Дмитрий БЕРЕЗНИЙ

06.10.2021

Исчезновение диалектов — это, в сущности, исчезновение нашей локальной памяти.

— Читав я у газети. Пышуть, що мы не вмиемо хазяйства свое шануваты... Деж його в чортова батька шануваты, колы круг тебе така справа: выйде свыня за вороття – зараз вкрадуть и зьидять! Яка це справа.

— И що воны, бисовы души, смачне находять в тых свынях?

Сегодня в России едва ли удастся услышать подобный диалог, в котором обсуждается кража свиней. И дело, конечно, не в самом предмете разговора, а в том диалекте (кубанском), на котором он ведется. Если еще и остались где-то в российском пространстве носители «чистых» диалектов, то счет их идет на сотни. По большей части диалекты — это явление скукоживающееся, которым занимаются единицы исследователей-энтузиастов, в то время как в общественном сознании подобная речь накрепко дискредитирована.

Яркий тому пример — статья в издании «Мел», опубликованная в октябре 2020 года. «Нечистая» речь бабушек из российских деревень и райцентров, которой они могут «заразить» своих внуков, была в ней буквально осмеяна. И хотя после волны негодования в профессиональном сообществе статью быстро удалили, ясно, что в общественном сознании отношение к «нормальной» речи сложилось очевидное: существовать могут только языковые нормы больших городов, а всё остальное, с «привкусом» региональной провинции, как минимум будет вызывать снисходительную насмешку.

Тем не менее подобная ситуация не может не вызывать тревогу. Ведь диалекты — это своего рода живые «речевые артефакты», которые впитали в себя своеобразие жизни целых поколений людей — и не только особенности их быта или традиции, но и, что важнее, сам стиль мышления. Именно поэтому исчезновение диалектов — это, в сущности, исчезновение и той части локальной памяти, которая несет в себе следы того опыта коммуникации и в целом мыслительной деятельности, которыми жили конкретные люди в многообразной России.

«Как изучение старинного нашего языка роднит нас с нашими предками, так изучение провинциализмов сближает и дружит нас с нашими соотечественниками всех концов России», — справедливо замечал, например, известный российский лингвист и историк Федор Буслаев.

Хорошо понимал это и Владимир Даль, знаменитый автор Толкового словаря. Поэтому его словарь содержит как литературные слова, так и диалектные: «Полагаю народный язык в основу словаря, потому что язык этот силен, свеж, краток и ясен, тогда как письменный язык наш ощутимо пошлеет, превращаясь в какую-то пресную размазню». А уже в XX веке «чинить бреши» литературного языка, обращаясь к народному, и в частности к диалектам, предлагал Александр Солженицын.

«А почему вы говорите не как в Париже?»

Конечно, подобное «выталкивание» диалектов из области «допустимого» опосредовано целом рядом объективных причин. Например, свою роль играет урбанизация, которая приводит к унификации речевой культуры, научно-технический прогресс, а также сплошная стандартизация, или макдональдсизация, выражаясь словами французского лингвиста Клода Ажежа. В каком-то смысле такую стандартизацию навязывает и всеобщее образование, которое построено на литературном языке.

Тем не менее, если сравнивать ситуацию в России с тем, что происходит, например, в Европе, станет ясно, что при аналогичности процессов отношение к диалектам на Западе иное — без налета высокомерной насмешливости.

Конечно, после образования национальных государств и неизбежной централизации многие местные диалекты в Европе были утрачены, однако сегодня само отношение к тем из них, что остались, куда более спокойное: дома или в кругу друзей совсем не зазорно говорить на диалекте, а на работе или учебе — на литературном языке. Более того, носители разных европейских языков, как правило, владеют несколькими регистрами родного языка, легко переключаясь с одного на другой.

Иной раз бывают и вовсе смешные случаи:

— Я не поеду в деревню к бабушке и дедушке.

— Почему?

— Потому что я плохо говорю на диалекте. Они смеются и постоянно поправляют меня!

(из разговора юного испанца с родителями, друга автора этих строк).

Кроме того, свою роль играет и политический фактор: очевидно, что у европейского кандидата гораздо больше шансов одержать победу на выборах, если он говорит со своими избирателями на одном языке в буквальном смысле. Такой кандидат воспринимается как свой.

Из диалога автора этих строк в Тулузе:

– Мадам! А почему вы говорите не как в Париже?

