Егор ХОЛМОГОРОВ

22.12.2016

Начало четвертого тома своей «Истории» Борис Акунин посвятил сожалениям о том, что Россия не влилась в Речь Посполитую. Во второй части он бросает все силы, чтобы доказать: поддержка восстания Богдана Хмельницкого вышла нашей стране боком.

 Предыдущие разделы «Истории» Акунина запомнились читателям массой комичных промахов, свидетельствующих о полном незнакомстве с предметом, за который взялся беллетрист, — русской историей. Элементарный здравый смысл подсказывал, что годы критики и копаний в архивах не пройдут для автора даром и четвертый том вряд ли будет содержать такие же искрометные ляпы, как первый. Но создателю Фандорина удалось над здравым смыслом восторжествовать. Ошибки в свежей книге, может быть, менее забавны, нежели славянский «бог дождя Дажбог», но зато столь же грубы и саморазоблачительны.

Особенно почему-то достается от Акунина истории старообрядческого раскола. То он называет церковный собор «синклитом», хотя синклит (константинопольский сенат) — это обозначение собрания светских сановников, в противоположность «собору» духовных лиц; то записывает в число «деятелей московской церковной оппозиции, державшихся старины» царского духовника Стефана Вонифатьева, хотя тот был главным эллинофилом и закулисным инициатором никоновских реформ. 

О знаменитой казни в Пустозерске Акунин сообщает, что состоялась она во исполнение приказа: «предать Аввакума Петрова и трех его столь же непреклонных, но не оставивших записок, а потому менее известных товарищей сожжению». Из троих сожженных с протопопом соловецкий инок Епифаний оставил именно «записки» — свое «Житие», часто публикуемое вместе с Аввакумовым и знакомое каждому образованному человеку, дьякон Федор до сих пор почитается старообрядцами как богослов, да и от попа Лазаря сохранилось несколько посланий.

Совершенно запутался автор в двух сестрах Соковниных — Феодосии Морозовой и Евдокии Урусовой. По его изложению получается, что первой монашество приняла княгиня Евдокия, мужняя жена, продолжавшая жить с супругом, а потом увлекшая за собой сестру. На самом деле Урусова монашества не принимала вовсе, она жила с благоверным, а вот боярыня Морозова, будучи вдовой, стремилась к иночеству, завела у себя дома небольшой монастырь и приняла тайный постриг с именем Феодоры.

Если бы Акунин ограничился тем, что забавлял добрых граждан своим невежеством, это бы полбеды. Однако, следуя принципу марксиста Покровского, «история — это политика, опрокинутая в прошлое», он явно в интересах иных государств пытается повлиять на отношение российского общества к внешней политике Кремля. 

Центральное место в четвертом томе занимают многочисленные сетования на то, что война за Украину, предпринятая царем Алексеем Михайловичем якобы по коварному внушению патриарха Никона, не принесла стране ничего, кроме убытков, упадка, разорения и поражений. Акунин бесконечно преувеличивает неудачи русской армии, вроде несчастливой битвы под Конотопом, и бесконечно преуменьшает итоговые успехи, представляя, в частности, оставление за нами Киева каким-то жульничеством. 

Необыкновенно комично попытки понравиться соседям выглядят, когда писатель начинает доказывать, что там, где говорится «русский», следует понимать «украинский». Поскольку в источниках того времени никаких «украинцев» нет, новобранцу самостийного национализма приходится выгибаться в дугу. То он встречает в Киеве XVII века «православных украинцев (их тогда по старинке, в противоположность полякам, называли «русскими»)». То сообщает, что в данной поляками изменнику Выговскому бумаге «официальным языком автономии объявлялся «русский», то есть украинский». 

На самом деле «украинскими» и русские, и польские документы тех лет именуют исключительно города и земли на границе, окраинные. Поляки называют жителей этих украин «русинами», русские — «литвинами», если речь идет о лояльных польской короне, или «черкасами» — если о восставших запорожцах. Еще интереснее с языком — послания Богдана Хмельницкого действительно царю переводили... «с белорусского письма». Речь гетмана могла быть непонятна самодержцу, но едва ли она будет более ясной современному украинцу — это западнорусский говор, пересыпанный полонизмами и просторечиями. «Принялисмо i розговорки устное отца Арсения миле слухалисмо» — с данной фразой онлайн-переводчик с украинского справиться не смог.

Все эти попытки выдать реально присутствующих в исторических документах русских и русин за напрочь отсутствующих там «украинцев» нужны Акунину с простой целью: убедить читателей, что Украина — чужая страна, куда непонятно зачем полез царь, от чего вышел один ущерб, и без того убогая Русь стала еще более убогой.

Особенно достается от писателя экономике той эпохи, которую он представляет бедной, отсталой, «скорее деградирующей, чем развивающейся», поскольку правительство забирало все до последней копейки на войну. Акунин полагает, что в России при первых Романовых «хлеб был главной статьей экспорта», и повторяет старые байки, будто в обмен на европейские товары отсталая Московия гнала преимущественно сырье. 

Подлинная структура тогдашнего экспорта через Архангельский порт подробно освещена шведом де Родесом в «Донесении о русской торговле». Что же «отсталая Россия» вывозила на самом деле? Изделия своей обрабатывающей промышленности. Кожи на 370 900 рублей — знаменитая русская «юфть». Сало на 126 600 рублей — снова продукт вторичной переработки в животноводстве, нужный не для еды, а для изготовления свечей. На третьем месте на 120 000 целковых поташ — карбонат калия, основа для мыла, удобрений, стекла, краски. 

«Юфти, — отмечает другой швед, Кильбургер, — вывозятся в большом количестве и выделываются в Казанской, Нижегородской, как и в Московской, но больше всего и наилучшие в Ярославской и Костромской областях... Сама Россия имеет только посредственный скот и не может отпускать ежегодно такого множества кож, отчего прекраснейшие и наибольшие кожи отовсюду собираются и скупаются русскими... торговцы кож и выдельщики юфти путешествуют по Подолии и Украйне и все, что только могут получить, скупают...»

Итак, простенькое уравнение. В России хорошо умеют обрабатывать кожи, это главная статья экспорта, но доброго скота во владениях государя московского не наблюдается. Зато восставшая против поляков Украйна — основной источник сырья для выделки кож. А теперь оставим за скобками единство русского народа, православное братство, необходимость поквитаться с ляхами и вернуть Смоленск. Посмотрим с чисто экономической точки зрения: какой совет дадим царю — воевать за ключевой сырьевой регион или нет?

Древние называли историю «учительницей жизни» и полагали, что из примера предков потомки могут вынести что-то полезное. Акунин же подсовывает российскому читателю ложные исторические уроки, основанные на незнании или сознательном искажении фактов. Можно быть уверенным, что выпущенные издательством «АСТ» 60 000 экземпляров четвертого тома обеспечат наши интернет-форумы публикой, которая со знающим видом будет рассуждать о том, что «лезть на Украину, как учит нас вековой опыт, — один убыток и разорение». От либеральной пропаганды Акунин, похоже, перешел в «украинском вопросе» к прямой идеологической диверсии.