В России литература всегда занимала особое место: о том, что в ХIX веке она выполняла роль и философии, и публицистики, а отчасти была и проповедью, написано так много, что это уже банальность. Наше представление о войне 1812 года сформировали «Война и мир» — современные историки с этим спорят, но общество их не слышит. Почему сегодня все иначе? Об этом наш разговор с ректором Литинститута, писателем Алексеем Варламовым.

— Что произошло с романом в нашей литературе — от ее Золотого века до сегодняшнего времени?

— То, что вы говорите по поводу литературного восприятия нашей истории, конечно, верно, но все же, на мой взгляд, русская литература XIX века, при всех ее величайших достоинствах, довольно своеобразно отражала суть времени. Сосредоточенность на, условно говоря, отрицательных героях и «лишних людях» зашкаливала. А кто, собственно, страну-то строил, если представлять нашу историю лишь по русским романам? Онегин, Печорин, Обломов, Чацкий, русские герои на рандеву у Тургенева, которые по большей части рефлексировали и занимались частной жизнью? Индивидуалисты, эгоисты, фантастические герои Достоевского и чеховские интеллигенты? Ничего типичного ни в них, ни в их обстоятельствах на самом деле не было. Это все скорее исключения, единичные случаи, чем они и интересны. Неужели вы думаете, что вся дворянская молодежь в России жила, как поставленный Пушкиным в исключительные условия наследник всех своих родных Евгений Онегин?

Литературный подход к жизни искажает ее картину. Об этом, кстати, еще Солоухин написал в «Камешках на ладонях», когда рассуждал о стихотворении Некрасова «Несжатая полоса». То, что поэту писать о «сжатых полосах» не так интересно, как о «несжатых», психологически понятно. Вспомним герценовское «мы вовсе не врачи — мы боль; что выйдет из нашего кряхтения и стона, мы не знаем, — но боль заявлена». Классическая русская литература всегда влеклась к неблагополучию, проблеме, ране, тревоге. Но сколько было всего иного, что в ее поле не попало! Другое дело, что этот всеобъемлющий подход, когда по литературным произведениям мы судим об истории, был литературе во многом навязан. Никто из наших классиков не давал обязательств быть зеркалом времени и подменять собой исторические документы. Что же касается ХХ века, то здесь в дела литературы в гораздо большей степени стали вмешиваться идеология и государство, и это тоже приводило к искажению картины жизни.

— Любопытно, что в советской «секретарской литературе», большом романе автора-орденоносца и лауреата, все иначе. Минус менялся на плюс — надо было писать о строителях государства, находя положительные стороны. «Борьба хорошего с отличным» — идея автора вышедшего в конце сороковых — пятидесятые годы романа «Белая береза» Бубеннова — каноном пробыла недолго, но в ген советской литературы, тем не менее, вошла.

— Можно согласиться с тем, что несжатые полосы в колхозных деревнях попали под запрет, и стало возможно писать исключительно про полосы сжатые. Но это все-таки отчасти, схема, в действительности же настоящая литература так устроена, что она по своей природе, на генетическом уровне, не может лгать. Начиная лгать, она разрушается.

Да, была литература разрешенная, были произведения, ложившиеся в стол, и мы их прочитали много лет спустя. Некоторые произведения уходили на Запад. Но нельзя сказать, что печатавшееся здесь было плохо и фальшиво, а печатавшееся там —идеально и талантливо. Картина русской литературной жизни советского времени выглядит куда более пестро и неоднозначно. Да взять хотя бы «Тихий Дон» — это же поразительно, что он был напечатан! Его совершенно точно не назовешь просоветским романом. Хотя не скажешь, что он и против советской власти — роман Шолохова за казачество, про казачество, о трагедии казачества. Шолохов написал, ни в чем не солгав, и получилось великое произведение, роман, который преодолел все барьеры. Безусловно, великими русскими романами являются и «Белая гвардия» Булгакова, и «Голый год» Пильняка. Да и «Разгром» Фадеева — честная, хорошая книга. Ну да, она за революцию. Ну и что? Были книги, написанные против революции, были за, но талантливым могло быть и то, и другое. Поэтому я бы не согласился с тем, что вся литература ходила под идеологическим ярмом и цензура все погубила — все не так однозначно. Иначе откуда появились бы Леонов, Федин, Пришвин, Грин, Каверин, Паустовский, Гайдар, да тот же Алексей Толстой? В конце концов, фраза, приписываемая Сталину: «Других писателей у меня для вас нет», не на пустом месте возникла.

