Виктория ПЕШКОВА

28.03.2019

Эта хрупкая миниатюрная женщина летит по жизни со скоростью тихоокеанского тайфуна. Алла Сигалова ставит спектакли в знаменитых театрах, включая La Scala и Opera Bastille. Возглавляет кафедры сразу в двух театральных вузах — Школе-студии МХАТ и ГИТИСе. Того, что она уже успела станцевать, срежиссировать, пережить, с лихвой хватило бы на три-четыре биографии. А может, и больше. 

Опыт стремительно мчащихся дней она — актриса, режиссер, хореограф — суммировала в книге, которую назвала «Счастье мое!». Но рассказ получился не столько о ней самой, сколько о людях, на встречи с которыми ее судьба оказалась столь щедрой. Презентация прошла в Портретном фойе МХТ им. Чехова, там же, где незадолго до этого автор отметила юбилей. «Культура» специально выждала, когда утихнет праздничная кутерьма, чтобы у Аллы Михайловны нашлось время для обстоятельного разговора.

культура: Историк моды Александр Васильев, с которым Вы сделали несколько спектаклей, на презентации предсказал, что с выходом книги у Вас начнется совершенно другая жизнь. Сбывается его пророчество?
Сигалова: Не знаю. Я вся в репетициях. Так что если даже что-то и меняется, мне об этом еще не доложили.

культура: Вы не похожи на человека, собравшегося подводить итоги. Что стало импульсом взяться за перо?
Сигалова: Толчком послужил «разговор» с мужем, который я записала, когда Ромы уже не было на свете. Мне нужно было еще сказать ему вдогонку что-то важное. Это легло на бумагу легко и быстро, но потянуло за собой другие воспоминания. Дальше писать стало сложнее. Когда осознала необходимость рассказать о людях, которым бесконечно благодарна за то, что они были в моей жизни, поняла, как это трудно. И плохое, и хорошее вспоминать тяжело. Людям свойственно оберегать себя от излишне сильных эмоций, а мы в театре только ими и живем. В книге упомянуты не все, о ком можно было бы написать. Так что, вероятно, появится продолжение. Правда, не уверена, что скоро.

культура: Но фрагменты новой книги наверняка уже оседают в памяти компьютера?
Сигалова: Я все пишу от руки. Обычной шариковой ручкой. Издательство предложило редактора, который записывал бы за мной, задавал вопросы. Не сложилось. На его вопросы мне было совершенно неинтересно отвечать. Я вообще не понимала, почему должна беседовать о самом важном с совершенно посторонним человеком. Пришлось писать самой. На это ушло примерно полтора года.

культура: Исправлять уже написанное приходилось?
Сигалова: Нет. Ничего не переписывала, не вычеркивала. Хотя перечитывала свои листочки раз двести. Иногда брала их в руки и сама не понимала, что я там такое написала. У меня ужасный почерк, как у любой девочки, учившейся в хореографическом училище.

культура: Книга получилась очень доверительной, почти исповедальной. Не страшно так открываться перед посторонними?
Сигалова: Да, я пишу и о глупостях, и о неприличностях, случавшихся в моей жизни. Все, что с нами происходит, — и плохое, и хорошее, — уходит корнями в детство. Нужно уметь это анализировать, чтобы не пугаться собственных поступков. Когда удается отмотать все к истокам, обязательно обнаруживаешь там что-то, что через много лет привело к такому ужасному или прекрасному результату. Но не думайте, что я так уж и открылась. В книге нет хронологии, практически отсутствуют даты — следы запутаны сознательно. Я лишь слегка приоткрыла створочку, но главное всегда будет спрятано от посторонних глаз — чужая жизнь должна все-таки оставаться загадкой.

культура: Отец — музыкант, мама — балерина. Не танцевать Вы, вероятно, просто не могли?
Сигалова: Абсолютно. Танец был для меня единственно возможным способом взаимодействия с музыкой. До сих пор помню, как папа играл Шопена. И как танцевала мама. Она была очень яркой личностью. И дома, и на сцене. Она брала меня с собой в театр, а летом, в каникулы, я ездила с ней на гастроли. Все, что касалось театра, было манко. Не только его парадная сторона — спектакли, аплодисменты, но и скрытая — изматывающие репетиции, милые домашние посиделки. Этот мир мне казался самым прекрасным на свете. Только в нем мне и хотелось жить.

культура: Пробиваясь в Вагановское училище, Вы мечтали танцевать сами. В шаге от осуществления мечты все пришлось начинать сначала на близком, но все-таки ином поприще. Как смогли перебороть судьбу?
Сигалова: Я очень хотела танцевать в Кировском. И мама мечтала видеть меня на его сцене. Но сорванная спина на семь месяцев уложила меня в гипс буквально накануне выпускных экзаменов. Травма может поставить крест на выбранной профессии, но не на тебе самой — главное, что я тогда поняла. Я уехала в Москву. Поступила в ГИТИС на курс Иосифа Михайловича Туманова. Ставить начала еще во время учебы: раз попросили, два, и я почувствовала, что новая профессия зовет меня. Не я ее призываю, а она — меня. Все, полученное в Вагановском, позволяло точно понимать, как мы с ней взаимодействуем. В детстве я часто играла «в учительницу». Предмет был всегда один — танец. Видимо, призвание как-то исподволь прорастало во мне, чтобы уже в институте стать очевидным.

