Виктория ПЕШКОВА

01.03.2018

Санкт-Петербургский театр комедии им. Акимова взялся пересчитывать «Бешеные деньги». В трактовке худрука театра Татьяны Казаковой ироничная комедия Островского обернулась жесткой драмой людей, замерзающих каждый в своем одиночестве.

Зеркало, которое полтора столетия тому назад водрузил перед почтеннейшей публикой Александр Николаевич Островский, с течением лет не только не тускнеет, но, похоже, дает изображения все более четкие и контрастные. Современники восхищались тем, с какой точностью извлекает драматург из водоворота повседневности характеры, типажи, ситуации, выводя под свет рампы такие родные и узнаваемые пороки, добродетели и слабости нашей «загадочной» русской души. Советский театр мобилизовал Островского на борьбу с пережитками прошлого (расставаться с которым, как известно, полагается смеясь), омрачавшими светлое дело воспитания строителей коммунизма из обладателей этой самой души. И снова правда осталась за великим комедиографом. А по нынешним временам, даже стоя спиной к этому зеркалу, невозможно избавиться от ощущения, что среди персонажей «замоскворецкого Колумба» где-то затесался и ты сам. Тем он нас и притягивает…

Вдоволь наигравшись с персонажами разной степени никчемности, Александру Николаевичу захотелось вывести на сцену истинного героя — ​предпринимателя деятельного, целеустремленного, порядочного и честного, воздав по заслугам многочисленным его добродетелям. «Бешеные деньги» и стали воплощением сего намерения. Такие люди сегодня (как, впрочем, и всегда) в стране на вес золота — ​для обоснования актуальности спектакля, пополнившего собой афишу акимовского театра, этого вроде бы достаточно. Однако Татьяна Казакова извлекла из недр пьесы проблему более тонкого свойства — ​необратимости изменений, происходящих с душой делового человека.

У Казаковой в мир героев Островского — ​драматурга сочного, жаркого, уютно-живописательного — ​то и дело врывается дымный, клубящийся снегопад. Намеченный скупыми деталями «быт» работает не на «эпоху», а на вневременность происходящего, и отменного вкуса костюмы (сценография Стефании Граурогкайте) усиливают эхо, катящееся из тогда в сейчас. В этой неизбывной суетной бесприютности холодно всем. Господину искушенному бизнесмену, оказавшемуся весьма наивным в делах сердечных. Хищной красавице, мечтающей продать себя как можно дороже. Ее маменьке, которая и сама всю жизнь без любви прекрасно обходилась, и дочери эту эстафету передала. Очаровательному бонвивану, бравирующему своей беззаботностью. Старому ловеласу, ловящему пылинки былой роскоши. Каждый пытается согреться, как может. И только элегантный интриган, строящий козни из чистой любви к этому трудному искусству, чувствует себя как белый медведь на полюсе — ​для него это самая что ни на есть комфортная атмосфера.

Егор Дмитрич Глумов запускает механизм интриги словно бы нехотя. Ему самому от этого карнавального обмана — ​выдать начинающего провинциального дельца за воротилу-миллионщика — ​никакой выгоды нет. Дмитрий Лебедев лаконично точен в передаче неуемной жажды манипулировать всем и каждым, снедающей его героя: даже найдя себе состоятельную жертву, Глумов упивается не столько богатством, наконец-то попавшим в его руки, сколько возможностью дергать за ниточки доверившуюся ему женщину.

Откликающийся на «ваше сиятельство» Григорий Борисыч Кучумов с удовольствием принимает участие в этой не такой уж и невинной проделке не по подлости натуры, а… из страха перед молодым, состоятельным соперником, смешанного с презрением. Сергею Русскину неинтересен «важный барин в приживалах у супруги», каким обычно играют этот персонаж. Из-под внешней — ​яркой и сочной — ​«скабрезности» он вытаскивает неподдельную тоску человека, для которого все в прошлом. Сколько потаенной боли вложено в тихий вопль его — ​«Старичку ласка нужна!».

Третий участник заговора — ​неунывающий мот и кутила, обаятельный дамский угодник Телятев — ​из тех шутов, что всех видят насквозь, не исключая и самого себя, и готовы скоморошничать даже перед самою Смертью. Николаю Смирнову удается, не выпадая из органики беззаботной веселости, донести до зрителя очень важную мысль: «бешеных денег» никому не приручить, и профицитного бюджета скроить из них не получится.

А что же жертвы заговора — ​семейство Чебоксаровых, увлеченное ловлей богатого жениха, и «несчастный тюлень», которого они заарканили? Да полно, жертвы ли они или получают ровно то, что заслужили?! Ирина Мазуркевич в роли маменьки Чебоксаровой решительно ломает стереотип, согласно которому Надежда Антоновна изображается эдакой измученной финансовыми неурядицами матерью, пекущейся о счастье горячо любимой дочери (таких страдающих маменек у Островского легион). И следа любви нет в этом каменном сердце. Ее героиня с холодной головой рассчитывает хитроумную операцию по обеспечению «чести фамилии», и никакие чувства, кроме гордости и самолюбия, в этот расчет не принимаются.

Лидия в исполнении Дарии Лятецкой тоже далека от традиционной трактовки. Островскому очень хотелось привести свою героиню хотя бы к первому шагу на пути внутреннего преображения, чтобы Васильков, которому драматург явно симпатизирует, получил супругу, способную оправдать его надежды. Однако та самая жизненная правда, на которой и держатся пьесы Островского, оказывается сильнее его благих устремлений. Финал пьесы грешит неубедительностью, замаскировать которую не удается, как бы строго постановщики ни следовали воле драматурга. Казакова не стала играть в поддавки с классиком, создав Василькову и Лидии все условия для заключения «честной» сделки: он получает жену, какая ему для дела требуется, она — ​тернистый путь из экономок в хозяйки светского петербургского салона.

И, наконец, господин Васильков, которого обычно играют воплощением всех мыслимых мужских достоинств, невинно страдающим из-за нежного и глупого своего сердца. Но в таком подходе неувязочка обнаруживается. Влюбленный в Лидию по самые уши, он все равно продолжает твердить, что из бюджета не выйдет. Значит, благоразумие его никуда не делось. А раз так, то как же он, знающий всему цену человек, прельстился эгоистичной кокеткой, вместо того чтобы найти себе пару под стать — ​трудолюбивую, скромную девушку, которой вовсе не обязательно быть дурнушкой и глупышкой? Что же его пленило в циничной злюке? Да то, чего в нем самом нет — ​полетности бытия и веры в собственную исключительность. Александр Матвеев с предельной жесткостью играет человека, который рассчитывает повысить собственную самооценку за счет блистательной супруги, как первобытный дикарь стремится обрести храбрость своего врага, отведав его крови.

У Василькова есть все основания, чтобы себя хозяином жизни чувствовать, пить ее большими глотками, а он в уголке жмется и сам себя презирает, потому что в глубине души осознает: не то что жизни, он себе не хозяин — ​над ним бюджет командует, из которого ему не выйти. Вот на этом парадоксе и строит свой спектакль Татьяна Казакова.

Александр Николаевич очень о нравственном просвещении публики заботился, в пьесах его нравоучительных сентенций — ​через край. Режиссер тактично и деликатно минимизировала назидательный пафос драматурга, дабы не вводить зрителя в искушение поиронизировать над ним. Да, деньги Василькова не бешеные — ​они смирные да умные, вот только и самой крохотной лазейки для радостей жизни они ему не оставили. Нет у него в бюджете такой статьи расходов.