Дарья ЕФРЕМОВА

29.03.2013

Блистательный рассказчик, дважды финалист премии «Чеховский дар», обладатель первого приза общенационального литературного конкурса «Тенета–Ринет» написал о Гоголе в необычном литературном жанре. Две вещи под одной обложкой — «Гоголиана» и «Тайная история творений» — это сплав художественной прозы и сюжетной эссеистики. Вещи, в которых вымысел предстает как реальность, а достоверные факты биографии Николая Васильевича кажутся фантасмагорией. Об отношениях Гоголя с миром и мира с Гоголем Владислав ОТРОШЕНКО рассказал газете «Культура».

культура: Гоголь — один из самых мистических русских писателей. О чем, на Ваш взгляд, «Мертвые души» — это социальная сатира или нечто большее?

Отрошенко: Поэма задумывалась и создавалась в состоянии такой окрыленности, что она не поддается — и никогда не будет поддаваться — толкованию в какой-либо одной плоскости. Разумеется, попытки смотреть на нее односторонне возникали с самого начала. Например, обер-прокурор Сената Кастор Никифорович Лебедев видел в «Мертвых душах» «немного дерзкую» сатиру на чиновничий класс. За помещиков он почему-то не обиделся. Даже некоторые друзья литераторы, искренне ценившие Гоголя, считали его главный труд всего лишь остроумным комическим произведением, высмеивающим современные нравы. Но произведение не обладало бы колоссальной гипнотической притягательностью для читателей всех времен и способностью оставаться неразгаданным для всех толкований — от фрейдистских до религиозно-мистических и мифологических, если бы оно было только социальной сатирой, пусть даже блистательной. Нет, это книга и про ад, и про демонов, и про небо, и про извечные архетипы, и про мироздание, и про энскую губернию одновременно.

культура: Вы подчеркиваете, что Гоголю не удался замысел второго тома. Почему?

Отрошенко: Многие считают, что сохранившиеся главы великолепны. На мой взгляд, речь нужно вести не о достоинствах или недостатках уцелевших фрагментов и не о содержании второго тома (замышлялся еще и третий), а совсем о другом. О том, насколько грандиозной была катастрофа, постигшая творение. И не только в масштабе отдельно взятой писательской личности, но и для мировой литературы в целом. Я не буду сейчас прибегать к анализу образов и стилистики сохранившихся глав второго тома, где невозможный Чичиков размышляет о невозможном, где он то смотрит Маниловым, мечтая о какой-то прекрасной «другой жизни», то с покаянными рыданиями валится в ноги князю, то вдруг принимается возвышенно рассуждать о взятках, чинах, церкви и Боге словами «Выбранных мест из переписки с друзьями». Мы не вправе закрывать глаза на приговор самого художника второму тому, исполненный в топке печи. Причины уничтожения написанного лежат в области искусства, а не медицинской психологии или бытовой чертовщины. Второй том сжег писатель Гоголь — и никто другой. Тот Гоголь, который создал первый том, а также «Нос», «Коляску», «Шинель». Не знаю, почему не обращают внимания на страшные слова, которые писатель повторяет и в «Авторской исповеди», и в письмах к Смирновой: «Бог отъял от меня способность творить». Поэма уничтожила своего творца, чтобы он не уничтожил ее, сочиняя чуждое ей продолжение.

культура: В каком возрасте Вы познакомились с творчеством писателя? Бытует мнение, что Гоголь слишком сложен для девятого класса школы.

Отрошенко: Помню, как-то раз в третьем классе на зимних каникулах я заболел ангиной. Температура была высокая, не мог уснуть. В какой-то момент отец вдруг стал читать мне «Вия». Не знаю, почему это пришло ему в голову. Я не заметил, как образы из книги перетекли в сон. А когда проснулся, стал просить папу, чтобы он почитал еще что-нибудь... вот этого… как его?.. — слово «Гоголь» было еще в диковинку. И он начал: «В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка…» Потом, когда я выздоровел, хотелось выучить наизусть этот зачин «Мертвых душ»… Гоголя стоит изучать в школе, в социальном ключе или философском — неважно. Во всех ключах.

культура: О гоголевском мистицизме сказано немало. В его увлеченности темными силами даже усматривают влияние католической схоластики...

Отрошенко: Художнику иногда просто необходимо оторваться от своих корней, — для свершения судьбы. Многие ли в России знают сейчас Григория Квитка-Основьяненко? А ведь он был современником Гоголя и превосходным писателем. В способности соединять смешное и дьявольское Григорий Федорович мог бы легко соперничать с Николаем Васильевичем. Помню, когда впервые читал на украинском искрометную «Конотопскую ведьму», — просто умирал от смеха. Но «ведьма» не стала «Миргородом», и дело не в том, что она не переведена на русский. Просто в прозе Квитка-Основьяненко не случилось чудотворного смещения ракурса и волшебного воспарения над почвой. Не произошло, говоря фигурально, головокружительного перелета кузнеца Вакулы из украинских степей в универсальное пространство приполярного Вавилона. Гоголь — писатель вне традиций, он и дорог тем, что породил сам этот феномен «гоголевости» — особого писательского сознания, существовавшего между двумя мирами в режиме самоубийственной вдохновенности.

культура: Как оцениваете, к примеру, «Вия»? Кажется, что это более глубокое с точки зрения философии произведение, нежели просто народная «страшилка»...

Отрошенко: «Вий» — самое недопонятое творение Гоголя. Оно страшит не столько образами чудовищ, сколько заложенным в него смыслом. Это повесть о том, что в прекрасном Божьем мире и даже прямо в Божьей церкви, как названа в «Вие» чахлая хуторская церквушка, человек может остаться один на один с силами ада. И никто, повторяю, никто ему не поможет. Разве Хома Брут — великий и ужасный грешник или отчаянный злодей, продавший душу дьяволу? Нет, он обыкновенный человек. И что с ним происходит? Он отдан на растерзание дьяволу. Его не спасают от «несметной силы чудовищ» ни чтение Писания, ни крестные знамения. На его защиту не встают ангелы. Но не помогают и обыкновенные добрые христиане. И это самое главное. Люди сотника знают, что панночка служит сатане, что она — его часть. Более того, все представляют, какой ужас должен претерпеть семинарист во время ночных бдений у гроба ведьмы. И что же? Вышли ночью и встали на колени у церкви, чтобы силой общей молитвы спасти бурсака? Нет. Они остались верны сотнику, а не Богу. Хома обречен: многоликий ад и абсолютно одинокий человек — не равные соперники. «Вий» — величайшее творение, от которого можно протянуть нити ко многим смысловым и болевым точкам на поле современной литературы и философии.

культура: В своих интервью Вы говорили, что о Гоголе нельзя писать «с кондачка». Даже обращались к нему самому за дозволением. Не боитесь слишком глубокого погружения в тему?

Отрошенко: Боюсь. То, что Гоголя нет на Земле уже более полутора веков, не имеет значения. Силовое поле или, если так можно сказать, гравитация гоголевской души остается актуальной, наличной. Из сферы ее притяжения выйти без потерь и деформации психики очень трудно. Несколько лет я не мог взяться за написание эссе «Гоголь и смерть», потому что сам испытал внезапный и болезненный страх смерти, когда в Риме, у порога дома, где жил Гоголь, мне пришел на ум этот сюжет. Замечательно, если можно было бы испросить у Николая Васильевича дозволение написать о том-то и том-то. Но, к сожалению, слова о «дозволении» — всего лишь метафора. Да, я отношусь крайне серьезно и с большой внутренней собранностью к работам о Гоголе.