Наталья БАТРАЕВА, Донецк

12.01.2017

Значение веры в лихие времена возрастает многократно, для церкви же они, как правило, несут большое испытание. О гонениях на клир и паству РПЦ на Украине хорошо известно. А как выживают православные в зоне так называемой АТО? Почти два года назад отгремело Дебальцево — последнее на текущий момент крупное сражение донбасского конфликта. Перемирие по-прежнему шаткое, то и дело разбавляемое обстрелами, но храмы и монастыри восстанавливаются, несмотря ни на что. 

Страшно, когда по обе стороны войны — единоверцы. Можно рассуждать о роли раскольников и грекокатоликов, гадать, с чьего посыла уничтожаются православные святыни, но это все равно не внесет полной ясности. 

Цветущим маем в отбитом Дебальцево возле развороченного окопа нашла я иконы — такие же, какие не раз видела в московских храмах. За городом в бывшем пионерском лагере, превращенном в штаб нацгвардии, в комнатах, где жили солдаты, валялись молитвенники со знакомыми славословиями, только на украинском языке, а на стене висели четки с распятием католического образца. Значит, и они искренне верят или пытаются верить? Или, страшась, ограждают собственную жизнь, прибегая в смертельной опасности к единственному, что остается.

Но если верят и ищут, почему целенаправленно уничтожают православные церкви, подбрасывая «маяки» (наводящие устройства), выпуская снаряды в тот час, когда начинается служба, на которую собрались не военные, а простые люди: бабушки да мамки с детьми? Как было это в городке Кировское: во время всенощного бдения на словах «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение» в храме прогремел взрыв, унеся жизни трех человек. Зачем? Если ограждаем мы себя одинаковыми иконами и шепчем в смертельном страхе одни и те же молитвы? Искони задаются эти вопросы, и до сих пор не найден ответ.

История каждого разрушенного в Донбассе храма и его общины требует отдельного рассказа, который — знаю это наверняка — до конца так и не будет понят, ибо там — другая реальность. Но даже в жестокие обстрелы не ослабевала здесь богослужебная жизнь, а возможно, и усиливалась — Господь был как никогда близок. В сгоревшей от снаряда церкви Донецка молились в уцелевшей крестильне, в Кировском — в трапезной, мирясь с теснотой, духотой и неустроенностью. Бывало, что спускались и в подвал. 

Иногда сказанное по-будничному, без намека на пафос, резанув, западало в душу: «Единственное, о чем беспокоился, — чтобы не случилось со мной чего, когда служил литургию». Говоривший это отец Александр Матвеев из храма праведного Иоанна Кронштадтского заботился отнюдь не о собственной безопасности: если не сможет священник дослужить Евхаристию, другой должен встать у Престола и завершить принесение Бескровной Жертвы. Думал, он, вероятно, что, коли ранят или убьют, невозможно будет сменщику добраться сквозь плотный огонь.

В Трудовском районе находится этот храм. Донецк вырастал из шахтерских поселков, постепенно сливавшихся с городом. Чтобы добраться из центра, надо преодолеть километров тридцать. За конечной автобусной остановкой уже линия фронта, в километре — село Марьинка, занятое нацгвардией Украины. Мне довелось побывать в той церкви во время обстрелов, наверное, не самых сильных, и испытать чувство полной уязвимости — будто гол, неприкрыт, идешь по улице, ощущая на себе липкость чужих взглядов. Вслушиваешься в звук разрывов вдали. Ждешь. А перед глазами — этот крошечный кусок металла с острыми, как бритва, рваными краями...

Но символом незыблемости православия стал, мне кажется, расстрелянный Иверский монастырь, находящийся на другой окраине — в районе аэропорта. Каждый раз, когда вижу эти сплошь выщербленные белые стены, поражаюсь и не могу привыкнуть. Уговариваю игумению: «Оставьте все как есть — это должны видеть люди». Вспоминаю школу в Беслане и Освенцим, превращенные в мемориалы... Должны быть на Земле места, выводящие нас из состояния довольства и покоя, вызывающие конфликт с реальностью, заставляющие думать и сопереживать.

