Татьяна МЕДВЕДЕВА

11.11.2014

Писателю, драматургу, главному редактору «Литературной газеты» и большому другу «Культуры» Юрию Полякову 12 ноября исполняется 60 лет. В канун юбилея он ответил на вопросы нашего обозревателя.

культура: День рождения — всегда повод оглянуться, вспомнить свой исток. Как Вы делали первые шаги в литературе?
Поляков: Мой путь типичен для тех, кто родился в 40-е–60‑е годы. Тогда хорошо работали социальные лифты. Выходец из любой советской страты при желании, трудолюбии и задатках мог состояться в жизни, в творчестве. Я рос в рабочей семье, не имеющей отношения к литературной сфере. В школе у меня была замечательная учительница словесности — Ирина Анатольевна Осокина. Она увидела и развила мои способности. Тогда отлаженно работала система литобъединений, писательских совещаний, выпуска первой книги молодого автора — сейчас к этому возвращаются в рамках Года литературы. Существует стойкий миф о стесненном эстетическом, интеллектуальном кругозоре моего поколения. Это неправда. Да, мы знали: если пишешь ближе к реализму — проще издать, если экспериментируешь — сложнее. Сейчас наоборот: если в текстах больше эксперимента, с тобой носятся, даже если прочесть это невозможно. Но если ты реалист, к тому же социально ответственный, да еще озабочен русской темой, Агентство по печати тебя никогда не полюбит. А литературой почему-то рулит именно оно. Наше поколение прекрасно знает мировую литературу, мы читали все — и то, что было нельзя, тоже читали. Знали и своих предшественников в отличие от нынешних авторов, которые вообще не подозревают, что до них кто-то сочинял на русском языке. Ну разве — Набоков и Бродский… Новое поколение часто занимается изобретением велосипеда. Приходит в «ЛГ» автор. Я говорю: «Стихи неплохие, но они один в один повторяют Николая Глазкова». «А кто это?» Приносят прозу. Я говорю: «Неплохо, но все это было в «Разбитой жизни» у Катаева». «А кто такой Катаев?» Нынешняя молодая литература, даже обвешанная премиями, — какая-то районная детская паралимпиада. Извините, но это не старческое ворчание, а печальная реальность…

культура: Вы умеете очень точно подмечать болевые точки общества. В повести «ЧП районного масштаба» затронули тему деградации партии и комсомола. Позже саркастически заметили: «Чем крепче припадали к сосцам КПСС, тем громче кричали о заслугах перед демократией». Так почему выродилась советская элита?
Поляков: Элита везде склонна к вырождению, необходимо обновление, ротация… Нас тогда, в начале 80-х, многое не устраивало. Мы считали, что комсомол должен быть более творческим и раскованным. Мы не представляли, что может возникнуть ситуация, когда у государства вообще не будет молодежной программы и серьезных структур. Комсомол был организацией достаточно идеологизированной, хоть и в меньшей степени, чем партия. Но при этом делал много нужного. Я помню, как мы на Совете творческой молодежи при ЦК ВЛКСМ рассматривали вопрос покупки «Машине времени» новой аппаратуры. Андрей Макаревич не любит об этом вспоминать. Сейчас все жертвы Советской власти. Одному вместо ордена Ленина дали «Знак Почета». Другому вместо четырехкомнатной квартиры — трехкомнатную. Кошмар! А ведь комсомол содержал экспериментальные театры, устраивал выставки молодых художников, проводил совещания молодых писателей. Да, у него, как у любой структуры, было много болячек. А что, нынешнее правительство идеально? Посмотришь в пустые глаза иного министра и горюешь: почему я не Гоголь?! Нет, я не отказываюсь от своей критики. Но это была критика молодого человека, еще не знавшего, что такое настоящий государственный развал. Убежден: нам и сейчас нужна молодежная структура. Ее нет, так как мы еще не выбрались из той колониальной модели, которую нам навязали в 90‑е годы. Тогда была установка: чем слабее государство, тем лучше обществу, потребителю, производителю, деятелям культуры. Через младореформаторов и либералов эту лукавую идею нам внушали государства, где контролируется абсолютно все. Там сейчас филолог-русист боится признаться в любви к Достоевскому — санкции!

