22.11.2012
культура: Как живете, Армен Борисович?
Джигарханян: Хорошо. Хорошо, правда. Театр — учреждение смешное, странное. Я уже длинную жизнь прожил, но до сих пор для меня здесь какая-то загадка…
культура: Неужели не надоело?
Джигарханян: Я тебе скажу: когда ты любишь…
культура: Всякая любовь заканчивается.
Джигарханян: Нет! Это неправда!
культура: Вы верите в вечную любовь?
Джигарханян: Ну, вечную — не знаю…
культура: Скажем — в пределах человеческой жизни. Вы верите в любовь длиной в целую жизнь?
Джигарханян: Абсолютно верю.
культура: И Вам приходилось быть свидетелем такой любви?
Джигарханян: Я сам так люблю. Я выхожу на сцену — это тоже любовь. Вот сейчас начали репетировать Булгакова.
культура: Что именно?
Джигарханян: «Жизнь господина де Мольера». Тридцать лет тому назад я приехал в Москву, и Эфрос меня в этот спектакль, извини за выражение, засунул. И до сих пор во мне это живет. Мы уговорили Леву Дурова — он будет режиссером. Очень надеюсь, что оттуда, от Эфроса дух принесет. Ведь ничего больше не сохранилось. Я искал оформление того спектакля, оказывается, все украли. Даже известны фамилии людей. Женщина, которая работала тогда у Эфроса, — не буду ее называть… Она сказала: «Я хочу это забрать, потому что это часть моей жизни». И все исчезло. Эта женщина живет здесь, рядом, я ее встретил, говорю: «Помоги мне, мы заплатим»... Нет! Разрушительность какая-то страшная в людях сидит… Я даже нашел сына, Диму Крымова, у нас хороший был разговор. Но он говорит: «Я не знаю, сохранилось ли от отца что-то»... Теперь мы с Левой рассказываем нашей художнице, как это было. Будем пытаться восстановить.
культура: И Вы — опять Мольер?
Джигарханян: Попробую.
культура: Сейчас у Вас на выходе «Васса». Вы очень хвалили новую девочку, взятую на главную роль. Кто она, как зовут?
Джигарханян: Худоба. Ксения Худоба. Приходи к нам. Я хочу, чтобы ты посмотрела. Это очень тяжело, очень трудно играть, но в ней такая взрывная сила! Вообще, поразительная вещь «Васса Железнова», поразительная...
культура: Хорошо, что Горький возвращается потихоньку.
Джигарханян: Ну! Я был потрясен лет… сколько-то назад... Боюсь уже точно говорить, время так летит... Мне позвонил такой режиссер киношный, Витя Титов. Знаешь?
культура: Который «Здравствуйте, я ваша тетя!».
Джигарханян: Да! И он мне позвонил уже после «Тети…» и сказал: «Знаешь, я буду снимать «Жизнь Клима Самгина», и я хочу, чтобы ты сыграл Варавку, отчима». Я говорю: «С удовольствием. Пришли мне сценарий». — «Я пришлю тебе сценарий. Но, если ты меня любишь, прочитай роман»... Я счастлив, что он меня уговорил и я прочитал роман целиком. Это гениально! Горький знал русский характер. Эти иваны, которые не помнят родства... Народ, у которого женщины главные, матриархат… Потрясающе!
культура: В России — матриархат?
Джигарханян: Абсолютный. Каждый день я в этом убеждаюсь.
культура: Здравствуйте, я ваша тетя! Командуют везде мужики, во власти сплошные мужики…
Джигарханян: Нет, солнце, ты глубоко ошибаешься. Мы не знаем, в какой момент принимаются решения.
культура: Ну, у всех народов женщины влияют на принятие решений. У армян разве нет?
Джигарханян: У армян категорически нет, у грузинов категорически нет!
культура: А если любимая женщина армянину будет что-то чирикать на ушко?
Джигарханян: Чирикать-мирикать — будет...
культура: Он на это не поведется?
Джигарханян: Поведется, обманет, положит в карман, принесет... Но последнее слово все равно за мужчиной, правда.
культура: А мне кажется, из всех перечисленных Вами народов именно в России мужчины меньше всего женщинами интересуются. Тестостерона не хватает.
Джигарханян: Нет, нет, в России матриархат, точно тебе говорю — как специалист по русскому народу. Если мое мнение хочешь, то Россия спасается двумя силами... Можешь этого не писать, а то нас обоих посадят.
