Анна ЧУЖКОВА
17.08.2012
В столичной Летней киноакадемии Никиты Михалкова наступила съемочная пора. Кабинетные занятия закончились, сценарии дописаны, репетиции завершились. Сейчас перед участниками стоит задача воплотить на съемочной площадке то, что столько раз обдумывалось бессонными ночами и вынашивалось на мастер-классах.
Вовсю идет работа над четырьмя выпускными фильмами. Темой для кинематографических практик стали пьесы и рассказы Чехова, перенесенные в современные реалии. «Думаю, фильмы мы снимем неплохие, — рассказывает актер Анатолий Просалов. — Для режиссеров созданы идеальные условия, которых, кстати, в нормальной работе у них не будет. Плюс — Чехов в основе сценариев. Да и Эшпай — мастер, который не допустит глупости, пошлости, непрофессионализма». К тому же вокруг студентов академии собралась большая команда помощников из молодых вгиковцев и опытных кинематографистов.
К съемкам ребята приступают воодушевленные: «Никита Сергеевич меня поздравил с днем рождения. Теперь я себя ощущаю благословленной мэтром кино.
Это очень важно — не каждого целует Никита Михалков!» — рассказывает студентка из Великобритании Алиса Кристи. Каждое утро здесь начинается со звонка Михалкова. Он руководит всем процессом, несмотря на то, что приступает к съемкам собственного фильма. «Пока, слава Богу, он доволен работой киноакадемии, да и, что скрывать, мы тоже. У нас здесь мини-«Мосфильм», везде идут съемки: во дворе, в ресторане, на сценах, в фойе», — рассказывает директор Академии (и Театра Киноактера) Сурен Шаумян.
Градус в театре на Поварской заметно повысился. В слегка суматошной атмосфере кто-то повторяет текст, а кто-то успевает позвонить домой: «Алло! Мама, не скучай, я у тебя великий артист!» График у студентов очень плотный. Жертвуя свободным временем и сном, ребята полностью посвящают себя учебе и работе. Серьезных заминок на площадках пока не случалось. Чуть сбивают график небольшие проблемы с гримом — всех актеров одновременно не успевают загримировать чисто физически. Приходится входить в новый режим и менять план.
На каждой съемочной площадке — свой мирок с непохожей атмосферой. На большой сцене Театра Киноактера снимают «Нелюбовь», историю, навеянную чеховскими пьесами. «Я сыграю персонажа, в котором соединились Петя Трофимов из «Вишневого сада» и Тузенбах из «Трех сестер». Это та провинциальная интеллигенция, которая не в силах что-то поменять в своей жизни в то время, когда правит бал капитал», — рассказывает о своей роли Евгений Богнибов. Здесь темно, и говорят неторопливо, только вполголоса. В ожидании актеров съемочная группа расположилась среди разнообразного реквизита: кто уселся на бочонок с медом, кто на пенек. На рояле — забытое чучело чайки. Инициативу перехватывают операторы, подсказывая растерявшимся на первых порах режиссерам, откуда нужно снимать и как правильно построить «восьмерку».
В малом зале, напротив, царит шумное оживление. Здесь проходят съемки театральной сцены из «Актерской гибели». В пышных костюмах артисты с шутками и смехом разыгрывают отрывки из «Дурочки» Лопе де Веги, которые обрамят основное действие фильма. Актеры готовы, свет выставлен, звучит долгожданное «Мотор!», с таким удовольствием распеваемое режиссером на разные лады. Кадр снимают с тележки, не с первого дубля удается попасть в фокус, но на исправление ошибок время еще есть.
А вот, чертыхаясь, по лестнице спускают фортепьяно. В обратную сторону волокут забракованный режиссером подиум: в ресторане при театре сегодня съемки музыкальной сцены из третьей ленты. Экранизируют «Загадочную натуру» (рабочее название «Творческая натура». — «Культура»). Махнув рукой на звон посуды, режиссеры решают записывать без звука. Добавим сценического света, немного дыма — готово! С первым же дублем площадка погружается в томную мелодию «Жизни в розовом свете», и, глядя в монитор, сосредоточенный до предела режиссер со строгой морщинкой на лбу вдруг позволит себе по-детски радостную улыбку: «У нас получается!».
