Виктория ПЕШКОВА

14.03.2019

«Король Лир» в «Мастерской Петра Фоменко» в значительной степени разрушает сложившееся представление об этом театре. Для этого было бы достаточно одного только обращения к едва ли не самой мрачной и безнадежной из шекспировских трагедий. Но, исследуя границы возможного, худрук Евгений Каменькович пошел дальше, взяв за основу «шершавый» и хлесткий перевод Осии Сороки и, главное, сделав несчастного короля не немощным старцем, а правителем в расцвете сил. После премьеры обозреватель «Культуры» встретился с режиссером. Разговор, как и следовало ожидать, вышел далеко за рамки нового спектакля.

культура:  До сих пор Ваш театр отдавал предпочтение Шекспиру-комедиографу. Что побудило обратиться к «Лиру»?
Каменькович: Наверное, у каждого режиссера есть пьесы, к которым он готовится всю жизнь. Если говорить о Шекспире, то для меня это «Гамлет», «Буря», с которой я поступал на режиссерский и думаю о ней до сих пор, хотя фильм Гринуэя в свое время сильно пошатнул мои планы; «Лир» и «Двенадцатая ночь». В реализации я почему-то иду с конца. Если доживу до «Гамлета»... Ну и слукавлю, если не скажу, что колоссальную роль сыграла инициатива Карэна Бадалова. Летом мы с ним огромную работу проделали, прежде чем выйти с этой идеей к артистам.

культура: Значит, выбор актера на главную роль был предрешен?
Каменькович: У Карэна для нее сейчас очень подходящий возраст. Конечно, и Юри Ярвет, и Лоуренс Оливье играли блистательно. Но нам кажется правильным, что Лир отдает власть, будучи в расцвете лет, находясь на пике своей силы. Кое-кто упрекает Бадалова в чрезмерной рассудочности — мол, недостаточно страдает, однако для этой внешней сдержанности есть точное обоснование. У него действительно все очень четко и продуманно. Скажу больше — это, на мой взгляд, единственный актер в Москве, который без режиссера точно знает, что делать на сцене. Вот говорят — «психологический жест», система Михаила Чехова, а у Карэна все это внутри где-то запрятано.

культура: В одном сезоне Мюнхгаузен и Лир. Мало кому такое по силам.
Каменькович: Карэн, в моем понимании, лучший шут на земле. Он это в «Двенадцатой ночи» доказал. Насмешник-барон тоже в некотором смысле шут. И «Лир» на эту тему завязан. Тут вообще особая история. Помните, в советское время существовало движение наставничества? В нашем театре оно процветает до сих пор. В прошлом сезоне мы восстановили «Египетские ночи», которые Фоменко поставил в 2002 году. Уже тогда, восстанавливая спектакль, Карэн взял шефство над Сашей Мичковым. И в «Лире», где Саша играет Шута, и это наша с Бадаловым общая гордость. Очень трогательно было наблюдать, как Карэн пестует младшего коллегу. Хотя вообще-то я Саше не завидую: шаг вправо, шаг влево — или я «стреляю», или Карэн. А если серьезно, то давно известно, что наше дело невозможно передать через книги, только из уст в уста, из рук в руки. И выходит, что Карэн в этом спектакле играет две роли — и короля, и шута, совсем не похожего на своего собрата из «Двенадцатой ночи».

культура: Для шекспироведов «Лир» — пьеса о том, как ценой страдания человек приходит к пониманию, что ему необходимо для того, чтобы чувствовать себя Человеком. А как для Вас?
Каменькович: Мне кажется, что главный смысл в том, что любая власть уродует. И я с этим категорически согласен. У нас в ГИТИСе режиссерская группа этого набора сделала отрывок, где один из подданных Лира без руки, другой — без ноги, третий — горбун, Гонерилья и Регана — сиамские близнецы, а сам король сидит в инвалидной коляске. И когда он, все поделив, на ней уезжал, остальные тут же возвращались в нормальное состояние, ведь уродами они были только ради него. Метафора достаточно грубая, но точная.

культура: Черно-белая графичность сценографии — отражение суровой полярности мира?
Каменькович: И это тоже. Но у Боровского-младшего, которого я искренне считаю гением, как и его отца, все сложнее и глубже. В нашу первую встречу я долго-долго ему что-то объяснял. Он молча слушал, потом взял карандаш и сделал набросок. Еще не закончил, а я уже кричал: «Да!» Искренне считаю, что не до конца использовал возможности того волшебного пространства, которое нам было дадено. Для нашего театра оно все-таки не типично. Один из главных фоменковских принципов — это диффузия, взаимопроникновение, когда эпизоды прорастают друг из друга. А в «Лире» мы очень долго привыкали заканчивать одну сцену и потом начинать другую, и только сейчас начали понимать неизъяснимую прелесть этих условий игры. Я в свои немалые годы получил прекрасный урок того, как надо акцентировать, кто главный в сцене.