С игуменией Михаилой (Шевченко), настоятельницей Свято-Иверского монастыря, мы беседуем в комнате, бывшей некогда библиотекой и гостиной, — сейчас это единственное в обители пригодное для разговора помещение. Окна заложены кирпичом и заделаны целлофаном, труба печки-буржуйки выведена наружу. В остальных комнатах небезопасно — могут рухнуть потолок или стены, поэтому вход туда закрыт наглухо. 

Столь сильным разрушениям монастырь подвергся из-за своего местоположения.

Не исключено, в судьбе его есть некая символика: ведь Иверскую икону в IX веке во времена иконоборчества ударили копьем, но, несмотря на поругание, явилась она через 200 лет на Святой Горе Афон. А может, именно икона, называемая «Вратарницей», и обитель ее имени преградили собою северные ворота в Донецк...

культура: Расскажите об истории монастыря.
Шевченко: В апреле 1997 года по благословению нынешнего митрополита Донецкого и Мариупольского Илариона (Шукало) на пустыре возле аэропорта освятили место под храм. На Святой Горе Афон был заказан и написан список чудотворной иконы Иверской. Выполнил его насельник Свято-Пантелеимонова монастыря монах Янис.

В 1998-м икона была торжественно встречена и крестным ходом прошла по области — что сделало ее святыней не только обители, но и всего Донбасса. Икону поместили в нашем храме, ставшем к тому времени подворьем Свято-Никольского монастыря. Она оставалась там до 30 сентября 2014-го, когда от прямого попадания снаряда загорелась крыша и второй этаж; образ вывезли, сейчас он находится в Свято-Николаевском кафедральном соборе Донецка. 

В 2002 году подворье преобразовали в Свято-Иверский женский монастырь. 

Непрестанными трудами и мудрым руководством налаживалось хозяйство. К церкви пристроили колокольню со свечной лавкой и просфорной. В приходском доме разместились библиотека, трапезная и сестринские кельи. На территории обители возводились хозпостройки. Обрабатывалась земля под огороды, разбивались клумбы, сад, ягодник, виноградник, обустраивалась теплица. В 2007-м принялись за возведение трехэтажного сестринского корпуса, в 2013-м — сруба для воскресной школы; все эти работы практически завершили до развертывания боевых действий. 

культура: Когда и как для Вас началась война?
Шевченко: Было страшно задолго до обстрела донецкого аэропорта, с событий, произошедших на киевском майдане, а после — в Славянске и Одессе. Становилось больно — до чего может довести ненависть, злость, нежелание услышать друг друга.

Но и тогда казалось — все это неблизко: даже Славянск виделся таким же далеким, как Киев и Одесса. Человек ведь до последнего не верит, что именно с ним может случиться что-то плохое. Живя в благополучии, мы неминуемо расслабляемся, соблазняемся на что-то неполезное, унываем по мелочам. Но приходит война, и все лишнее исчезает или отходит на второй план — мы учимся жить и радоваться по-настоящему.

О войне нельзя рассказать — ее нужно видеть своими глазами, чувствовать. Книги, фильмы не в состоянии передать жуткой реальности. Причем все случается внезапно... 26 мая был самым обычным днем, ничем не отличавшимся от других, и мы занимались повседневными делами. Только тишина стояла непривычная — самолеты не летали до полудня. А потом начался обстрел аэропорта; сперва никто не понял, что происходит... Штурмовик, вертолеты, пулеметные очереди, пожар... Мы собрались в храме, возле Иверской иконы Божией Матери, помню, одна из сестер произнесла: «Это война». Меня как громом поразили ее слова. Хотелось сказать, что она ошиблась. Разве может у нас быть война? Но через какое-то время я отчетливо поняла, что это правда.