Для кого-то эти съемки стали дебютными. Вот и собачка Кузя в кадре побывала впервые, своим примером опровергнув утверждение, что снять животное — особая трудность. Как рассказал Валя Новопольский, сыгравший в «Творческой натуре», его четвероногий партнер ни разу не сорвал дубль и вел себя как примерный актер. Конечно, чтобы достигнуть такого результата, с псом пришлось как следует подружиться. А сам Валентин в этот день на съемочной площадке испытывал трудности: в кадре ему пришлось непрерывно курить, так что артисту с непривычки стало дурно. Но чего не сделаешь ради искусства...
Что из всего этого выйдет, мы увидим на закрытии Летней академии, где, помимо выпускных работ, покажут еще и капустник. На финальном просмотре будут присутствовать представители Союза театральных деятелей, Министерства культуры, режиссеры. Судьба четырех лент пока остается неизвестной, но уже сейчас, на этапе съемок, появились компании, заинтересованные в прокате фильмов. Организаторы курсов надеются, что картины, снятые студентами, смогут поучаствовать в кинофестивалях.
Как рассказал нам директор академии, участники выносят отсюда не только опыт, но и творческие планы. Они уже договорились друг с другом о дальнейшем сотрудничестве, очень подружились и с полной самоотдачей работают вместе день и ночь. Некоторые режиссеры, из тех, что давали мастер-классы, обменялись координатами со студентами. Возможно, они и дальше будут консультировать ребят. Многие из учащихся уже сейчас интересуются, можно ли будет поступить в академию на следующий год, и просят увеличить срок курсов.
Петр Тодоровский: «Я обожаю снимать»
Фильм «Верность», с которым я впервые участвовал в Венецианском фестивале, мы снимали в Саратове. Тогда мне впервые доверили делать картину. Я хотел, чтобы сцена непременно была зимняя. Приезжаем — снега нет. Не могу же я солдатика в серой шинели снимать на фоне серой грязной земли. Прошел день, два, десять. Уже пошли телеграммы с предупреждениями. Что делать? Снимать мы должны были на фоне изб в центре Саратова. На крышах разложили белое полотно, на подоконниках — вату, посыпали вокруг нафталином, опилками. Заказали две пожарные машины, чтобы фон залили огнетушительной пеной. Так мы и снимали, пока пена не растаяла. Уже в Венеции меня спросили: «Где вы такую потрясающую зиму сняли — в Сибири?» И долго, конечно, все смеялись, когда я им про эти опилки рассказал. Я считаю, что так и надо держаться — стараться реализовать все свои идеи.
«Военно-полевой роман» мы снимали очень тяжело. По сценарию 49-й год, а тут в ЦУМ идут толпы людей в современной одежде. И все хотят посмотреть на Чурикову. Надо было как-то перекрыть эту очередь. Наш второй режиссер взял микрофон и сказал: «Товарищи, не смотрите на артистов!» Ну, конечно, все наоборот кинулись разглядывать, кто там снимается. Мне пришлось самому разводить массовку. Денег было мало. Директор жадный страшно, просто бандит! Тележку мы на руках переносили — машины не было. Но я вам скажу, когда легко и быстро снимается картина, что-то в ней не так, есть какая-то опасность.
Картина получилась. Актеры мне нравились. Там в одном кадре нужно было актрисе проскакать на лошади. Ну, никак она не могла. Слава Богу, Коля Бурляев хорошо на лошади ездит — переодели его, сделали парик с косой. Крупно, конечно, не снимали. Николай Бурляев вообще понимал все с полуслова. Мы так работали: я ему что-то объяснял, потом он шел посидеть минуту отдельно. У него была такая зубочистка, которой он колол себя в уголки глаз, они сразу блестели. Тут же начинали снимать. А с Инной Чуриковой вообще не надо было репетировать, у нее и так все прекрасно получалось.
