Дарья ЕФРЕМОВА

10.11.2015

Самый известный «панорамный» роман Симонова сравнивали, ни много ни мало, с «Войной и миром». Значительный временной размах: действие начинается в июне 41-го, а заключительная часть трилогии посвящена событиям 44-го. Более двух сотен героев. Двенадцать лет работы. 

Яркая романтическая или, по выражению автора, «семейная» линия, честное изображение войны, многообразие характеров и судеб. 

Мужественный командарм Серпилин, деятельный фотограф Мишка Вайнштейн, бирюковатый, но бесстрашный комдив Талызин, подозрительный член военного совета Львов, слабодушный Баранов, бросивший документы в лесу, приспособленец Колчин, женившийся, чтобы сделать бронь, карьерист Люсин. 

Женские образы тоже очень разнообразны: жена главного героя, военкора Ивана Синцова (в знаменитой киноленте Александра Столпера его сыграл Кирилл Лавров), Маша, идет на войну добровольно, в рядах партизан организует диверсии, попадает в немецкий плен... «Маленькая докторша» Таня Овсянникова — хрупкая, иногда даже излишне деликатная, не привыкла рассуждать, но берет на себя больше, чем позволяют физические возможности. И — небескорыстная красавица Надя. «Нахальная бабенка из Москвы», как аттестовал ее кто-то из казарменных патрульных, рвется замуж за Павла Артемьева — к своим тридцати школьный товарищ Синцова стал полковником, а если до конца войны не убьют, может, будет и генералом. Даже добившись желаемого статуса, Надя не обходится без адюльтеров — она очень любит Павла, но жить без мужчины не в состоянии. Артемьев об этом, конечно, ничего не знает: мечтает о том, как после войны они с Надей будут обустраивать квартиру... Случится ли им жить мирком да ладком, неизвестно. Да это и не важно: на полях сражений, на нескончаемых пропыленных, то размякших от весенней распутицы, то обледеневших под непроходимыми снегами дорогах войны, в лесах, в окопах и землянках, в сожженных дотла городах теряются и гибнут люди. Симпатичные автору и не слишком приятные, восхищавшие и не вызывавшие доверия, те, кого он запомнил на всю жизнь, и те, кого не замечал. Многие сюжетные линии в романе остаются незавершенными, и эти судьбы оборваны намеренно. Ведь именно в этом и заключалась главная драма.

 Человек на войне... Со своими надеждами, влюбленностями, слабостями, амбициями, страхом, отчаянием и упрямой верой в победу — центральная тема симоновской эпопеи. 

Обыкновенные герои, не исключительные в своем бесстрашии гераклы и валькирии, а нормальные, живые люди, типичные представители своего поколения, — веселые, щедрые душой, искренние в каждом взгляде и слове, и иногда резкие — писатель не уставал восхищаться представителями этой «породы». Знакомство с ними, кажется, было дороже всех последующих высоких постов, наград и житейских благ. Именно таким и был Федор Федорович Серпилин, прошедший в романе путь от комдива до командарма. Именно этот образ ввел в военную прозу человека трагической судьбы, не сломленного несправедливостью и предательством. Сын деревенского фельдшера, красный офицер, Серпилин закончил Гражданскую войну, командуя полком на Перекопе, в мирное время получил образование, преподавал в Академии имени Фрунзе. Однако звучавшие в его лекциях предупреждения о сильных сторонах армии вермахта, бывшие тогда не в моде, а также подлинники немецких уставов, найденные в доме при обыске, стали поводом для ареста. В 37-м Серпилина сослали на Колыму. 

«Время заключения в сознании Серпилина было прежде всего бездарно потерянным временем. Вспоминая теперь, на войне, эти пропащие четыре года, он скрипел от досады зубами. Но за все эти четыре года он ни разу не обвинил Советскую власть в том, что с ним было сделано: он считал это чудовищным недоразумением, ошибкой, глупостью. А коммунизм был и оставался для него святым и незапятнанным делом».

Выпустили Серпилина также неожиданно, как и посадили. Он вернулся 22 июня и хотел только одного — поскорей оказаться на фронте. Его старые товарищи, несколько лет подряд упрямо добивавшиеся освобождения, помогли и тут: он ушел на фронт, не дожидаясь ни переаттестации, ни даже восстановления в партии. Серпилин был готов пойти хоть на взвод, только бы без проволочек вернуться к своему делу, вновь ставшему из военной службы войной. Хотел скорей доказать, на что способен.

«Решают участь сраженья решают не распоряжения главнокомандующего, не место, где стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска», — эту толстовскую мысль цитировал Константин Михайлович. Правда, в отличие от Льва Николаевича, искренне любившего своих Пьера и Наташу, «баталист» Симонов корил себя за излишнюю увлеченность мелодраматическим сюжетом: «Мне кажется, <...> я напрасно отдал дань мнимой обязательности для романа наличия в нем семейных линий. И как раз это оказалось самым слабым в моей книге». 

Первая часть романа-трилогии, собственно «Живые и мертвые» (вторая — «Солдатами не рождаются», третья — «Последнее лето»), почти полностью соответствует дневнику писателя, опубликованному под названием «100 суток войны». Эта автобиографичность, будничная сиюминутность человеческого восприятия и задает верную тональность. Люди не знают, что будет дальше. Люди стараются верить в лучшее. Даже когда страшное известие уже огорошило. 

«О том, что началась война, Синцов и Маша узнали в Симферополе, на жарком привокзальном пятачке. Они только что сошли с поезда и стояли возле старого открытого «линкольна», ожидая попутчиков, чтобы в складчину доехать до военного санатория в Гурзуфе. Оборвав их разговор с шофером о том, есть ли на рынке фрукты и помидоры, радио хрипло на всю площадь сказало, что началась война».

Схожие впечатления были и у Константина Михайловича. «О том, что война уже началась, я узнал только в два часа дня. Все утро 22 июня писал стихи и не подходил к телефону. А когда подошел, первое, что услышал: война... Шел по городу. Люди спешили, но, в общем, все было внешне спокойно... Был митинг в Союзе писателей. Во дворе столпилось много народу».

Осознание случившегося приходило постепенно. Дорога в набитом поезде. Суета. Обед в лесу. Встреча с кем-то из боевых командиров, изумленно посмотревшим на журналиста: «Какая сейчас, к черту, газета?» Ну, ничего и «для него, как для интеллигентного человека, найдется дело». Первые обстрелы, первые беженцы с их нелепым, наспех собранным скарбом, первые жертвы. Симонов признавался, что к картинам смерти, в принципе, привыкнуть невозможно.