культура: Герои многих Ваших произведений — бизнесмены, которые заплатили за свой успех моральным крахом. Вам в принципе не нравятся богатые и деловые люди?
Поляков: Я к богатым людям отношусь как к явлению природы. Есть люди высокие и низкие, есть блондины и брюнеты, есть вежливые и хамы, есть бедные и есть богатые. Вопрос в другом: у нас период первоначального накопления шел таким образом, что человеку стать состоятельным, богатым, не обездолив более слабых, не нарушив закон и базовые христианские ценности, было невозможно. Почему сейчас можно прихватить любого богатого человека? Потому что у каждого есть свой скелет в шкафу. Есть люди просто больные, ради денег они готовы на все. А есть люди пассионарные, которые не находили себя в советской системе, а потом в 90‑е ринулись в бизнес. 

Об этом многие мои вещи. И роман «Небо падших», который сейчас вторично экранизирован. И роман «Грибной царь», он тоже экранизирован — на канале «Доверие» была премьера 6-серийного фильма с Александром Галибиным в главной роли. Об этом многие мои пьесы — «Одноклассница», «Как боги», «Хомо эректус» и мой новый роман, который я сейчас заканчиваю. Он выйдет весной следующего года. Меня волнует тема «человек и деньги». Мне важна цена, заплаченная за успех. Эта проблема была центральной в русской литературе пореформенного периода XIX века. То был наш первый подход к штанге капитализма. За последние 20 лет в нашей стране произошли тектонические сдвиги, которые надо осмыслять. Литература этого почти не делает. Почему это не волнует российских писателей? Увы, многим «букерятам» вообще неинтересно наше общество и Россия. В этом беда нашего доморощенного постмодернизма. Возьмите того же Кундеру, он просто пышет обостренным национальным и социальным чувством. Да, он страстно не любит Россию. И наши постмодернисты решили, если они тоже не любят Россию, то станут кундерами. Не станут. Признак российского постмодернизма — абсолютное равнодушие к судьбе страны. Волнует один вопрос: «Уезжать сейчас или чуть попозже?» Лично мне такая литература неинтересна.

культура: Во многих Ваших произведениях присутствует ностальгия по советской Атлантиде. Чем это вызвано?
Поляков: Ностальгия вообще характерна для писателей. Возьмите эмигрантскую прозу, ее главная тема — скорбь по утраченной имперской русской цивилизации. А если посмотреть, что писали до революции Бунин, Шмелев и Куприн, то обнаружится достаточно жесткая критика социального и политического устройства дооктябрьской России. О стране, которую мы потеряли, тосковали и Леонов, который никуда не уезжал, и буревестник революции Горький. Перечитайте «Самгина». Повышенная социальная чувствительность (наряду с нравственной и вербальной) является составной частью таланта. Писатель, который всегда доволен властью, — подлец. А который вечно ею не доволен — дурак. Новое всегда жестче, циничнее и неуютнее прошлого, где все обжитое и углы сглажены. Новое манит, но когда оно приходит — ужасает. Отсюда ностальгия. И я не избежал этого чувства. Я тоже открыто и жестко критиковал советскую имперскую цивилизацию, когда мои литературные сверстники носили фигу в глубине карманов. А потом сплясали танец маленьких лебедей на трупе льва, убитого атлантической пулей. Советская цивилизация исчезла столь стремительно, что почти не осмыслена литературой. Сначала место взвешенного художественного и социального анализа заняла диссидентская литература, а это за редким исключением та же карикатура из «Крокодила», только издающегося на деньги ЦРУ. Попробуйте сегодня почитать Войновича. Потом многие вчерашние соцреалисты бросились искупать вину, лепя романы про ужасы «совка» и кошмары гулага, где сидели «только невинные». Из виноватых, понятно, сразу делали консервы, которыми кормили оставшуюся часть населения. Нас, кто пытался честно разобраться в минувшей эпохе, мало. Но кое-что нам удалось. Отсылаю к моим книгам «Парижская любовь Кости Гуманкова», «Замыслил я побег…», «Гипсовый трубач». Во всех этих вещах вторым планом присутствует советский период. И в моем новом романе действие тоже происходит в двух временных пластах: в «перестройку» и в наши дни. Сравнивайте, думайте, выбирайте.