Комплектация съемочной группы очень важна. Надо во что бы то ни стало окружить себя талантливыми людьми. И директор очень важен. На одном из фильмов у меня был совсем плохой директор. Женщина. Она была влюблена в оператора и хотела непрерывно присутствовать на съемочной площадке, чтобы видеть его все время. А надо было готовить другие объекты. Пришлось выгнать... Чтобы снимать, человек должен любить фильм и отдаваться ему. Давно-давно Слава Тихонов снимался в фильме «Жажда». Он был еще не столь известным актером. Играл нашего разведчика. Так если он знал, что на следующий день съемка, он не садился даже в преферанс вечером играть. Спал на спине, чтобы лицо не помять. Это называется —профессионализм. Я не люблю капризы, не люблю таких актрис, которым кажется, что они уже на пьедестале. Такое у меня случилось с Люсенькой Гурченко, Царство ей Небесное, в один момент мы просто перестали разговаривать. Хотя расстались большими друзьями.
За то время, что я не снимаю, я написал три сценария и книгу воспоминаний. К тому же музыка — это моя вторая жизнь. Меня прет, я не могу этим не заниматься. У меня есть сценарий. Я воевал, как вы знаете. Наша 47-я армия участвовала во взятии Берлина. 7 мая 45-го года мы не могли сбросить сильный заградотряд. Немцы поставили зенитные установки и стреляли всю ночь, закрывая мост, через который они переправляли своих людей, документацию и все такое. Лишь к утру нам удалось сбросить их. И наступила тишина. Это было настолько непривычно! Все те девять месяцев, что я провел на передовой, за исключением госпиталя, гремела бесконечная стрельба и бомбежка. Даже в обороне мы стреляли в темноту, чтобы немцы знали, что мы не спим. И они то же самое делали. И вот, наконец, тишина! Светило солнце, и мы, сбросив вонючие портянки, валялись в траве и радовались, что остались живы. Мой товарищ уснул мгновенно, и ему на грязный, пыльный палец сел мотылечек. А я лежал и смотрел. Это был конец войны, я тогда это понял до слез. Этот сценарий я назвал «Оглушенные тишиной». Он лежит без движения — денег не дают. Но ждем, может быть, что-то получится… А я так обожаю снимать! Когда снимаю — я молодой, красивый и здоровый.
Владимир Хотиненко: «Кино — это искусство потерь»
У нас операторское мастерство преподавал гениальный Юсов. В процессе обучения нам дали коробку пленки, грубо говоря, десять минут. А нас было двенадцать человек, каждому достались буквально секунды. Это был первый опыт работы с оператором и первое кино, которое мы снимали в жизни. У меня до сих пор сохранился пиетет перед пленкой, хотя кино — искусство технологическое, с этим ничего не поделаешь. Сейчас, конечно, аттракционы вытесняют фильмы. Я ради интереса сходил недавно на «Прометея». Какие роскошные похороны кино!