культура: Как изменилась жизнь в обители?
Шевченко: Устав монастыря оставался неизменным: правило, службы, послушания — усилили лишь молитву. Прихожан становилось все меньше — монастырь на окраине, общественный транспорт перестал ходить, а пешком не каждый отважится прийти, хотя и такие случаи бывали. Несмотря на обстрелы, жизнь продолжалась — была весна, — может, поэтому думалось, что все скоро кончится и мы с улыбкой будем вспоминать, как боялись каждого выстрела, свиста пролетающего минометного снаряда, танкового залпа, когда стены сотрясались так, что казалось — сейчас рухнут; как ночевали в церкви под иконой. И даже в июле, когда из-за усиливающихся обстрелов мы вынуждены были покинуть монастырь, не верилось, что война примет такие масштабы. Тогда еще обитель не была разрушена, только третий этаж сестринского корпуса сгорел вместе с крышей от прямого попадания снаряда.

В монастыре посменно дежурили сторожа, мы приезжали каждый день, управлялись по хозяйству, читали акафист Божией Матери, до осени 2014-го регулярно служили литургию. 

культура: Сейчас перемирие, но в любой момент боевые действия могут возобновиться. Имеет ли смысл восстанавливать монастырь? 
Шевченко: Ясно, что ситуация не разрешится скоро, но мы должны делать свое дело. Нет смысла чего-то ждать, и фактически восстановление уже идет.

В конце марта 2015-го принялись расчищать завалы — сперва вчетвером; прибывали на три-четыре часа — не всегда было спокойно. Я старалась не смотреть вокруг, слишком масштабными казались разрушения: расчистили маленький участок, и хорошо. Возле храма вырастали огромные кучи битого кирпича, обломков перекрытий, мусора — чтобы их вывезти, пришлось сделать двадцать рейсов на грузовиках, и это далеко не все. Именно в то время у нас зародилась традиция каждое воскресенье читать в храме акафист Матери Божией и обходить с иконой вокруг монастыря.

Наши друзья из Белоруссии помогают в создании эскизного проекта церкви и всего монастырского комплекса. Уже приезжал архитектор, чтобы на месте определить ход работ. В самом храме уцелела одна алтарная часть, остальное, как и все монастырские постройки, нужно разбирать, обследовать фундаменты и лишь после этого решать, что делать. 

25 февраля 2016 года, в престольный день нашей обители, отслужили первую после длительного перерыва литургию — она стала необычной не только для нас, но и для всякого, кто не побоялся приехать. Ситуация была неспокойной, требовалось все хорошо организовать и обеспечить безопасность — в этом помогли волонтеры. По-особенному звучали в разрушенной церкви молитвы и прошения о мире — стены ее служили наглядным напоминанием нашего внутреннего духовного состояния.

Говорить наверняка о планах сложно, но важно, что обитель продолжает жить своей внутренней жизнью, к сожалению, пока не на прежнем месте. Приводится в порядок территория, этой весной мы собираемся заложить сад и виноградник. В храме заканчиваем монтаж временной кровли. Особо остро стоят вопросы подачи света и воды. Увы, сейчас на все просьбы о подключении электричества отвечают, что мы остаемся в зоне боевых действий. Поэтому восстановительные работы идут медленно. Как и в каждом монастыре, наша Игумения — Матерь Божия, Она все управляет, и вопросы, поначалу казавшиеся неразрешимыми, решаются сами собой.

культура: Изменились ли отношения с прихожанами?
Шевченко: Приход в нашей обители всегда был крепким и дружным, война сплотила еще сильнее. Как и раньше, люди помогают по хозяйству. Мы жили одной большой семьей, собирались на праздничные чаепития, устраивали детские концерты воскресной школы. Сейчас нам удалось привести в порядок одну комнату, где можно пообщаться после работы. 

культура: Вам нужна какая-то помощь?
Шевченко: Мы примем любую. У нас территория в два гектара. Здания придется разбирать, вновь вывозить мусор, это тяжелый физический труд. Необходимы строительные материалы для временной реставрации храма, чтобы можно было служить в нем, инструменты, генератор. После завершения эскизного проекта монастыря подойдет очередь архитектурного, а для этого нужны средства. И все же, невзирая ни на какие трудности, верю, что Господь и нас не оставит, и дарует мир нашей многострадальной земле.