Андрей САМОХИН

25.08.2024

Материал опубликован в июльском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».

Колыбель всех мировых религий — Восток. Запад — родина «прогрессивных» философско-мировоззренческих идей и концепций, менявших или колебавших умы «цивилизованного человечества» от Кальвина до Руссо, Дарвина и Маркса. Квазирелигиозное учение Льва Толстого стало в свое время для западного человека сенсационной новинкой. Забавный парадокс состоит в том, что социальные теории русского графа опирались на западноевропейский гнозис, перемешанный с восточной мистикой и личным анархизмом писателя.

Знакомство европейского (и американского) читателя с Толстым началось, конечно же, с его прозы. Философская, нравственно-мировоззренческая подкладка известнейших романов («Война и мир» и «Анна Каренина») воспринималась как нечто особенное, хотя и не выходила еще за пределы художественного метода. В «Смерти Ивана Ильича» и «Крейцеровой сонате» (особенно в последней) Толстой-философ как бы придавливал Толстого-художника, чтобы, возвысившись над ним, выплеснуть, выкрикнуть в лицо человечеству голую правду.

В еще большей степени это свойственно последнему большому произведению нашего классика. В романе «Воскресение» автор излагал в художественной форме вполне сложившуюся в его душе антигосударственную и антицерковную систему взглядов. А перед этим забросал «просвещенный народ» публицистическими откровениями в таких текстах, как «Исповедь», «В чем моя вера?», «Новое Евангелие», «Царство Божие внутри нас», «Критика догматического богословия». Брошюры эти мигом переводились на главные европейские языки, придавая славе русского писателя скандальную остроту, создавая ему репутацию пророка, «потрясателя основ», выразителя «нового слова».

В 1893 году французский критик Теодор де Визева отмечал: «Нравственные произведения графа Толстого пока еще никого полностью не обратили; но теперь уже нет никого, кто не принял бы их всерьез, и их воздействие на каждый стремящийся к истине дух становится сильнее день ото дня. Я не могу привести в пример ни одного философа со времен Руссо, чьи слова привлекали бы столько внимания».

Своей философией Лев Николаевич оказал огромное влияние на западных литераторов и общественных деятелей: Ромена Роллана и Поля Маргеритта во Франции, Эдуарда Рода в Швейцарии, Уильяма Дина Хоуэллса и религиозного реформатора Эрнеста Ховарда Кросби в Штатах, португальского политика, мыслителя, поэта, журналиста Жайме де Магальяйнша Лиму, словацкого писателя, эсперантиста Альберта Шкарвана, австрийского публициста, религиозного анархиста Эугена Генриха Шмита... Разумеется, круг влияния был гораздо шире, чем приведенный список имен.

Толстовство как квазисистема нравственных установок в сочетании с антицерковностью, анархизмом и культурным нигилизмом попала в Старом свете и США на подготовленную почву. Утрата религиозного чувства и, как следствие, богооставленность («Бог умер» Ницше) привели к судорожным попыткам найти замену нравственному Абсолюту в каких-то иных измерениях. На западный социум в конце XIX — начале XX века все большее влияние оказывали «природнический» сентиментализм Руссо, позитивизм Конта, пантеизм Шеллинга, революционный материализм Дарвина, Фейербаха и Маркса, радикальный пессимизм Шопенгауэра. Все эти извивы философской мысли наряду с социалистическими мечтаниями, евангельским скептицизмом Штрауса и Ренана, масонскими штудиями были ментально освоены Львом Толстым, а затем отражены в его учении и экспортированы обратно, на Запад. То есть прогрессивный европеец получил синкретическое учение, в котором мог найти близкие по духу отзвуки и сочетания западных идей.

Вдобавок эту «школу» обогатили веяния восточных религий, экзотика наших «христианских» сект с неявными чертами православия, причудливые токи, флюиды «загадочной русской души».

Сей странный компот не имел бы такой всемирной притягательности, если бы не несомненный литературный гений «повара», его подкупающая искренность и будоражащая воображение личность: аристократ, боевой офицер, бонвиван поставил крест на своей прошлой жизни, открыто восстал против всех государственных и религиозных устоев, причем — под знаменем «правильно понятого Христа».

