Елена ФЕДОРЕНКО

23.02.2016

В Театре имени Ермоловой — «Событие» Владимира Набокова.

В пьесе и спектакле соблюдены нормы классицизма. Место действия — гостиная в доме русских эмигрантов в провинциальном городке Германии. Время действия — конец 30-х годов прошлого века. Перед нами один день из жизни художника Трощейкина и его жены Любови. В семье нехорошо. Неуютно. Горько. Утро начинается с брани. Приходит известие: из тюрьмы досрочно освобожден Барбашин. Пять лет назад он стрелял в супругов и обещал, вернувшись из заключения, убить обоих. «Событие» усугубляет и без того напряженную атмосферу в доме, где поселились страх и паника. Все напрасно — события не происходит. Вечером герои узнают, что Барбашин навсегда уехал из города в поисках лучшей доли.

Набоков написал пьесу в 1938 году для эмигрантской труппы. Зарубежье в отличие от России, где режиссеры гораздо чаще обращались к прозе Набокова, взахлеб полюбило «Событие». Правда, трактовки пьесы ограничиваются несколькими прочтениями. Зато литературные интеллектуалы оказались очарованы текстом, находя в нем все новые и новые зашифрованные послания писателя к коллегам, современникам и предшественникам. Месседжи снабжены цитатными сближениями: то тонкими и кружевными, а подчас плоскими и даже грубоватыми. Занимательная игра со словом Набокова увлекла. В диалогах чувства и эмоции закодированы без счета: ирония, шпильки, издевки. Главного героя Трощейкина зовут Алексеем Максимовичем, и он собирается писать другу на Капри (привет Горькому). Теща Трощейкина — писательница Антонина Павловна — графоманит сборник «Озаренные озера», где умирающий лебедь похож на подстреленную чайку. Героиню именуют Любовь, как Раневскую, и она говорит, что вышла замуж за букву «ять» — чеховская фамилия. Звучит фраза о том, что герои загнивают в захолустье, как три сестры, всплывает тема многоуважаемого шкапа. Да и написал Набоков «Событие» во французской Ментоне, где героиня «Вишневого сада» продала дачу. И, конечно, есть ружье, пусть оно и не стреляет. В рутине будней протекает скучная повседневность, «слагается их счастье и разбиваются их жизни». Рифмы с Чеховым преобладают, но немало и иных: гости на дне рождения писательницы напоминают не только персонажей чеховской «Свадьбы», но и гоголевские «свиные рыла». Мотив двойников плюс черт как образ бессознательного отсылают к вечному набоковскому оппоненту — Достоевскому. 

Выявление реминисценций хорошо для юных филологов, но режиссера спектакля Олесю Невмержицкую оно не заинтересовало. Больше того — она не обращает на отсылки решительно никакого внимания, озаботившись возведением несколько устаревшего здания бытового театра и наслаждаясь простым, чистым языком. Тут полное согласие с Набоковым, желавшим «превратить читателя в зрителя». Впрочем, в любви к первоисточнику и бережливости к тексту Невмержицкая была замечена еще в «Табакерке», где в спектакле «Олеся» нежно переплела два рассказа Куприна. Режиссерский почерк отличают «игра всерьез», выразительные паузы, настойчивые переживания по поводу и без. Жанр спектакля постановщик определяет как натюрморт: «Натюрморт — застывшая форма, которая оживает и застывает обратно». Заявление провокационное и забавное, ведь натюрморт — изображение неодушевленных предметов. 

Дабы не убавлять рефлексий, Олеся Невмержицкая подсократила пьесу. Совсем немного. Поступила правильно — спектакль и так идет без малого три часа. Соответствует режиссуре и скрупулезная декорация. Овальная комната воссоздана реалистично, с разнокалиберными подробностями быта: большой кожаный диван, шкафы и серванты, домашняя утварь, тюбики с краской, кисти, фотографии, книги, подсвечники, безделушки. На стене — репродукция картины Врубеля «Демон сидящий». Как напоминание о силе человеческого духа, печального и страдающего, хотя в диалог с Лермонтовым Набоков, кажется, не вступает. Костюмы стилизованы под начало двадцатого столетия: свободный покрой платьев с мягкой заниженной талией и «под поясок», кокетливые чулочки с кружевами, широкие и похожие на пижамы брюки, шарфики и шляпки. 