– Потому что раньше Тулуза не была французской. Нас завоевали французские короли и заставили учить французский язык. К счастью, говоря по-французски, мы еще храним черты языков, на которых говорили наши предки.

Многое делается в Европе и для того, чтобы музеефицировать оставшиеся диалекты или воскресить уже утраченные. Так, например, в мэрии французского города Тулуза организованы курсы окситанского языка для всех желающих. Здесь стоит пояснить, что когда-то юг Франции, частично Италия и Испания говорили на этом языке, который еще называют провансальским диалектом, но он был утрачен.

В 1539 году король Франции Франциск I сделал официальным языком всего королевства французский. Указ короля был принят в штыки, однако постепенно он все же был внедрен через образование. Школьные учителя всячески внушали ученикам, что говорить на окситанском языке — дурной тон, стыд, признак необразованности. Для этих целей использовались различные формы наказания и дискриминации школьников: еще в XIX веке во многих французских школах висела табличка «В школе запрещено плевать на пол и говорить на диалекте».

Такая политика не была уникальной в отношении Окситании, но проводилась также в других нефранкоязычных регионах страны. Ее результатом стало стремительное вымирание диалектов. В обществе укоренилось мнение, что диалект — это что-то, от чего следует как можно скорее избавиться. А ведь именно трубадуры, расцвет лирики которых пришелся на начало X века и продолжался вплоть до XIV века, были одними из первых, кто отказался от латинского языка в пользу окситанского.

Однако сегодня ситуация изменилась. По всей Тулузе висят двуязычные указатели — французские и окситанские. И даже в метро остановки объявляют на двух языках. Впрочем, такая политика ведется не только во Франции, но и в других европейских странах. Скажем, в Венеции вместо привычного итальянского «чао» вы услышите «цао». Так приветствуют друг друга на венецианском диалекте, относящемся к группе венетских диалектов, распространенных на северо-востоке Италии. При этом никто и не подумает исправить собеседника: оба варианта имеют право на существование.

Двояким отношением к диалектам отличаются, пожалуй, только немцы. Формально никакой дискриминации в стране нет, но за глаза берлинцы могут посмеиваться над жителями Дрездена или Лейпцига, говорящими на саксонском диалекте, который, к слову, еще до XVII века считался образцовым. Именно на него Мартин Лютер перевел Библию, в то время как Гёте родители отправили в Лейпциг для того, чтобы тот овладел чистым и правильным немецким.

А вот в России общественное отношение к диалектам двигалось в ином направлении, которое, главным образом, было жестко задано логикой политического строительства российской государственности.

От московской нормы к советской речевой строгости

Можно сказать, что процесс унификации языка в России начался задолго до того, как это стало «мейнстримом», то есть до возникновения национального государства как такового.

Как известно, соперничество Московского и Новгородского княжеств за политическое, экономическое и религиозное превосходство на Руси, длившееся в течение нескольких столетий, закончилось победой московских князей в 1471 году, что определило дальнейшую судьбу всей страны и русского языка в частности.

Так, став центром, Москва постепенно подтянула к себе купцов со всех русских земель. Для успешного сотрудничества приезжим требовалось бойко изъясняться с московскими коллегами. Постепенно они выучивали московскую норму, передавая дела от отца к сыну вместе с этим навыком. Таким образом московская норма стала распространяться за пределы Московского княжества, что, по сути, стало первым, хоть и не столь масштабным этапом в преодолении диалектов.

Второй этап наступил уже в XIX веке. 20–30-е годы — это время расцвета творчества Александра Пушкина. Свободное владение несколькими иностранными языками позволяло ему критично смотреть на русский язык того времени, возмущаться его чопорностью и привносить в свои стихи и великолепие испанского, и живость французского, и крепость немецкого, и нежность итальянского.

Слог Пушкина настолько понравился современникам, что они стали подражать поэту. Эта мода на Пушкина и стала основой формирования литературного языка в царской России, на котором стал писать и думать тогдашний истеблишмент (который, к слову, долгое время не видел никакой ценности в народной языковой культуре).

До этого же такого единодушия немногочисленные писатели не проявляли.