культура: У Вас есть афоризм: «Поспешность хороша при ловле блох и беглых олигархов». Многие российские писатели на ура приняли капитализм, присягали олигархам, кормились из их рук. А Вы все эти годы сострадали «маленькому человеку» и выступали за социальную справедливость. Как нам ее добиться без революций и потрясений, у Вас есть рецепт?
Поляков: Рецепт давно известен — разрыв между богатыми и бедными должен быть разумным. Да, общество насильственного равенства неустойчиво. Но общество насильственного неравенства еще неустойчивей. Только многовековой государственный инстинкт нашего народа сохраняет равновесие. Мы всегда понимали: неправедный уклад плох, но крах государства несет гораздо больше бед. Это у нас в генах. Власть часто этим пользовалась и пользуется, иной раз забывая, что терпение не бесконечно. Я не экономист и не государственный деятель. Я просто понимаю: если пропасть между богатыми и бедными будет расти, всегда найдутся желающие перемахнуть ее одним прыжком. А нового социального взрыва Россия не переживет. Запад учтет опыт 91-го и просто не даст нам оправиться.

культура: Вы очень ярко и язвительно изобразили мирок писателей в книге «Козленок в молоке». Какие сейчас «группировки» существуют в литературе? Почему Вы стоите особняком?
Поляков: Когда я писал «Козленка», то как-то «проинтуичил»: литература идет к тому, что талант писателя, качество текста не будут иметь значения. Литература превращается в игру, часто малопрофессиональную. Возьмите лауреатов «Букера» или «Большой книги». Во времена моей литературной молодости тексты такого уровня вообще не рассматривались. Но критерии снизились. И что? Роман, получивший десять премий, никто не помнит и не читает. В литературе стала слишком много значить политика. Гораздо больше, чем при Советской власти. Тогда была честная эстетическая критика, хоть и ограниченная идеологией. Теперь нет ограничений, но и честной критики нет — она работает официанткой, оказывающей при желании интимные услуги, у крупных издателей, концернов, олигархических фондов. Премии «Букер» и «Большая книга» находятся в руках прозападных либералов, кстати, неплохо себя чувствующих на государственной службе. Они выделяют только тех писателей, книги которых содержат негатив в адрес России. Эти писатели относятся к России и к русским с чувством плохо скрываемого раздражения. Почитайте того же Дмитрия Быкова! Мне иной раз его жалко. Не повезло человеку — а ведь мог бы родиться на благословенном Берегу Слоновой Кости. Как это все увязывается с государственной политикой? Почему эти рычаги и средства столько лет находятся в руках людей, которые откровенно не любят наше Отечество, а их семьи давно живут там — я не понимаю. Сколько говорено-переговорено, что с писателями должно работать Министерство культуры, а не Роспечать — учреждение полиграфическое, где не понимают специфики литературного творчества. И что? Ничего. Идею «передать» писателей Минкульту на заседании правительства признали верной, но в силу трудоемкости процесса передача отложена до 2017 года. Конечно, это вам не Министерство регионального развития, которое в один день свернули. И вот за Год литературы у нас отвечает почти одна Роспечать. Воображаю, что это будет за год!

Надо понять: у нас есть культурная политика, направленная на укрепление страны, или ее нет. Вот пример. Я участвовал в Конгрессе переводчиков, который был организован Институтом перевода при Библиотеке иностранной литературы. Мне выпала честь выступать перед сотней переводчиков вместе с молодой писательницей. Сначала она рассказывала о своем единственном романе, а потом вдруг объявила, что у нас в стране нет парламента. Я спрашиваю: «Как это нет?» Она: «Он избран с подтасовками». Я: «С чего вы это взяли?» Читала в интернете. А я в интернете читал, что Обама — еврей. А он — афроамериканец. И что? Как же можно лепить ересь ради того, чтобы тебя за границей перевели? Инакомыслие и подлость по отношению к своей стране — вещи разные. Если ты считаешь, что власть у нас неправильная, не катайся за ее счет по миру, не издавайся на казенные деньги. Я считал ельцинский режим вредным и десять лет не сотрудничал с властью. Мне этот сосательно-кусательный рефлекс нашей либеральной творческой интеллигенции никогда не нравился.