Особенно это сказалось в русской литературе в шестидесятые-семидесятые годы прошлого века, ярче всего — в деревенской прозе. Диву даешься, как такое могло быть напечатано, никакого сервилизма, «секретарства» и лакейства там вообще нет. Абсолютно честная, мужественная проза, побеждавшая, преодолевавшая цензуру. Об этом очень хорошо Солженицын сказал, вручая премию Валентину Григорьевичу Распутину. Писатели, которых назвали «деревенщиками», хотя он предложил бы назвать их «нравственниками». Они писали не против советской власти и соцреализма, а так, как будто никакого соцреализма нет.

Сам Солженицын был, кстати, не таким. Он-то как раз всегда писал против советской власти, ему это было нужно в силу его биографии, характера, идей и взглядов. Но были писатели, которые находили для себя возможность существовать и реализовываться в советском обществе. Юрий Казаков, например. И в городской литературе, у Трифонова это можно найти. И позже — у Владимира Семеновича Маканина, на мой взгляд, прекрасного писателя. «Пушкинский дом» Битова не опубликовали, но другие его произведения печатали. Не все, написанное Фазилем Искандером, было напечатано при СССР. Советскую власть он не любил, и та его не любила. Но, тем не менее, он реализовался как писатель не только в постсоветское, но и в советское время. Власть не уничтожала литературу, хотя и сильно ее угнетала и щипала, и не литература уничтожила советскую власть, хотя и наносила ей урон. Их отношения, их взаимодействие были куда более прихотливыми. Толстые литературные журналы как прообразы политических партий — либеральный «Новый мир» Твардовского, консервативный «Октябрь» Кочетова, русофильский «Наш современник» Викулова...

А сейчас государство литературу отпустило. В конце 80-х — начале 90-х годов предоставило писателям абсолютную свободу —пишите о чем хотите и как хотите, и с тех пор ее не отбирает... Зато и денег не дает. Есть Федеральное агентство по делам печати, писатели участвуют в книжных ярмарках, существует программа поддержки книгоиздания, книжные фестивали, прошел Год литературы. Но такого, чтобы писателю государство просто так деньги давало, авансировало, дачи строило, нет. Не помогает, но в общем-то никуда и не лезет. Невозможно привести пример, чтобы кому-нибудь запретили издать его роман или издательству не разрешили выпустить чью-то книгу, хотя оппозиционеров среди нынешних писателей немало. Их могут не пускать на телевидение, но это уже проблема телевидения, а не литературы. А в нашем пространстве слова мы живем в уникальной ситуации полной свободы. Раньше можно было жаловаться на проклятую цензуру и советскую власть, а сегодня не на кого. Все в равных условиях — сиди и пиши. Либо тебя читают, либо не читают, либо покупают, либо не покупают. Вот и все. Пытайся в этой ситуации победить или же тверди о том, что читатель деградировал, как заявила недавно одна современная писательница. Но на это что скажешь? Других читателей у меня для вас тоже нет.

— Большие романы, о которых бы говорили, романы, сопоставимые с прозой деревенщиков и Трифоновым, не появляются довольно давно.