В своих произведениях они копировали лучшие образцы античной и европейской литературы. Церковная же литература также представляла собой по большей части перевод греческих и латинских текстов. Писчики нередко допускали ошибки при переписывании Евангелия и прочих текстов. Многие из этих ошибок обусловлены влиянием диалектной речи самих писцов. Любопытно, что письменная традиция русского языка восходит к новгородским окающим говорам, в то время как устная сформировалась на основе говоров Москвы и близлежащих поселений, которые были акающими. Отсюда и разница в произношении и написании (корова –– карова).

Наконец, третий и решающий этап в «вытеснении» диалектов из поля «дозволенного» произошел уже в эпоху становления советской России, когда диалект как код принадлежности к определенному замкнутому сообществу стал восприниматься как «проклятое феодальное наследие». (Что она делает? Шо вона́ ро́быть? Цаво́ она́ де́лаиц’?) Считалось, что нужно во что бы то ни стало говорить на литературном языке.

Как утверждает директор института русского языка и словесности ВГСПУ Евгения Брысина, «отношение в нашей стране к диалектам как к пережитку прошлого сформировано политикой молодого советского государства в первой половине прошлого века. Стремление построить новый мир, отказавшись от всего старого, в конечном итоге привело к непоправимым последствиям — буквальной травле диалектов, формированию к ним резко отрицательного отношения в обществе. Поэтому началось укрывание родной речи, возникновение чувства стыда за случайно вырвавшуюся диалектную фразу, то есть фактически искусственно развитое негативное отношение к диалектам».

Всеобщее бесплатное образование на литературном языке, радио, а впоследствии и телевидение приводят к тому, что люди слышат образцовую речь дикторов и в той или иной мере стараются соответствовать и даже подражать. Мне мама усида гаварила: «Галя! Гавари, ны балакай!» Я ж у школи усё время балакала. Так, постепенно в стране формируется мода на образованность, в то время как говорить с ошибками или на диалекте (который, собственно, приравнивается к речевой «ошибке») для советского человека стало неприемлемым.

Полюбить многообразие «русской души»

Впрочем, сегодня ситуация с диалектами в России не так печальна, как в XX века. Специалисты даже считают, что диалекты в нашей стране как таковые переживают период трансформации — они не исчезают (хоть и сокращается количество их носителей), а лишь изменяются, как и любой живой язык.

Например, Евгения Брысина считает, что «в ходе тесного бытового общения люди разных поколений в своем доме, селе, хуторе все равно слышат и впитывают в себя родную диалектную речь, помнят ее и при случае ею пользуются. Это можно назвать генетической языковой памятью. Ведь диалектная речь — это культурная традиция нашего народа».

Падаю бурёнацьку,

угажу милёнацьку:

молоцько тилёнацьку,

а сливацьки милёнацьку.

Также, как замечает профессор МГУ им. М.В. Ломоносова Елена Нефёдова, носитель говора, который сознательно старается не допускать в своей речи употребления диалектизмов, тем не менее не может быть полностью свободен от той коммуникативной среды, в которой он сформировался как «человек говорящий». А это значит, что те или иные черты говоров будут проскальзывать в его речи. Хотя, конечно, ввиду развития технологий, качественно изменивших формы общения людей, черты эти будут проявляться в речи не так, как они проявлялись еще лет 50 назад, но они всё же будут присутствовать. (Денег у него всегда не хвата́т.)

Более того, в последние годы стали заметны и частные инициативы по сохранению и популяризации российских диалектов. Например, на Кубани и на Дону одно время вводили изучение местного диалекта в школах, для чего даже написали учебник. Возрождение казачества привело к открытию кадетских казачьих корпусов, где наряду с историей и культурой казачества изучаются особенности кубанских и донских говоров (существуют целые библиотеки казачьей литературы).

Именно поэтому, считают специалисты, важно не только сохранять те диалекты, что еще сохранились в современной России, но и вести работу с общественным сознанием, привыкшим стигматизировать любое проявление диалектов в речи. Оба эти направления, по замечанию профессора Волгоградского государственного социально-педагогического университета Василия Супруна, позволят избежать жесткой стандартизации, которая опасна для будущего русского языка и культуры в целом: «Сама народная речь быстро изменяется, утрачивает некоторые свои самые яркие слова и фразеологизмы, поэтому надо успеть их зафиксировать, чтобы потом их осмыслить и с их помощью попытаться понять целые страницы истории нашего народа, полюбить его многообразную культуру, подступиться к сложному и бесконечному понятию «русская душа».

Фото: Александр Авилов и Сергей Киселев / АГН «Москва».