культура: В этой постановке у Вас два сорежиссера — Карэн Бадалов и Юрий Буторин. Чем обусловлен ваш «тройственный союз»?
Каменькович: Фоменко в свое время придумал термин «созидательные оппоненты». Вот эту сложную миссию они и несли, но включить их имена в программку стоило больших трудов — оба категорически отказывались. Карэн и Юра обладают несомненным педагогическим даром. Я мечтал, чтобы они у меня на курсе преподавали, но, боюсь, из-за их занятости это нереально. Мог бы вписать в программку многих — у нас в театре часто выходят такие коллективные сочинения. Меня порой ругают за большое количество «актерских» постановок. Кирилл Пирогов стал, на мой взгляд, выдающимся педагогом и скоро станет таким же режиссером. Или Федя Малышев с его странным, особенным видением. У нас ставят тринадцать артистов, многие спектакли рождаются по инициативе снизу — у каждого театра свой путь.

культура: Ставя классику, режиссеры все чаще обращаются к «нехрестоматийным» переводам. В Ермоловском «Макбета» играют по Гандельсману. Вы выбрали для «Лира» Осию Сороку.
Каменькович: Алексей Бартошевич, самый авторитетный специалист по Шекспиру в театральном мире, по уже сложившейся традиции перед началом работы над спектаклем прочитал нам лекцию и посоветовал брать Пастернака. Русский театр в этом смысле богат — переводов «Лира» много. Один из последних, сделанный Григорием Кружковым, на мой взгляд, абсолютно прекрасен. Его взял для своей постановки в театре «Эрмитаж» Михаил Левитин. Это, может быть, самый ясный, внятный и понятный для современного зрителя перевод. Я опирался на Сороку, потому что помню спектакль Женовача почти двадцатилетней давности в Театре на Малой Бронной: я первый раз в жизни смотрел Шекспира, понимая, что и почему происходит. Во время работы мы держали под рукой оригинал и все имеющиеся на сегодняшний день переводы — сверяли каждое слово. Потому и выразили в программке свою признательность авторам. Сорока, мне кажется, сочинил наибольшее количество каких-то дерзких, наглых, неудобных слов. Карэн Бадалов и Полина Кутепова, самые опытные в спектакле, не раз признавались, что его текст сложно учить. Уверен, Пастернак — легче.

культура: «Трудный» Сорока дал возможность говорить на одном языке со зрителем?
Каменькович: Не понимаю я подобных вопросов. Потому что не верю, что спектакль ставится для «кого-то». Всегда только для себя. Выбирали просто-напросто самое вкусное. Им оказался Сорока. Мы предупреждаем, что это сценический вариант театра. Додинцы, к примеру, все перевели в прозу. Получился прекрасный спектакль. Но, мне кажется, у Шекспира все переходы с прозы на стихи оправданны. И четче всего это видно на примере Лира и Шута.

культура: Мода на лобовые трактовки, когда Гамлет — сын олигарха, а Лир — банкир, похоже, прошла?
Каменькович: На днях видел гениальную трактовку «Ревизора» у себя на курсе. Студент — грек. Не про коррупцию и прочую фигню, а о людях, мечтающих вырваться из своего захолустья. И жалко их до слезы. Да пускай переносят действие куда угодно, лишь бы в этом был смысл! В советское время в каком-то театре, кажется, севастопольском, пьесу про рабочих, которые несколько дней сами управляли своим заводом, сыграли в «исторических» костюмах: секретаря обкома одели герцогом, райкома — графом и далее по нисходящей. Успех был грандиозным. Анатолий Васильев, у которого я девять лет ходил в педагогах, очень простую формулу вывел: нельзя делать Чехова как Чехова — это бредятина. Стуруа перевернул в свое время Москву, когда привез Шекспира, сделанного как Брехта, а Брехта — как Шекспира. Каждая постановка — уникальное решение, если к этому серьезно относятся.

культура: Вы не устаете повторять, что любой спектакль сверяется по камертону Фоменко. «Лир» — тоже?
Каменькович: Это происходит на подсознательном, интуитивном уровне. Но его система, воплощенная в повышенной требовательности к себе, конечно, работает, да так, что некоторых наших артистов я просто готов убить: мне же все время хочется быстрее вперед, а они, как настоящие фоменковцы, не спешат. И это, наверное, самое ценное. Между прочим, я в своей жизни дважды предлагал сыграть Лира — самому Петру Наумовичу и нашему с ним общему учителю Андрею Александровичу Гончарову. Гончаров — идеальный Лир — на меня просто накричал. Петр Наумович отговорился тем, что не сможет текст выучить. До сих пор жалею, что не состоялось, ведь он, особенно в последние годы жизни, с этой своей невероятной красотой и сединой, вот точно был Лиром.