Впрочем, молодую писательницу в чем-то понять можно. Продвижением нашей литературы на Запад, даже хорошей, государство почти не занимается. А это «почти» снова отдано Агентству по печати, Институту перевода — либеральному крылу. Писатель, который искренне заботится об Отечестве, писатель-патриот сегодня фактически бесхозен. В 90‑е годы эта бесхозность была объяснима. У власти стояли люди, которым поручили развалить страну до основания: открыты границы, разоружена армия, обрушено здравоохранение, промышленность, добивается образование. В «нулевые» я это тоже понимал: переход от полного развала к восстановлению труден, до литературы и культуры руки доходят в последнюю очередь. Сейчас мы оказались в обстановке, когда на нас ополчился практически весь Запад, когда очень важно поддерживать в обществе сознание своей правоты, отстаивать уникальность нашей цивилизации, ее константы и интересы. Но как отстаивать, если в культурном и духовном пространстве у нас продолжают рулить либеральные комиссары в кожаных тужурках образца 1991 года? Почему так происходит, я не понимаю. И никто не объясняет. Гибель любой политической власти начинается с того, что она не хочет или не может объяснить свои поступки обществу. Во внешней политике нам сейчас все очень хорошо объясняют, а во внутренней продолжают туманно поводить очами…

культура: Рядовому читателю трудно сориентироваться в море литературы. На что Вы посоветуете обратить внимание?
Поляков: Наша газета дает всю палитру сегодняшней литературы. В отличие от журналов «Новый мир», «Знамя» или «Наш современник», которые говорят только о своих. Литературы — море. И надо понять, что читать, а на что не стоит тратить время. Надо помнить, что плохая книга делает человека хуже, и выбирать только хорошую литературу. А для этого надо читать «Литературную газету».

культура: Сегодня главная болевая точка Русского мира — это Украина. Как Вы воспринимаете трагические события, которые там разворачиваются?
Поляков: На Украине идет бурный этногенез, формирование новой нации вокруг галицийского ядра, в которое еще при Австро-Венгрии была заложена русофобия как способ самоидентификации. Этногенез всегда агрессивен к той части сограждан, которая отказывается от навязываемой новой самоидентификации. А на Украине это, увы, приняло вообще фашистские или квазифашистские формы. В России, к сожалению, привыкли общественные движения анализировать с политической и экономической позиции. Но законы этнического противостояние не менее, а может быть, и более важны. Этногенез — это как природное явление, как извержение вулкана. Об этом говорил Лев Гумилев. При этногенезе новая нация, чтобы себя осознать, противопоставляет себя кому-то другому. В науке это называется «конституирующий чужой». И вот молодой украинский этнос таким «чужим» выбрал Россию, ее граждан и тех русских, которые оказались на территории Украины — образования искусственного и волюнтаристски скроенного. При Советской власти в него «до кучи» были включены и области, населенные людьми, считающими себя русскими. Впрочем, до ХХ века таковыми считали себя и те, кто нынче именуется украинцами. Перечитайте Гоголя. Так вот, именно они подверглись угрозе уничтожения или жестокой ассимиляции. И восстали. Был вариант закрыть глаза на то, что миллионы людей на Украине будут уничтожены или превращены в людей третьего сорта. Слава Богу, такой ошибки не совершили, иначе в Крыму сейчас происходило бы то же самое, что и в Новороссии. И вот, поставьте себя на место нашей власти. Могла ли она не заметить, что на Украине начался этноцид и порабощение русского населения, что соседнее государство превращается в сателлита НАТО, что мы получаем враждебную страну у своих границ? Нет, не могла. И любые санкции против нас, даже военное столкновение — зло гораздо меньшее. Вот каков был выбор. Мы могли поступить только так. Иначе следующий майдан — на Красной площади. А революция, когда именно русские стали объектом гонений, у нас уже была. И те люди, которые говорят: «Мы должны дистанцироваться, Украина сама разберется» — это те, кого в давние времена называли емким словом «врагоугодники». У Льва Гумилева есть такое понятие — зигзаг истории. Разрушение Советского Союза по административным границам — это именно зигзаг истории. Если бы в 90‑е у власти были не болтун и пьяница, а нормальный руководитель, он мог бы отстоять такой сценарий: «Да, Советский Союз распадается. Жаль, но что ж поделаешь: ни одна империя не вечна. Но тогда республики выходят из СССР в тех границах, в которых вошли в него, а принадлежность территорий, прирезанных в административном порядке, определяется плебисцитом. Как скажет население, которое там живет, так и будет». И вот представьте, что в Беловежской пуще был бы принят такой план. Вы понимаете, что таких проблем сегодня не было бы почти нигде на постсоветском пространстве. Тогда бы и Крым, и Донбасс, и Одесса, проголосовав, воссоединились бы с Россией. Но так не сделали, заложили геополитические мины, которые рвутся в Приднестровье, Карабахе, Абхазии, а теперь и на Украине. Там распрямляется зигзаг истории, стихийно проходят отложенные плебисциты, к сожалению, кровавые. Почему на Украине стали уничтожать русских и морально, и культурно, и физически? Об этом я писал, начиная с конца 80‑х. Сейчас, к юбилею, выходит двухтомник моих интервью. В отличие от многих моих коллег я могу позволить себе роскошь перепечатывать интервью, которые давал много лет назад — и при Советской власти, и в ельцинскую, и в путинскую эпоху. Мне таить нечего. Люди не стыдятся искренних ошибок, людям стыдно за свое неловкое вранье и приспособленчество, ставшее со временем очевидным. Недавно я дискутировал на ТВ с литератором Денисом Драгунским, и он заявил, что человеку вообще свойственно регулярно менять свои взгляды. Да, некоторым женщинам свойственно часто менять мужчин, но таких женщин обычно характеризуют кратким и емким словом.

