Дарья ЕФРЕМОВА

28.06.2018

Семейная сага, оказавшаяся на некоторое время в забытьи, снова в фаворе. Эксперты нового сезона «Большой книги» отметили интерес к личной родословной у многих фигурантов длинного списка, два романа, принадлежащие этому почтенному жанру, вышли в финал: «Рецепты сотворения мира» Андрея Филимонова и «Памяти памяти» Марии Степановой. О прекрасных ошибках молодости, беседах с Богом и легкости бытия в сложных обстоятельствах «Культура» поговорила с Андреем Филимоновым.  

культура: Как-то Вы сказали, что Ваши книги нужно читать хотя бы потому, что только в них встретишься с такими интересными героями. Кто самый привлекательный персонаж? Что вдохновило на написание семейной саги?  
Филимонов: Я люблю всех своих героев. На сотворение каждого уходит немало времени. Дело в том, что я пишу медленно — десять-пятнадцать предложений в день (восхищаюсь авторами, которые молотят по десять-пятнадцать тысяч знаков за то же время), поэтому даже эпизодический дядя Вася, убитый чекистами в Большом театре, занимал мой ум довольно долго, а ведь это был дальний родственник, приехавший погостить «на недельку». 

Сначала думаешь: вот свалился на мою голову. Что с ним делать? Совершенно незнакомый, практически посторонний человек. Потом — слово за слово — он начинает раскрываться, обретает объем и занимает законное место на страницах книги. А что касается вдохновившей истории, однажды я нашел любовные письма, которыми в сороковых годах ХХ века обменивались тогда еще молодые бабушка Галя и дедушка Дима. Когда они умерли и я прочел их переписку, оказалось, что это совершенно незнакомые мне люди, с оригинальными мыслями о мире и Боге. Я стал делать заметки, еще не думая о романе. В какой-то момент очень сердился на Галю и Диму за то, что они не рассказывали правды о своей жизни. Потом имел место некий мистический опыт, вошедший в книгу. 

культура: Галя — очень неожиданный персонаж. Трагические обстоятельства — война, голод, бомбежки, — рассчитываешь увидеть серьезную, положительную девушку, угодившую в жернова истории. А она красится в платиновую блондинку, как Джин Харлоу, меняет кавалеров, гуляет по Нескучному саду в комендантский час, садится в подозрительную машину. Как относитесь к традиции «канонизировать» собственных предков, брать с них пример?
Филимонов: Все делают глупости в двадцать лет, а потом, к концу жизни, выясняется, что это были самые ценные моменты. У Густава Майринка в «Големе» мудрец-каббалист из еврейского гетто говорит, что некоторые люди напоминают прозрачную трубку, в которой катятся шары, и эти шары — их предки. Речь идет о самосознании. До тех пор, пока ты не обрел цельность, не стал самим собой, остаешься случайным набором качеств, заимствованных от родителей. Я не очень-то разбираюсь в Каббале, но общая идея этого учения мне нравится. Бог создал человека от скуки, чтобы было с кем поговорить. Вряд ли тот, кто живет по чужим шаблонам, может быть ему интересен как собеседник.

культура: Семейная сага сегодня возвращается в контексте большой истории, ее драм и потрясений. Разделяете мнение о том, что литература этого типа берет на себя психотерапевтические задачи?
Филимонов: Большой комплимент такому развлекательному жанру. Каждый вправе создать свою версию событий в чудесном мире воображения. Что касается травм и посттравм, их надо лечить не на страницах романов, а в общественной жизни. К сожалению, у нас поиск правды сводится к борьбе с памятниками. То всех шокирует Иван Грозный, то какие-то сумасшедшие обливают краской памятную табличку Маннергейму в Петербурге. Такое ощущение, что акцентуированные личности в острой фазе самовыражаются за счет исторических символов. А народ безмолвствует и правильно делает, потому что к реальной жизни все это не имеет никакого отношения. По большому счету любое определение времени субъективно, вот и мои герои не воспринимали все это трагически. С ними не произошло ничего такого, что бы потребовало высокого штиля изложения. Некоторые читатели даже назвали язык книги «хипстерским». 

культура: Как и язык предыдущего романа, «Головастик и святые», номинированного на «Нацбест». Кстати, Вы согласны с тем, что награды и списки нужны, чтобы людям было легче сориентироваться в книжном потоке?
Филимонов: Я против высокомерного отношения к читателю, как будто он — малое дитя, которое просвещенные знатоки ведут от одного шорт-листа к другому. Если посмотреть «живые» отзывы в интернете, то они зачастую более остроумны, чем критические рецензии. Читатель ведь никем не ангажирован, он высказывается наивно, зато свободно: вот эта книга хороша, она доставила удовольствие, а эта — заумная муть. И никакие номинаторы литературных премий его не переубедят. В этом плане интересно посмотреть на результаты читательского голосования, которое устраивает «Большая книга».

культура: Что лучше для автора: когда его гладят по шерстке или разносят в пух и прах?
Филимонов: Лучше всего литературный процесс оживляют скандалы. Если писателя посадят в тюрьму, убьют на дуэли, отлучат от Церкви или приговорят к смерти за святотатство, у публики сразу возникнет интерес к его творчеству. А рецензии по большому счету никого не волнуют. Сейчас ведь не советские времена, когда разгромный критический отзыв предвещал серьезные неприятности для автора. Ну, напишет о вас какая-нибудь ехидная дама, что вы дурак и книга ваша дурацкая. И что? Все это — уровень трепа в «Фейсбуке». Может испортить настроение на один вечер или, наоборот, развеселить, если у вас есть чувство юмора.

культура: Вы приводили цитату Шопенгауэра: «Если бы с книгами продавали время для их прочтения». Как ориентируетесь в литературном мире, выбираете произведения?
Филимонов: Читаю бессистемно, в основном для собственного удовольствия, часто возвращаюсь к любимым книгам, хотя понимаю, что это пустая трата времени. Но всегда рад открытиям. Источник может быть какой угодно — совет друга, тот же премиальный список или просто взгляд упал в книжном магазине.

культура: Вы родились в Сибири, много путешествовали, жили за границей. Согласны, что русские остаются русскими, даже если десятилетиями находятся за рубежом?
Филимонов: С тех пор как в 2012 году я придумал передвижной поэтический фестиваль «ПлясНигде» (от французского place — «место»), в моей жизни наступил период кочевого нигде-пребывания. Сибирь регулярно посещаю. За границей жил недолго, так что не могу судить о трансмутациях русской души на чужой земле. Хотя знаю русского писателя, который стал настолько французским, что даже кириллицу уничтожил на своем компьютере. Знаю нашего математика, открывшего какие-то новые измерения времени и незаметно для себя ставшего швейцарским ученым. Знаю одного хорошего русского парня, который с большим успехом работает Элвисом Пресли в ночных клубах Пекина (при том, что на великого певца не похож и на гитаре играть не умеет). Может быть, как раз об этих людях и напишу в следующей книге.

Фото на анонсе: Александр Щербак/ТАСС