. Каждый целил в упор в противника. Оба не рассчитали отдачи, и дуэль обошлась благополучно: пули прожужжали мимо.

Дуэлянты холодно пожали друг другу руки, но мирные отношения не наладились. Причины дуэли — романического характера; оскорбленным в этом инциденте является Волошин».

Богема откровенно потешалась над соперниками. Злые языки поговаривали: опоздали оба; автомобиль Гумилева застрял в снегу, а Волошин потерял в сугробе калошу и долго ее разыскивал. Саша Черный, пользуясь случаем, назвал его Ваксом Калошиным.

Маковский рассказывал о дуэли иначе, вспоминал, что Николай Степанович смотрел на Максимилиана Александровича с неподдельной ненавистью и целил в обидчика по-настоящему. Выстрелил, но не попал. У Волошина же вышла осечка.

Гумилев требовал продолжить поединок, однако секунданты его остановили. На следующий день квартальный надзиратель выписал каждому дуэлянту десятирублевый штраф. Сергей Маковский впоследствии письменно показал: «От примирения поэты отказались. Я не помню, чтобы и позже они протянули друг другу руки».

В действительности участники ссоры встретились в Крыму в 1921 году, незадолго до трагической гибели (убийства большевиками) Николая Степановича. «Нас представили друг другу, не зная, что мы знакомы, — вспоминал М.Ал. — Мы подали друг другу руки, но разговаривали недолго: Гумилев торопился уходить».

ВЕЛИЧАЙШАЯ МИСТИФИКАЦИЯ

Секрет таинственной поэтессы Волошин раскрыл в рассказе «История Черубины». О Дмитриевой писал с сочувствием: «Это была маленькая девушка с внимательными глазами и выгнутым лбом. Она была хромой от рождения и с детства привыкла считать себя уродом».

Лиля сочиняла от своего имени милые стихи для «Аполлона», но Маковский их отверг. Тогда они с Волошиным решились на мистификацию, придумали имя Черубина, изобрели псевдоним, для коего использовали выточенного волнами из корня виноградной лозы беса Габриаха. У того была одна рука, одна нога и собачья морда с добродушным выражением. Он «жил» в доме Волошина.

Написанные на бумаге с траурным обрезом произведения запечатали черным сургучом. На печати был девиз: Vae victis! («Горе побежденным!»).

Когда Маковский восхищался строками незнакомки, Волошин находился поблизости, однако ничем себя не выдал. Впоследствии мистификатор вспоминал: «У него сидел красный и смущенный А.Н. Толстой, который выслушивал чтение стихов, известных ему по Коктебелю, и не знал, как ему на них реагировать. Я только успел шепнуть ему: «Молчи. Уходи». Он не замедлил скрыться».

Затеянная Волошиным игра длилась долго. «Вячеслав Иванов, вероятно, подозревал, что я — автор Черубины, так как говорил мне: «Я очень ценю стихи Черубины. Они талантливы. Но если это — мистификация, то это гениально», — не без удовольствия рассказывал М.Ал. — Он рассчитывал на то, что «ворона каркнет». Однако я не каркнул. А А. Толстой давно говорил мне: «Брось, Макс, это добром не кончится».

Когда игра завершилась, Маковский дал понять Лиле, что давно все понял: «Я хотел, чтобы вы дописали до конца вашу красивую поэму». Редактор подозревал, что дело не обошлось без Волошина. Но тот все отрицал. Так и осталось неизвестным, был ли он автором или хотя бы соавтором стихотворений. Более того, никаких иных связей у них с Дмитриевой, по-видимому, не было. Во всяком случае, он писал о ней отстраненно, безо всякого намека на очарование ею (и последовавшее затем разочарование). Кажется, больше гордился, что так долго и ловко водил вокруг пальца весь Петербург.

А Лиля заваливала Волошина посланиями, на которые тот отвечал совершенно бесстрастно. Она с плохо скрываемой грустью утверждала: «Твои письма — спокойные, немного чужие, но я этому рада, пусть ничего не мешает». Наверное, главным для нее было любить самой...

А может, и любовные свидания с Гумилевым были ею выдуманы? Некрасивой (внешне) девушке хотелось счастья и славы, однако судьба была к ней немилосердна. Лиля действовала ей наперекор и сама создала для себя мир, полный тайн и чудес. Однажды и он был беспощадно разбит, а осколки больно ранили создательницу: «Из мира я должна уйти неразгаданной, потому что я сама не разгадала себя».

«Макс, дорогой, да, не нужно писать мне, и я не буду больше. Я тоже не жду тебя в моей жизни. За радость и свет благословляю. Я молюсь за тебя. Я храню тебя в глубине, как звезду», — таков был ее очередной, почти прощальный привет Волошину.

Она по-прежнему сочиняла стихи. Хотела издать сборник — не удалось. При советской власти поэтессу невесть за что арестовали, но тогда этому никто не удивился.

Дмитриеву выслали в Ташкент, где Лиля заболела. «Тебя всегда ношу в сердце и так бы хотела увидеть еще раз в этой жизни», — написала она Волошину в 1928 году. Свидеться, увы, не довелось...