культура: Лишь бы в одну камеру.
Джигарханян: Россия живет за счет женщин и евреев.
культура: Вы так думаете?
Джигарханян: Уверен.
культура: Включая тех, кто мутит на Болотной площади?
Джигарханян: Болотная-молотная — фигня. Бывают конкретные люди, мощные, сильные. Не отказывайтесь от них.
культура: Меня вопрос матриархата больше волнует. Это, по-Вашему, хорошо или плохо?
Джигарханян: Это просто есть.
культура: Надо стремиться изменить?
Джигарханян: Думаю, никто не сможет.
культура: То есть, мужчины в России будут все слабее и слабее?
Джигарханян: Они всегда были слабые. Это так. Не потому, что я хочу оклеветать кого-то. Я всегда говорю, что лучшую свою жизнь прожил в России, среди русских людей, и я люблю их…
культура: Все-таки — «их»? «Я и они» — это не стерлось?
Джигарханян: Ну, я же армянин, это никогда не сотрется. Думаю, это самое существенное — как бабушка учила, что мама рассказывала, как соседи принесли что-то, покормили… У меня есть хороший врач, он сказал: «Благодари своих родителей, они тебе хорошие гены передали». Генам ничего не противопоставишь. Если это одаренность — то одаренность.
культура: А если порок?
Джигарханян: Значит, порок. Воспитанием ничего не изменишь. Будем молить Бога, чтоб гены были слабыми.
культура: Бога, в которого Вы не верите?
Джигарханян: В Бога не верю.
культура: Тогда ситуация патовая. Бога нет. Гены решают все. Воспитание бессмысленно.
Джигарханян: Бога нет, но мы с тобой есть. И мы можем пытаться что-то изменить. Можем надеяться. Для меня самое страшное в жизни — это таблица умножения. Потому что я до сих пор надеюсь, что дважды два — не всегда четыре. Что иногда может быть четыре с половиной. Поверь, не кокетничая, сейчас тебе говорю. Потому что: а как иначе? И всё, второго варианта нет?! Но мы-то с тобой ждем два-три варианта. Нас научил Чехов: самое ценное — когда конфликт, и одна сторона права, и другая — права. Вот это хороший театр. Как только мы решили: «А, он — какашка!», тогда не стоит вообще про это рассказывать. Но если оба правы, — это трудно и это интересно.
Я надеюсь до последнего. Хотя уже знаю людей.
культура: Вы взяли в театр нового директора — Сергея Сенина, мужа Людмилы Гурченко. И очень высоко о нем отзываетесь...
Джигарханян: Да. Предыдущие директора были плохие. Они театр не знали, проходили мимо. Театр их не задевал. А тут я вижу человека... Про таких армяне говорят: «У него боль есть». Быть в театре директором — это очень сложно. Я, человек, проживший большую театральную жизнь, и то — всякий раз, когда мы едем на гастроли, с ужасом думаю: где назюзюкаются?! Русский театр, девочка моя. А как ты хочешь?
культура: И что, назюзюкиваются?
Джигарханян: Еще как! Уже есть черный список. Люди из этого списка больше на гастроли не поедут. Или мы постараемся вообще с ними расстаться. Потому что здоровье — самая важная вещь в театре.
культура: Физическое или психологическое?
Джигарханян: Всякое. Одно без другого не бывает. Можно махнуть рукой, сказать, что это непоправимо, и мы страна алкоголиков. Но я пока верю, что это не так.
культура: Когда Вы в Маяковке работали, там пили?
Джигарханян: Пили. Пили. Бывали случаи, когда мы находились за границей, и собрание по поводу нарушений дисциплины проводили в автобусе. В гостинице нельзя было — мы же советские артисты, могут подслушать. Садились в автобус и там начинали разборы. Я не святой, я знаю, что такое пороки: перепил, переел и так далее...
культура: По-моему, для Вас всегда было актуальнее «и так далее». Выпивка — не ваш профиль.
Джигарханян: Я никогда много не пил. Пятьдесят граммов, и мне становится хорошо. А если чувствую, что теряю над собой контроль, — это уже плохо. «Джигочка, давай пойдем домой», — говорю я сам себе.
культура: Вы даже курить бросили.