культура: Похоже, как Вы ни гордитесь родным театром, главное дело жизни — педагогика?
Каменькович: Сложно сказать. Я полжизни провел в ГИТИСе, дважды в нем учился. Мне повезло, я встретил таких людей! Гончаров. Михаил Буткевич, который меня, как и многих других, научил летать. Я был педагогом курса у великих мастеров — Захарова, Васильева, Фоменко. Наконец, сам стал командовать. Набираешь раз в четыре года и буквально гордишься страной. Количество талантов — невероятное. И каждый курс все круче и круче. Интернет открыл врата, прежде для многих запертые, и человек из провинции может быть подготовлен в десять раз сильнее москвича. Нужно только угадать и выбрать. Общий уровень людей, стремящихся в наше безнадежное дело, как мне кажется, все время повышается.

культуры: Редко от кого в наше время можно такое услышать!
Каменькович: А вы других не слушайте. У нас на факультете давно перестали учить старым, проверенным постановочным приемам. Мы стремимся, чтобы каждый изобретал свою методу и был не похож на остальных. Среди наших с Крымовым питомцев, наверное, маловато традиционалистов, зато эти ребята ищут собственное понимание свободы. Может, они не всегда знают, в какую форму ее облечь, но к концу жизни, думаю, поймут.

культура: Есть такая расхожая фраза — театр жив, пока чувствует время. Что для Вас современный театр?
Каменькович: «Семейное счастие» Фоменко. «Вишневый сад» Додина. При этом я обожаю современную драматургию. У нас в театре, кроме меня, ее никто не любит, но в афише все-таки есть Иван Вырыпаев, Дмитрий Данилов, Оля Мухина. Пока я тут командую, буду бороться, чтобы новая пьеса к нам заглядывала.

культура: За что Вы ее так любите?
Каменькович: За то, что она про нас, про сейчас. Другое дело, я не понимаю, для чего там столько мата. Когда ставил в Ермоловском «Язычников» Ани Яблонской — на мой взгляд, совершенно выдающаяся пьеса, — спокойно выбросил 90 процентов ненорматива, оставив только там, где без него никак. Глупо же отрицать, что мы к нему прибегаем в жизни. Есть театры, которые могут себе позволить такую лексику. У нас другая традиция — Фоменко матом не ругался. Во всяком случае, я не слышал никогда, хотя знал его больше 30 лет. При этом он был отнюдь не святой человек — бражник, провокатор, хулиган. Обожал Баркова, но русский язык для него был чем-то неприкосновенным.

культура: Как думаете, устоит наш великий и могучий под натиском заимствований и сленга?
Каменькович: Все будет нормально — он настолько могуч, что все перемелет. Меня волнует другая проблема: осталось всего несколько театров в Москве, где играют без микрофонов. Наш в том числе. Единственное исключение в нашем репертуаре — «Амфитрион»: я был категорически против микрофонов, но режиссер спектакля, француз Кристоф Рок, доказал, что они принципиально важны, это был его режиссерский ход. Со мной многие, наверное, не согласятся, но когда играют с микрофонами — это уже какое-то другое искусство, для которого не нужно учиться в театральном вузе. Зачем, если хороший звукорежиссер тебя вытащит.

культура: А пристрастие к видеопроекциям Вас не смущает?
Каменькович: Зависит от спектакля. Иногда это божественно. Как у Лепажа. Или в нашей «Алисе в Зазеркалье». В «Тополях», которыми я жутко горжусь, кино идет все полтора часа — действие развивается и на сцене, и на экране, и в данном случае это единственное решение. В институте я одному парню все время запрещал использовать видео, а он прибегал к нему снова и снова. Как-то не выдержал: «Евгений Борисович, посмотрите, как мы живем!» И я перестал его прессовать — он так видит.

культура: Сезон уже близится к закату. При Вашей фирменной «неспешности» успеете еще чем-то поклонников порадовать?
Каменькович: Кирилл Пирогов выпускает «Чайку». Олег Глушков репетирует первый в нашем репертуаре ужастик — «Тайну Чарльза Адамса», а Дмитрий Волкострелов — «Счастливые дни» Беккета. Федя Малышев работает над спектаклем по мотивам брехтовской «Махагони». Так что у нас впереди веселые полгода — четыре премьеры подряд!

Фото на анонсе: Сергей Омшенецкий/fomenko.theatre.ru