— Такого влияния, которое литература оказывала на общество в XIX и даже в XX веке, у сегодняшней литературы нет, но это общемировая проблема. Картинка побеждает слово, люди больше тянутся к визуальному искусству и меньше читают, особенно художественную литературу. Раньше литература решала общественные вопросы. Сегодня — нет. Писатели могут заниматься общественной деятельностью, одни на одном фланге, другие на другом. Их прямые высказывания могут влиять на интеллигенцию, на студенчество. Но вот с художественными произведениями, на мой взгляд, такого уже не происходит. Романы читают не для того, чтобы пойти на баррикады, как было раньше, когда роман «Что делать?» взорвал русское общество.

А какой мощный резонанс был у деревенской литературы, у «Прощания с Матерой»! Вспомним трифоновские повести — их обсуждали, разбирая поднятые в них морально-нравственные проблемы, приходя к выводу о том, что это диагноз обществу. Очень показателен случай с романом «Зулейха открывает глаза» Гузель Яхиной. У него было много читателей, но острой общественной дискуссии, скандала — в плохом ли, хорошем ли смысле слова — вокруг не было. А когда вышел сериал, скандал возник — и разница между возможностями литературы и телевидения здесь обозначилась четко.

— Вам действительно кажется, что «Зулейха» по своей значимости сопоставима с Трифоновым — и дальше, в Золотой век? Трифонов-то с классиками был сопоставим...

— Трифонов прекрасный писатель. Но ваша идея, что он с Чеховым перекликается, а Яхина нет — вот с этим я бы не согласился. Наша современная литература недооценена, и на фоне этой недооцененности ничего переоцененного быть не может. Просто есть писатели, которые сумели прорваться сквозь глухоту общественного мнения. Они, может быть, не лучше других, но и не хуже, это совершенно точно. Хотя, конечно, не у всех получается достучаться, это правда, и иногда очень обидная.

Еще одна сегодняшняя беда в том, что все очень быстро забывается. Раньше произведения жили долго. Я даже не беру XIX век — там классика на все времена... Интерес к Пушкину мог затухать или разгораться, но кто такой Пушкин, всем было понятно. Лермонтов и Гоголь, Толстой и Достоевский были при жизни оценены. Общество достаточно адекватно все воспринимало.

В ХХ были недооценены Платонов и Булгаков, но лишь потому, что у них не все было напечатано. А сегодня есть очень хорошие писатели, которые просто забыты. Вот я начал говорить про Маканина, и у меня ощущение, что его сейчас особенно и не помнят. Ну, помнят критики и любители литературы, а широкая публика нет, он уходит. Был замечательный писатель Леонид Иванович Бородин, я его очень люблю. Выдающийся, стойкий и мужественный человек с необыкновенной судьбой. Но его немногие помнят. Я когда встречаюсь с читателями, всегда о нем рассказываю — ну, кто-то что-то слышал...

— А он ведь один из основоположников христианско-националистического движения, державник и русофил, при СССР отсидевший 11 лет. При этом его забыли и националисты, что по-настоящему удивительно.

— Мне кажется, что такова особенность нашего времени. Мы живем в плотном информационном мире, где все очень насыщенно и сконцентрированно, современный человек так занят, раздерган и задерган, что негромкий голос литературы сегодня не особенно слышен. Сколько современному обществу нужно писателей? В сталинские времена выходило, условно говоря, двадцать фильмов в год. Вот сейчас у нас и к литературе такое отношение — есть десяток писателей, успешных, модных, раскрученных, прочитанных, ну и хорошо. А больше, может быть, и не надо.

— Но ведь в интернете огромное количество самодеятельных писателей — у людей тяга к авторству. И в тех же сетях их подпирает волна читательского спроса — люди ищут книги своих любимцев, платят за их тексты кровные двести рублей. Почему же эта волна не совпадает с той литературой, с теми романами, что выходят в издательствах, получают литературные премии?