Джигарханян: Десять лет не курю. Такой вот грустный человек — все бросил... На самом деле, височку люблю очень. Каждый день пятьдесят граммов выпиваю. Знаешь, то, чем мы занимаемся, это очень тяжелая вещь. Мы себя постоянно насилуем. Намажем лицо черным и уговариваем себя: я — Отелло. Хотя я прекрасно знаю, что я — Джигарханян.
культура: И чуть-чуть виски дают тот же эффект?
Джигарханян: Конечно. Контролируемая...
культура: Иллюзия.
Джигарханян: Именно! «Над вымыслом слезами обольюсь», — сказал наш общий друг.
культура: Когда Вы бросали курить, какая была мотивация? Я вот бьюсь со своей редакцией — все равно дымят.
Джигарханян: Я кашлял. Мне на сцене становилось плохо — начинал задыхаться. Хотя мне нравилось курить. Но бросить — лучше. На наших глазах умирал Игорь Кваша. В клинике у моего друга, доктора по легочным заболеваниям. Этот доктор говорит: люди сами себя губят курением. Посмотрите, как трагически все заканчивается... А я еще хочу получать удовольствие от жизни. От спектакля, от застолья, от танцы-шманцы-прижиманцы... Больше всего боюсь — когда человек в определенном возрасте, в определенном физическом состоянии начинает делать что-то нарочно.
культура: В смысле — демонстративно? Мол, «я еще ого-го!»?
Джигарханян: Да. Вот мы уже заварили эту кашу с Булгаковым, но если на репетиции я вдруг пойму, что меня не хватает, надо будет срочно что-то менять. Пока мне хочется — я играл эту роль, я знаю, какая это великая пьеса. Мне хочется в себе разбудить то, что я тогда, у Эфроса чувствовал...
культура: А если не проснется?
Джигарханян: Нет, не задавай такой вопрос. Пока не будем об этом думать. Я должен себя разбудить.
Я приехал в Ленком, мы встречались с Анатолием Васильевичем, разговоры, разговоры, сердце к сердцу тянется... Потом он сказал: «Я вызываю партнеров, начинаем». Начали, работаем. Проходит еще какое-то время, и Эфрос мне говорит: «Ты хорошо репетируешь, мне нравится, но есть проблема, которую можешь решить ты один». — Какая проблема? — Ты выйдешь на сцену, и я должен поверить, что передо мной человек, написавший «Тартюфа»... «А что надо сделать?» — спросил я. Эфрос ответил: не знаю. Это проблема весовой категории.
культура: Масштаба личности.
Джигарханян: Обязательно. Как ты уговоришь публику, что ты написал «Тартюфа».
культура: Вообще-то странно, что актерскую профессию называют женственной. У вас чисто мужская задача — уговорить... Вообще: такие мужественные люди, как Вы, ощущают женскую природу профессии?
Джигарханян: Ощущают. Конечно. Это странное чувство. С какой-то патологией. Взаимоотношения актера с режиссером — самое сложное. Ни один самец с самкой не испытывают тех чувств, какие есть между режиссером и актером.
культура: Раньше Вы по полгода проводили у друзей в Америке, в Техасе. А теперь?
Джигарханян: Мне сейчас врачи советуют долго не лететь. А там при самом удачном раскладе надо пролететь минимум шестнадцать часов. Я страдаю, потому что безумно люблю Америку, очень хочу там снова побывать. Смотрел по телевизору выборы...
культура: За кого болели?
Джигарханян: За Абрака... Барама... За Барака Абрамовича. Он мне очень нравится. Обаятельный человек, хорошо говорит, хорошо слушает, хорошо смотрит.
культура: Наверное, Вы любили в детстве «Хижину дяди Тома»...
Джигарханян: Нет, нет! Обама — большой человек, талантливый. Если он такую удивительную страну, как Америка, уговорил, значит, он большой человек. Я был в Америке, когда он в первый раз появился. И я видел, что они его не хотели: еще этого не хватало, чтобы черный стал президентом... Но он их уговорил. Причем уговорил настолько, что во второй раз стал президентом. Это на хорошем сливочном масле — то, что произошло. Ты видела какой красавец этот, его противник?
культура: Ромни? Ничего.
Джигарханян: Ну что ты! Чистокровный янки! Нет, выяснилось, что Обама лучше. Объективная страна Америка.