культура: До каких пределов могут простираться границы сатиры? Вот в одной из пьес у Вас даже священник — сатирический персонаж…
Поляков: В церкви такие же люди, как и мы с вами, и у них такие же слабости. До сих пор многим батюшкам не нравятся «Мелочи архиерейской жизни» Лескова. Они считают, что писатель слишком ироничен в отношении клира. Но ирония — это ведь не сатанизм и не лукавое инославие. Однажды меня пригласили на телепередачу, посвященную проблемам религиозного сознания, но разговор почему-то свелся к обсуждению ремонта квартиры Святейшего. Я выступил против такого поворота, сказав, что и у мусульман, и у иудеев тоже немало проблем, но почему-то под таким углом зрения принято рассматривать исключительно православные примеры. Больше всех во время эфира резвилась одна ведущая девица. Когда все закончилось, редактор ее даже упрекнул, мол, не слишком ли ты на патриарха наезжала? Она ответила: «А мне по барабану. Я католичка». Вот это уже безобразие, когда под видом борьбы за гуманизм, атеизм, общечеловеческие ценности, просто-напросто бьются за свои собственные конфессиональные или общинные интересы. Что же касается образа отца Михаила из «Одноклассницы», с успехом идущей по стране, — он отнюдь не сатирический. Когда я писал эту пьесу, я, между прочим, советовался со знакомыми священниками, в частности, с другом моей поэтической юности замечательным поэтом Владимиром Неждановым, он стал батюшкой, у него приход под Москвой. Они мне давали советы, я что-то убрал, что-то добавил. В пьесе показан обычный современный российский священник. Был смешной случай. Одним из первых ее поставил Владикавказский русский театр. Перед премьерой раздается звонок: «Это отец такой-то из Владикавказа. Мы только что посмотрели прогон спектакля. Если вы православный человек, вы должны снять его. Не может быть таким пастырь. Почему он на прихожанок заглядывается? Почему потратил на себя деньги, выделенные на строительство храма?» В общем, раздраконил… Я перезвонил директору театра: «Владимир Иванович, мне сейчас звонил отец имярек. Ругался… Что делать?» Он ответил: «Забудь! Он у нас был раньше заведующим отделом пропаганды и агитации обкома комсомола. И тоже всех ругал!»

