Анна ЧУЖКОВА

04.03.2014

Камерный «Контрабас», как правило, звучит в малых залах. Первым, в 2000-м, традицию нарушил Константин Райкин, выведя маленького героя с большим инструментом на пустую сцену перед тысячной толпой. Тогдашний его успех теперь попробовал повторить Константин Хабенский.

Эта история о музыканте-неудачнике. Персонаж настолько незначителен, что даже не имеет имени. Называйте его просто —контрабас. 

Вероятно, даже дирижер в государственной опере, где работает наш герой, обращается к нему именно так. Какое пренебрежение к важнейшему инструменту! Ведь оркестр начинается с баса, считает Зюскинд. Вот только соло он никогда не играет. Вспомните ли вы хоть одного по-настоящему известного контрабасиста?

Чисто теоретически контрабас имеет безграничные возможности и способен издавать даже звуки настолько высокие, что их не уловит человеческий слух. Но это богатство в нем никто не может разглядеть. Композиторы для самого большого смычкового пишут редко. А в оркестре он задвинут на зады. Вот и наш музыкант — философ по натуре, страстный и любящий, но волею судьбы безысходно одинокий — закрылся на семь засовов, как контрабас в чехле. Никто не увидит глубину натуры и талант, даже любимая Сара — недосягаемое сопрано. И сидит он дома, злится на судьбу, на громоздкий, тяжелый инструмент и композиторов: «Как музыканта Моцарта слишком переоценивают», «Бетховен вообще не играл ни на одном струнном инструменте, только на пианино, сегодня об этом охотно забывают», «Вы можете себе представить Шуберта виртуозом? Я — нет», «Он еще и жену свою бил. Наш Вагнер!»

В спектакле МХТ контрабасист предстает не столько невезучим, сколько чудаковатым. Впервые появляется на сцене, бессвязно бормоча слова, громко хрипя. Он так беспомощен, что даже не может расстегнуть пуговицу на пальто. Квартира его обита матрасами — ради звукоизоляции. Напоминает палату в сумасшедшем доме. На улице — оглушительный грохот и зверский стук, объясняет Хабенский. Но когда открывает окно, чтобы продемонстрировать шум, в зале стоит звенящая тишина…

Весь спектакль актер исполняет какую-то свою, почти не связанную с текстом партитуру. Азартно показывает кукиш граммофону, достает из шкафа барахло вроде павлиньих перьев или рогатого шлема, забирается на стремянку или, к особому удовольствию публики, разглагольствует, сидя на унитазе и жестикулируя ершиком. Если бы не проникновенные рассуждения об искусстве, любви и одиночестве, эти необъяснимые перемещения по сцене были бы утомительны. Прекрасный текст Зюскинда остался почти неизменен. Вот только концовку режиссер дописал. Контрабасист оказывается не просто чудаком, а опасным сумасшедшим, хранящим в холодильнике среди бутылок пива труп возлюбленной… Трогательный герой из пьесы на сцене получился попросту тронутым. А жаль, так хотелось поверить в его искренность.