культура: Вы считаете, то, что творится в мире: Сербия, Ирак, Ливия, Сирия, — все это показатели объективности?
Джигарханян: Ливия, Сирия — не знаю, но, думаю, американцы справедливо имеют то, что имеют. Потому что все вокруг слабее.
культура: То есть, по праву сильного?
Джигарханян: А как иначе? Я включаю телевизор, смотрю Animal Planet, вижу этого красавца, который джейранов хватает, и у меня нет воли его осуждать.
культура: Но мы ведь не гепарды и не джейраны.
Джигарханян: А почему ты решила, что мы не джейраны? Я тебе страшнее скажу, мы — гиены, шакалы. Хорошая фраза есть у Вассы, она говорит: люди хуже, чем звери. Конечно, солнце. Это трудный вопрос, я знаю, что трудный, но не надо превращать жизнь в дискуссионный клуб. Есть объективные вещи. Если этот режиссер талантлив, он и будет ставить спектакль. Если лев сильнее, он хозяин. Он должен покушать, потом остальные придут.
культура: Зачем-то люди придумывают себе моральные кодексы, законы, в конце концов.
Джигарханян: Думаю, мы придумали их в свою защиту.
культура: В защиту слабого?
Джигарханян: Да.
культура: Так слабых надо защищать? Или их можно съесть?
Джигарханян: Давайте услышим, что природа нам посылает, какую информацию. И тогда мы, может быть, станем разумнее. Любить — это очень трудно. Например, я был счастлив, когда позвонили из Еревана мои друзья и сказали, что турки и армяне пытаются наладить взаимоотношения. Турция рядом. Не надо из Уренгоя возить газ, вот, рядом есть.
культура: Но бывают обиды, которые никаким газом не окупаются.
Джигарханян: Надо забыть.
культура: Ради газа?
Джигарханян: Ради того, чтобы дальше жить. Потому что с обидой в сердце жить нельзя. Обязательно ты попытаешься в мой суп написать, а я в твой борщ — накакать.
культура: А как же историческая память?
Джигарханян: Мы пойдем на могилы, посидим, поплачем. Но дальше нам надо жить вместе. Другого выхода нет.
культура: Насколько я знаю, у Вас сорвался большой проект в Ереване. Вы же обиделись?
Джигарханян: Нет. Я просто туда не поеду. Но не перестаю от этого армян любить.
культура: Вы там национальный герой. Вас в Ереване на улицу только под паранджой можно выпускать — сама наблюдала. Откуда возникли проблемы?
Джигарханян: Двумя словами расскажу. Меня наградили орденом армянским. Я выступал в посольстве, там был президент Серж Саргсян. Целовались. Телевидение снимало. Я сказал, что много лет мечтаю поставить «Храброго Назара» — это великая армянская сказка. И тогда в ответ президент мне сказал: «Армен Борисович, единственно, буду просить вас — премьеру сделать в Ереване». Ну, я от удовольствия даже описался.
Потом начинаю звонить туда. «Армен-джан, президент пока занят». Я говорю: хорошо, но мне обещали, нам надо композитора взять армянского, надо балетмейстера армянского, чтоб поставил эти танцы невероятные. «А разве, Армен Борисович, в Москве армян нет?..» И я понял, что меня просто отфутболили.
На этом и кончилось. Даже не удосужились позвонить, сказать: Джигарханян, наверное, мы тебя обидели. Я ведь не лез что-то доказывать. Я имел неосторожность высказать желание, а вы мне предложили сделать премьеру в Ереване. Я думаю: в Ереване! Представляешь, я родился в Ереване! «Храброго Назара» привезем из Москвы!.. Причем я сразу сказал: «Подумайте, для этого деньги нужны». «Как тебе не стыдно, — говорят, — у нас что, денег нет, что ли?!»
культура: В Москве-то с финансированием театра все нормально?
Джигарханян: Нет. Не совсем.
культура: А спонсоры? Московские армяне?
Джигарханян: Не хочу. Они подводят меня. Я рассчитываю на государство. На президента. Пойду просить у него грант, падать в ноги. Обещал, что сделает. Причем, я ему говорю: я по рублям вам отчитаюсь, что и на что потратили. Фонд Алины Кабаевой дал денег. И я знаю, что могу еще раз к ней обратиться. Национальность — это все ерунда. Есть просто люди. Разные. Но ты не бойся, наши победят.