Художник Трощейкин, его жена и теща живут вместе, но каждый переживает свое. Трощейкин в исполнении Олега Филипчика — дикий страх. Трус и паникер, он жалок: то истерически реагирует на разбитое зеркало — предвестие беды, то в ужасе судорожно прячется в шкаф. Ничтожен он и как художник: пишет портреты почтенных мужей города, их гулящих жен, дантистов и гинекологов. 

Люба, сыгранная Еленой Пурис, — симпатия режиссера. У нее уйма «скелетов в шкафу». Оказывается, бывший зэк Барбашин — ее прежняя и, как она теперь понимает, непреходящая любовь, друг семьи Ревшин (отличная актерская работа Бориса Миронова, приправленная острым гротеском и резкой отрывистой речью) — любовник нынешний. Люба ждет Барбашина и испытывает страх. Не смерти — умереть она не боится, а крушения надежд. С возвращением Барбашина жизнь может измениться, вдруг он все еще ее любит? Актриса, согласуясь с театральной школой реализма, помимо всего прочего играет еще и страдание по ребенку, который умер три года назад. 

Колоритный образ создает Татьяна Аргунова, чья графоманка Антонина Павловна показана фигурой трагикомической и фальшивой. Лицемерно жалеет зятя и демонстративно грызет морковку на глазах у семьи, чтобы потом исподтишка жадно проглотить бисквиты и печенье. Своими капризами и замечаниями гнобит ближних и тихонько «подъедает дочь, как собака ест куклу, когда никто не видит…». В сцене ее дня рождения, похожей на «безумное чаепитие», среднее и старшее поколения ермоловцев получают блестящие абсурдно-карикатурные эпизоды. Еле передвигает ноги дядя Поль (Виктор Саракваша), обвешанный свисающими из-под пиджака трубками для вливаний и дренажа; смешна акушерка Элеонора Шнап (Светлана Головина) с кривой косицей на голове и вывернутыми ногами; многажды вдова Вагабундова с кривыми пятнами грима на лице и щеткой наспех приклеенных ресниц (Александра Назарова) отчаянно нелепа в гривастом парике и, кажется, сейчас завопит: «Подымите мне веки». Старые эксцентричные клячи обоих полов не слышат друг друга, как не слышат ничего охваченные страхом главные герои. 

Ужас нагнетается с первой сцены: дятлом стучит машинка Антонины Павловны, конвульсиями отдается любой звонок в дверь, ветер мчится из окна к окну, штормом закручивая занавески. Избыточному смакованию страха зрителям помогла горэлектросеть, обесточив театр. Зловещие лучи фонариков и локальный дежурный свет погрузили второй акт в тревожный морок теней. Первой испугалась дородная горничная Марфа, сыгранная Николаем Зозулиным тупой бой-бабой. На пороге ночи в дверях появился запоздавший гость и невзначай сообщил, что Барбашин уехал навсегда. Страхи можно отменить. Художник Трощейкин и его Любовь застыли на подоконнике, где она легкими кубиками замуровывает то ли оконный проем, то ли саму жизнь. 

На поклонах еще больше стемнело, и публику выводили из зала, освещая лестницы всем, чем придется, даже экранами мобильников. Восторженные зрители, кто с радостью, а кто с легким разочарованием, обсуждали финал: «Я же говорила, что он не убьет» или «Жаль, что не пришел и не увез Любу…». В отличие от «Защиты Лужина» и «Лолиты», «Событие» можно причислить к малоизвестным широкой публике сочинениям.