Кино — это искусство потерь. Чем меньшими потерями вы обойдетесь, тем лучше получится фильм, хотя совсем без потерь не бывает. Мне Рерберг рассказывал историю со съемок «Сталкера». Снимали на старой электростанции, где старые бетонные стены огромной толщины, метра три. Нужно было подальше отойти, чтобы снять общий план. Решили прорубить дырку в стене, съемку на несколько дней отменили, стену раздолбили. Собрали команду, а общего плана так и нет. Это все закончилось постройкой декораций в знаменитом 1-ом павильоне. Тарковский тогда сам выступил художником и получил, наконец, желаемый кадр. Или другая история. Родионов Алексей как-то искал натуру, слава Богу, не на моей картине. Нашли ему поле, а посреди него — дерево. И оно совершенно портит весь пейзаж. Дерево спилили. Он походил, посмотрел: «Было лучше». Поляну в результате искали другую. Это работа, и так бывает часто. Идеальный мир бывает только в анимации. Сколько бы я ни снял, я все равно подступаюсь к каждой картине с ужасом от своей беззащитности. Но не надо теряться. Это нормально. Все кинематографисты страдали от того, что не все шло, как задумано. Кинематографическая мифология хранит разные моменты, например, как Бергман подглядывал за работой Тарковского. Я и сам присутствовал на его съемках. Любопытство было необыкновенное! Я случайно попал на площадку «Сталкера» в Таллине. В гостинице, где съемочная группа жила, была атмосфера, как в «Солярисе». Каждый день вывешивались вызывные листы к сцене «В тумане». И повсюду это «В тумане». Все мрачное такое, тихое. Приезжаем мы на съемочную площадку, а там… Тарковский с Кайдановским в чику играют! Тогда это казалось разгильдяйством. Потом мне рассказали, что это метод такой. Ведь каждый актер на площадку приходит готовый, со своим пониманием фильма, со своей схемой. А Тарковский ждал, пока актер все это забудет и станет чистым листом. Это чуть-чуть шаманство.
Алла Демидова: «Надо ставить высокие задачи»
Мы в психологическом театре ушли далеко, но мы не можем работать с режиссерами ищущими — такими, как Боб Уилсон или Сузуки. Наша школа — это «я в предлагаемых обстоятельствах». Есть замечательная фраза «слезы актера текут из его мозга». Заплакать — это техника, а у нас актера учат мысленно хоронить всех своих родных. Это же долгая подготовка, такой метод не годится, когда нужна мгновенная реакция. Хотя старые мастера нашей психологической школы так и играли, в основном, вживаясь в роль. Недаром сохранились байки. Знаменитый Папазян, игравший Отелло, метался за кулисами, как лев, чтобы ввести себя в это состояние, повторяя: «Говорят, Папазян плохой актер. Я вам покажу, какой Папазян плохой актер!» Кто-то даже опускал в кипяток руки... Но зачем зависеть от этого? Легче работать техникой, чакрами, энергетикой.
Я ни разу в жизни не играла современных пьес, потому что я не люблю играть быт. Классика — это интересно. Актера формируют большие роли. А уж древнегреческие... Это такая школа! Первая моя Федра, интеллектуальная, цветаевская, была очень сложной. Мы все там разбивали лбы, долго ее репетировали. Когда Виктюк понял рисунок, он сказал: «Аллюнечка, я сейчас приду», — и ушел на месяц, сделал «Служанок» по этому методу, снял сливки успеха. Далее — Электра, Медея, потом я сыграла Гамлета. Вот на таких ролях понимаешь базис профессии. Только на больших примерах. Лучше даже не суметь сыграть, но столкнуться лбом.
Я всегда выхожу на сцену со своим посылом к единственному дорогому мне зрителю. Это такой воображаемый персонаж, интеллектуал, которого я сажаю на последний ряд и шлю ему свою энергетику. Что происходит в зрительном зале, мне уже не важно. Если этому моему зрителю будет интересно, то и всем понравится. Зрительный зал — это все-таки дети, и с ними надо обращаться, как с детьми. Как правило, у гипнотизеров есть что-то блестящее: пуговица, брошка, заколка. Этим же можно ловить зрителя, ему нужна фиксация внимания. И я проводила такие эксперименты с залом на Таганке, отвлекая все внимание на себя. Это, конечно, абсолютно нечестно было, но это такой актерский эгоизм. Как-то на прогоне «Трех сестер» Эфроса мы шли в антракте с критиком Андреем Зорким, это такой был интеллигент-хулиган. И он вслух нарочито произнес: «Алла, а как ты думаешь, Вершинин женится на Маше или бросит?» Тогда вокруг все зашумели с негодованием. А теперь зрители в зале действительно не знают: женится он или уйдет. Так чего на такого зрителя ориентироваться? Зачем от него зависеть? Нужно ставить себе высокие задачи.
