Андрей ЩИГОЛЕВ, Берлин

15.02.2013

Сразу после премьеры с режиссером Хлебниковым встретился специальный корреспондент «Культуры».

культура: Как возникла идея «Долгой счастливой жизни»?

Хлебников: Однажды я почти одновременно пересмотрел два фильма — «Бумер» и вестерн «Ровно в полдень» Фреда Циммермана. И подумал: что, если предложить Буслову переснять «Ровно в полдень», только шерифа сделать фермером, а бандитов чиновниками? Позвонил Пете, он загорелся идеей, но дня через три сказал мне, что не очень понимает, как это осуществить. Однако мысль уже прочно засела у меня в голове, я возвращался к ней снова и снова. И однажды попросил Сашу Родионова написать эту историю. Мы поехали в провинцию, поговорили с фермерами, и что-то начало вырисовываться.

культура: Насколько для Вас важна была мифологическая составляющая вестерна?

Хлебников: Когда начали писать сценарий, столкнулись с одной интересной вещью — я сейчас это понимаю, тогда сформулировать не мог. Вестерн, как вы правильно заметили, — действительно, пространство мифологическое, в котором существуют абсолютные понятия: Добро, Зло, Женщина, Негодяй. Американцы — искренние патриоты. Они понимают, что в системе могут быть какие-то недостатки, но в целом верят — она работает. Да, какой-то полицейский может быть вором, но коп все равно остается служителем закона. Да, чиновники дрянь, но вообще правительство справедливое. То есть существуют какие-то мифологические точки опоры. А у нас, куда ни посмотри — всюду перемена участи. Подходишь к полицейскому и не понимаешь, какой он: скорее, плохой, а вдруг хороший? Не знаешь, что будет с тобой в следующую минуту. У нас сложно снимать жанровое кино, так как очень трудно найти эти точки опоры. Помещаешь персонажа в предлагаемые обстоятельства, а тот начинает «тонуть», становясь таким же неопределенным. То ли он герой, то ли преступник. Крестьяне работают на земле, у них ее отбирают. Но штука в том — им она на фиг не нужна, и за что борется главный персонаж картины Саша, тоже непонятно. Поэтому наш фильм работает, скорее, на разрушение мифа.

культура: Но чтобы разрушить миф, он должен все-таки существовать.

Хлебников: Когда писали сценарий, все время шутили, что делаем продолжение «Любить по-русски».

культура: Мне кажется, «Долгая счастливая жизнь» вступает в полемику с мифологией советского кино. Вы используете кадры природы в качестве антитезы — она остается равнодушной к происходящему, тогда как в советской классике природа всегда была функциональной.

Хлебников: Сначала мы собрали фильм без кадров реки. Их вообще-то даже не планировал снимать. Это Паша Костомаров упражнялся в выходные. Я над ним подшучивал и не мог представить, что они войдут в картину. Мы смонтировали кино, и оно вышло никаким и ни про что. Получался политический манифест, и это было ужасно. Потом, руководствуясь какой-то неведомой логикой, я вставил три кадра реки в начало, середину и финал. И картина вдруг очень изменилась. Со мной подобное произошло в первый раз. После этого стало понятно, что нужно менять. Эти три кадра помогли мне понять идею фильма. Получилось кино про деревню и людей, которые покричали, побегали, потом предали, а через два дня вообще забыли эту историю. Стало понятно, что тащить надо именно такую идею.

культура: Для меня очевидно, что решение Саши не уходить с земли иррационально. Им движет какая-то сила, которой он не осознает.

Хлебников: Здесь я, пожалуй, соглашусь. Наверное, это мое желание, чтобы герой поступал именно так. Что-то мифологическое, спящее глубоко внутри меня. С другой стороны, его решение вполне можно оправдать обычной логикой: на собрании люди сказали ему, что он, оказывается, хозяин. Они без него погибнут. Ему это польстило. Им двигало сознание собственной необходимости.

культура: Если искать ему аналоги в литературе — на кого он похож?

Хлебников: Я думал об этом. Пожалуй, на Саньку Захара Прилепина. Он такой же — герой ни к месту, ни ко времени.

культура: Во всех Ваших картинах присутствует особая ироничная интонация. В «Долгой счастливой жизни» Вы впервые от нее отказались.

Хлебников: Сама история диктовала, что нельзя кокетничать и смеяться. За год до того, как мы начали снимать, я открыл для себя группу «Гражданская оборона», и она произвела на меня ошеломительное впечатление. Я без перерыва слушал в машине все их альбомы. Наверное, от ощущения ритма и интонации Егора Летова у меня и шло это кино.

культура: Эпизод перестрелки сделан очень эффектно и выбивается из стилистики фильма.

Хлебников: Если честно отвечать на этот вопрос… Я никогда ничего подобного не снимал и боялся, что получится паршиво и по-девчачьи. Очень старался сделать эффектнее. Может, перестарался.

культура: Вы выросли в Москве — откуда такой народнический пафос, попытки найти в деревне самую главную правду?

Хлебников: Хроническая болезнь русской интеллигенции. Стараюсь с этим бороться, но не всегда успешно. Есть лишь один способ — пожить среди этих людей. И тогда проходит и умиление, и желание немедленно им помочь. Ты видишь, что в деревне как и везде, есть счастливые и несчастные, хитрые, злые и добрые.

культура: Когда я смотрел фильм, в голове крутилась пушкинская ремарка «народ безмолвствует».

Хлебников: А у меня — финал «Семи самураев». Помните последний кадр: оставшиеся в живых самураи выезжают из деревни. Поле. Свежие могилы погибших товарищей. А к ним спиной, задом вверх, копошатся бедняки — собирают рис, поют песни. И тогда герой Симуры говорит своему товарищу: крестьяне всегда побеждают... Когда сельские жители вступаются за Сашу, они делают это абсолютно искренне. «Ты ж нам всю жизнь перевернул, как же мы без тебя?» Разгоряченные, они возвращаются домой, и один говорит жене: «Вот, козлы, хотят нашу землю забрать». А та ему: «Ты что, дурак? Этот приехал из города, втягивает тебя в свои разборки. Нас всех перестреляют-пересажают». «Точно», — подумал крестьянин. Но прямо сказать стыдно — струсил ведь — и тут же придумал себе отмазку: очень надо на рыбалку. Это абсолютно деревенское сознание, оно именно такое.

культура: Наверное, не только крестьянское. Это, видимо, единственный способ выжить.

Хлебников: Так и есть. Но я ни в коем случае никого не осуждаю.