Многим на Западе и в России все это представлялось откровением, способным изменить мир. При этом у тамошнего почитателя в гораздо меньшей степени возникала естественная духовная оторопь, проявлялось резкое неприятие в отношении того, кто возомнил себя пророком, хулил и глумился над основами христианской веры, «редактировал» Евангелие. И это понятно: ТАМ отступление от христианства в образованных слоях началось гораздо раньше и зашло дальше.

Впрочем, отнюдь не все европейские и американские интеллектуалы приняли Толстого-учителя с тем же энтузиазмом, что и Толстого-писателя. Английский драматург, литературовед, этнограф, художник Джордж Лесли Кальдерон написал примечательную статью The Wrong Tolstoy. В ней он рассуждает о раздвоенности личности русского классика: «Один настоящий, добрый человек, хозяин Ясной Поляны; другой, лже-Толстой, без устали пишущий книги и памфлеты, в которых подвергает брани и позору все лучшие достояния ума и труда человеческого».

Кальдерон подметил глубокое противоречие в учении графа: «Лже-Толстой пишет памфлеты в доказательство того, что человек должен отрешиться от всякой собственности, не знать жены и детей; и в то же время настоящий Толстой живет со своим семейством на всех удобствах жизни в поместье Тульской губернии».

Анализируя причины популярности толстовства, автор указал: «Из среды полуобразованной с тех пор, как в нее проникли серьезные мысли, выродилось новое общество людей, исполненных благородных, но не глубоких стремлений, ожидающее и требующее осуществления мира и счастья на земле. Эти люди требуют немедленных, решительных для того мер: ученые не дают им желанного ответа; тогда они ищут себе пророка. И вот, когда этот пророк проповедует им, что врачи их ничего не понимают в лечении болезней, что их священники и правители употребляют власть свою и разум только для своей личной выгоды, — они принимают пророка с восторгом, — точно он сказал им больше, чем сами они знали и думали, — и становятся ново-христианами, теософами, толстовцами или чем-нибудь в этом роде».

Определяя толстовство как лжеблаговестие, британец подчеркнул: оно «во всех частях своих состоит в противоречии не только с разумом и опытом, но и само с собою».

Как бы то ни было, учение распространилось в разных краях ойкумены. Природу такой востребованности тонко подметил Чехов: «Толстовская философия сильно трогала меня, владела мною лет 6–7, и действовали на меня не основные положения, которые были мне известны и раньше, а толстовская манера выражаться, рассудительность и, вероятно, гипнотизм своего рода».

Справедливости ради надо отметить: сам Лев Николаевич никогда не считал себя «толстовцем» и с досадой признавал в дневниковых записях, что его система взглядов слишком противоречива. Однако ничто не указывает на то, что он готов был отступить от нее, смириться и покаяться.

«Очень горд», — кратко охарактеризовал его натуру святой Амвросий Оптинский после продолжительной беседы с писателем.

Из опубликованных дневников Толстого мы знаем, что, будучи в общем-то счастливым писателем, семьянином, помещиком сорока лет от роду, он пережил мучительный экзистенциальный кризис, который сам назвал «арзамасским ужасом». Это был хорошо знакомый западному сознанию страх смерти как полного исчезновения, превращения в ничто. Отсюда вытекало ощущение жизни как бессмыслицы. Льву Николаевичу с его гордой натурой не помогли преодолеть внутренний дискомфорт ни масонские откровения, ни Шопенгауэр, ни родное православие, в лоне которого он тоже попытался было спасаться, живя в течение года по церковному уставу.

Облегчение принесла лишь пробудившаяся убежденность в необходимости осуществления давней, заветной мечты. О ней Толстой поведал в дневниках, еще будучи 27-летним офицером: «Мысль эта — основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности... не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле».

Спустя четверть века те, кто жаждал появления нового пророка, получили его в лице «яснополянского мудреца». С конца 1880-х толстовские общины начали появляться во многих странах, иногда — на основе групп анархистов-атеистов, порой — из состава сектантов-протестантов. В создававшиеся колонии вливались энтузиасты из движений трезвенников, пацифистов, вегетарианцев.

Одна из самых ранних общин была образована (в виде сельхозфермы) разношерстной группой анархистов в местечке Перли недалеко от Лондона в 1896 году. Основой для этого послужила «Братская церковь» Джона Кенворти, литератора, получившего «инициацию» лично от графа Толстого в его Ясной Поляне. Просуществовал данный союз немногим более трех лет, распавшись из-за возникших противоречий. Пока поступали пожертвования от состоятельных сторонников, все шло хорошо, но когда деньги иссякли и толстовцам пришлось самим зарабатывать на жизнь, дух согласия и братской любви испарился.