— Я с недоверием отношусь к сетевой литературе. И к тем, кто пишет в Сети, и к тем, кто в Сети читает. На мой взгляд, литература невозможна без отбора. Если нет барьеров, ремесленной, профессиональной цензуры, если человек имеет возможность опубликовать любой текст, то это, на мой взгляд, снижает его качество. И мое доверие к этому тексту тоже.

Текст должен быть опубликован, пройдя какой-то отбор — будь то толстые литературные журналы или уважающие себя издательства. Мне кажется, это более правильный путь в литературе. Я всегда об этом говорю своим студентам в Литинституте. Есть профессиональное сообщество, есть любительское. В этом нет ничего плохого, пусть в литературе будут любители. Но, если ты относишься к литературе профессионально, надо стремиться попадать именно в профессиональное сообщество. А оно предполагает свои формы, свои каноны.

Можно сколь угодно ругать литературные премии, говорить, что они необъективны, пристрастны. Но назовите мне какое-нибудь яркое литературное произведение, которое появилось в последние годы и не угодило бы пусть не в короткий, но хотя бы в длинный список какой-нибудь литературной премии. Мне кажется, что премии, при всех своих недостатках, в целом мониторят литературу. Они могут быть субъективными и пристрастными, но сказать, что что-то появилось вне системы премий и издательской системы, я не могу.

Любое издательство, любая премия нацелены на поиск новых имен. То, что мы все время тасуем колоду, где одни и те же имена, уже никому не интересно. В том числе и тем, кто в этой колоде находится. Публика хочет нового. И я думаю, что сегодня молодому писателю, может быть, даже легче пробиться, чем тому, у кого за плечами десять романов. Ну, будет одиннадцатый — и что с того?

Читающее профессиональное сообщество, на мой взгляд, настроено на открытие новых авторов — только здесь достаточно высокий ценз, высокий барьер. Сегодня стать профессиональным писателем гораздо труднее, чем это было в советское время, несмотря на цензуру. Но требования, которые сегодня предъявляются к тексту, более высокие, чем раньше. Это как в футболе. Раньше были великие футболисты, но они по полю еле ходили. Посмотрите футбол шестидесятых-семидесятых годов, они все стоят и ждут, когда им мяч подадут. А сегодня все бегают.

Вот и в сегодняшней литературе увеличились и скорость, и техника, но не всегда смыслы, не всегда чувства, редко — пронзительность, сердечность, и поэтому нынешняя литература в чем-то самом важном уступает прежней. Однако писать так, как раньше, уповая лишь на душевность, тоже нельзя.

— Техника для писателя, конечно, очень важна, но не важнее ли то, что было у Достоевского и Толстого, — душа и бог, почва и судьба? И будет ли это услышано сейчас?

— Я думаю, что если это будет хорошо написано, то будет и услышано. А фигур масштаба Толстого или Достоевского нет не только у нас, но и во всем мире. Изменился состав человеческой природы, какая-то мутация произошла. Гениальность мигрирует, и из литературы она ушла куда-то еще — хоть к Илону Маску. А в литературе остались просто очень хорошие писатели, глубокие, умные, тонкие, но не претендующие на высокую мудрость, высокую философию, на пророчество, ответы на последние вопросы бытия, как это было в XIX веке. Литература теперь не про это. Она, на мой взгляд, парадоксальным образом пошла еще глубже в историю. В старые времена поморы, рыбаки с Белого моря, уходили на промысел на несколько месяцев и брали с собой человека, задачей которого было рассказывать им на ночь что-то интересное, пока все не уснут. Очень мудреное рыбакам было не нужно, но и за дураков их держать не стоило. Они и про Бога были готовы послушать, но слишком сильно нагружать усталых от тяжелой работы людей тоже нельзя. А вот найти грань между занимательностью и содержательностью, между сложностью и простотой, экспериментом и традицией, между смехом и слезами, выбрать правильный темп и придумать героев, чтобы потом полярной ночью они приснились твоему читателю, — вот что сегодня нужно.