культура: Недавно Вы достаточно жестко прошлись по Солженицыну. А ведь для многих это культовая фигура, причем с положительным знаком.
Поляков: По Солженицыну прошлась газета «Культура», ибо именно вы дали мой краткий комментарий, вызвавший такую бурю в прессе и в интернете (смеется). В чем суть? Я всего-то напомнил, что юбилей Солженицына будет только в 2018 году, а уже сейчас принято постановление о праздновании и ведется активная работа. Но у нас же есть и другие писатели. Например, почему совсем забыли о столетии Константина Симонова в 2015-м? На мой взгляд, по меньшей мере, он фигура равновеликая. В том же 2018‑м — 200 лет Тургеневу и 150 лет Горькому. О них вообще ни гу-гу Они менее значительны, нежели Солженицын? Получается непонятный перекос. Те писатели, которые серьезно скандалили со своей страной, почему-то имеют странные преимущества перед теми, кто не ругался всемирно со своим Отечеством. Мы не заметили столетия Леонова, Катаева, Твардовского… Шолоховский юбилей прошел как-то между делом. У нас что, люстрация — принят закон, по которому мы выбираем для увековечивания только «сварливых» деятелей культуры? Мы ставим памятник Ростроповичу через пять лет после его смерти. А где памятник Свиридову? Да, он не отъезжал из страны, не бегал с автоматом по Белому дому, но он писал великую музыку. Со дня его смерти прошло шестнадцать лет. Где памятник? Кстати, в гневных отповедях, особенно в «Российской газете», занявшей позицию какого-то мелкого правозащитного бюллетеня, больше всего нажимали на то, что Солженицын не «уехал», как я сказал, а его «выслали». Во-первых, человек, которого высылают, как раз и уезжает. Разве не так? Вот, если бы его запаковали и отправили малой скоростью, тогда сказать «уехал» нельзя, а только «выслали». Во-вторых, Сноуден, высказавший о США соображения, не понравившиеся тамошней власти, может только мечтать о высылке, которой подвергся автор «Ракового корпуса». Однако он сидит у нас взаперти, зная, что на родине его ждет пожизненный срок или электрический стул. Что с чем сравнивать!

Что же касается Солженицына, то я повторю, что уже говорил: нельзя «Архипелаг ГУЛАГ» изучать в школе. Для чего в головы молодых людей XXI века закладывать мстительные фантазии, фобии, недостоверные факты и гипертрофированную антисоветчину, которой была поражена диссидентская интеллигенция середины ХХ века. Зачем? Достаточно и «Одного дня Ивана Денисовича», изданного в советское время. На эти мои соображения никто по существу не возразил. Началась истерика. Особенно удивили стенания актера Евгения Миронова. Был странный для серьезного политика комментарий Владимира Лукина. Кажется, в 90‑е годы он был послом в США. Теперь понятно, почему Америка не хочет видеть в нас равноправного партнера. Порадовало, что наш народ за последние годы понял цену лукавому прозападному либерализму. 80 % из тех, кто обсуждал проблему Солженицына на форумах, были на моей стороне. И еще — самое главное. Как мне стало известно, готовятся постановления правительства по 100-летию Симонова, 150-летию Горького и 200-летию Тургенева. А в ряду этих юбилеев пусть широко отпразднуют и 100-летие Александра Исаевича Солженицына. Своим трудолюбием он это заслужил.

культура: Вам принадлежит чудесный образ: «В памяти каждого человека есть тупик Позора, проспект Взятых вершин, улица Исполненных желаний, проезд Обманутых надежд…» Какими своими достижениями Вы гордитесь больше всего?
Поляков: Человек живет в нескольких плоскостях. Одна из них — бытовая. Я горжусь своей семьей. Я женат уже сорок лет. Редкий случай в творческом сообществе. У меня дочь, внук и внучка. Я горжусь тем, что за 14 лет (я пришел в «ЛГ» в 2001-м) тираж «Литературки» вырос в несколько раз. Мы серьезно повлияли на общественное сознание, начав пересмотр событий 1991 и 1993 годов, изменив своими выступлениями механизм присуждения Государственных премий, мы первыми заговорили о необходимости целокупной программы по истории и литературе, именно мы во многом инициировали корректировку ЕГЭ… Что касается моей литературной работы, скажу прямо: критика меня не любит, почти не замечает. Для либералов я слишком патриотичен, для патриотов слишком либерален. Чтобы прорвать этот «заговор молчания», я должен был напрямую выйти на читателя и зрителя. И я «сделал это», как выражаются в дурацких американских фильмах. Больше, чем самая положительная рецензия, меня радует звонок из издательства: «Юрий Михайлович, на складе опять закончился «Гипсовый трубач», срочно переиздаем, одобрите новую обложку!» То же самое с моей драматургией. Часто говорят, что современная пьеса может существовать только в виде камерной постановки или даже в лабораторном чтении. Чушь! Во МХАТе им. Горького у Дорониной и в Театре Сатиры у Ширвиндта мои пьесы собирают тысячные залы. Они идут по стране и за рубежом. Мои критики — это читатели и зрители, у меня с ними прямой контакт.