Одно время неподалеку от Перли жил бежавший из России «главный идеолог толстовства», секретарь писателя Владимир Чертков, печатавший в Британии литературу шефа. Что же касается Кенворти, то он на почве фанатичного следования идеям учителя повредился рассудком. Впрочем, имелись в Англии и другие, несколько дольше просуществовавшие колонии толстовцев.

В США до начала Первой мировой войны влияние русского гуру было весьма заметно в «Социальном Евангельском движении», внутри коего образовалось 75 утопических коммун. Одна из них, «Христианская колония Общего блага» в Джорджии, пыталась жить по заветам учителя. Лев Николаевич, кстати, весьма интересовался ею, переписывался с ее руководителями. Прожила коммуна четыре года.

В 1900-м в Голландии группа последователей Льва Толстого основала общину христианских анархистов в деревне Бларикум. Трехлетнее существование прервали соседские «традиционные» крестьяне — просто-напросто спалили жилье.

Американских и западноевропейских (да и русских) общинников-толстовцев подводило абсолютное непонимание крестьянской жизни, им очень трудно давалось «опрощение», являвшееся одним из основных концептов учения Толстого. Плохо получалось претворять в жизнь и «непротивление злу» насилием, и другие оторванные от Христа, искаженные великим писателем евангельские истины. Власти тех стран, где возникали подобные колонии, раздражало нежелание их членов регистрировать личные документы, платить налоги, служить в армии.

Порой случались эксцессы. К примеру, духоборы-постники, выделившиеся под влиянием толстовской проповеди из среды традиционного духоборства и перебравшиеся в Канаду, образовали там особую группу «Сыны свободы». Взяв на вооружение террор, они принялись уничтожать сельхозтехнику, поджигать школы и линии электропередачи. Подобные случаи сильно компрометировали толстовство среди людей обычных, благонамеренных.

Популярность идей, направленных на социальное переустройство, резко упала на Западе в начале Первой мировой. Так, известный американский юрист Кларенс Дэрроу, написавший в 1902-м книгу «Не противься злу», отбросил свое непротивление в одну ночь, поскольку Америка вступила в войну.

И тем не менее влияние Льва Николаевича на западных мыслителей, интеллектуалов оставалось весьма значительным. Например, один из основоположников аналитической философии и лингвистического анализа Людвиг Витгенштейн руководствовался идеями русского гуру не в умственных построениях, а в личной жизни. Причем был в этом гораздо принципиальнее, нежели учитель.

Художественные произведения Льва Толстого заметно отразились на творчестве философов и писателей-экзистенциалистов. «Смерть Ивана Ильича» Мартин Хайдеггер взял за одну из отправных точек своей «фундаментальной онтологии». В становлении Альбера Камю, по его собственному признанию, огромную роль сыграли такие тексты, как «Исповедь», «Чем люди живы», «О жизни», «Дьявол», а знаменитый роман Жан-Поля Сартра «Тошнота» прямо перекликается с толстовскими «Записками сумасшедшего».

Есть еще одна любопытная и парадоксальная в глазах многих ментальная связка — Льва Толстого с Фридрихом Ницше. Их современникам они казались антиподами — рациональный моралист и мистический имморалист. Однако знаменитый немец очень внимательно изучал текст русского классика «В чем моя вера?» и делал из него выписки в рабочей тетради. Ницше принял толстовское еретическое «христианство», пересмотрев свое тотальное отрицание Христа. Обновленное восприятие подтолкнуло к написанию трактата «Антихрист». Впрочем, у этого «странного сближения» была общая духовная основа — антихристианство.

После Первой мировой войны интерес к Толстому-учителю на Западе уступил место постижению Достоевского. Однако идеи Льва Николаевича долго хранились «в стратегическом резерве». Частично они отразились в ненасильственном движении Мартина Лютера Кинга против сегрегации и расового угнетения, яркими протуберанцами осветили синтетическую «философию» хиппи.

«Адаптированное» толстовство кое-где и поныне дает о себе знать, хотя в истории западной мысли котируется в целом как «почтенное заблуждение», достойная уважения причуда великого писателя из загадочной mother Russia.