культура: Вы — первооткрыватель. Как определить суть жанра, в котором трудитесь?
Сигалова: Никак. Это мой язык. Я так разговариваю. Конечно, корни идут к Пине Бауш и Леониду Якобсону, но я выработала свой собственный почерк. Изобретать формулировки и раскладывать их по полочкам — не моя задача. Думаю, этого вообще не стоит делать, ведь театр становится все более мультижанровым. Конечно, критики чего-то там пишут, но я не читаю. Вообще. Это все плывет где-то в других морях. Критик в моей профессии ничего не понимает, значит, разговор не имеет смысла. Я предпочитаю, чтобы с советами ко мне никто не совался. Если полезет, может и схлопотать.

культура: Вы ни с кем свою работу не обсуждаете?
Сигалова: Обсуждаю. С Аллой Борисовной Покровской, например. С Анатолием Мироновичем Смелянским. А сколько было переговорено с Олегом Павловичем. В 2003-м я делала дипломный спектакль на курсе, где училась Ира Пегова, — «Фро». После премьеры, далеко за полночь, раздался звонок. Он подробно разбирал постановку, говорил какие-то очень точные слова, радовался нашей удаче. Табаков преподал мне урок, который я буду помнить всю жизнь, — надо находить время, чтобы сказать человеку доброе слово. В последний раз мы общались, когда я репетировала «Катерину Ильвовну». Олег Павлович очень ждал этого спектакля. Он уже очень плохо себя чувствовал, но пришел к нам на прогон, потом сидел с артистами, а после мы еще что-то обсуждали вдвоем у него в кабинете. Это был потрясающе щедрый человек, умевший прощать ошибки, если ты честно и талантливо делал свое дело.

культура: Как Вы собираете команду для нового спектакля?
Сигалова: Задаюсь вопросом — а с кем я хочу прожить ближайшие два или три месяца? Спектакль — это путь, который ты должен пройти. Главное — кто идет с тобой рядом, твоя команда. Ведь на этой дороге будут сомнения, ошибки, даже тупики. Нужны те, кто способен будет все это преодолеть. Мне не нужно «плечо» для опоры. Его почти никогда и не бывает. Но если оно появляется, я счастлива.

культура: Нужно ли с публикой специально выстраивать отношения?
Сигалова: Мы рассказываем историю и хотим, чтобы нас услышали и поняли, но гарантий никаких нет. У нас просто могут не совпадать системы координат, и это нормально. Сверяясь с другими системами, лучше представляешь свою собственную. Я прекрасно помню, как люди уходили с фильмов Тарковского, хлопая креслами. Публика — не однородная биологическая масса, а собрание индивидуальностей. Это надо принять и с этим работать. Есть спектакли, которые совершенно не поняты зрителем, но я знаю, что они — моя удача, а ему просто надо было тогда что-то другое.

культура: Но публика несовпадение координатных сеток воспринимает болезненно. Разочаровавшись в увиденном, она чувствует себя обманутой. Может, выход в том, чтобы заранее знать, что тебя ожидает, а не идти в театр на авось?
Сигалова: Возможно, это и выход, но далеко не лучший. Выбирая только то, что должно понравиться, человек заранее будет отметать все, что в его интересы и уровень понимания не входит, обделяя самого себя. Наоборот, надо смотреть непривычное, учиться взаимодействовать с непонятным. Это тоже акты взаимодействия с искусством. А у нас к нему относятся как к службе быта — заштопайте мне, пожалуйста, вот эту душевную рану.

культура: Вы недавно выпустили в МХТ спектакль «ХХ век. Бал». Что впереди?
Сигалова: «Моя прекрасная леди» в «Табакерке». Премьера состоится в начале июня в рамках фестиваля «Черешневый лес». Параллельно идет работа в Театре Вахтангова над спектаклем о Фрэнсисе Фицджеральде. Плюс «Ромео и Джульетта» — дипломный спектакль на курсе Евгения Писарева в Школе-студии МХАТ. Хочется говорить о светлых, чудесных моментах, которые хоть и редко, но случаются в нашей жизни.

культура: Танцовщики, как правило, рано покидают сцену. Вы же до сих пор остаетесь играющим, вернее, танцующим «тренером». Откуда силы?
Сигалова: Они просто есть и все. Я много танцевала, но в 37 тоже решила, что пора заканчивать: родился Миша, вышла из формы, обострились старые травмы. Но как раз тогда я придумала для моего друга Сергея Вихарева спектакль «Циники» по Анатолию Мариенгофу и искала ему партнершу. Предлагала разные кандидатуры, он их отвергал, находя какие-то абсолютно правильные аргументы. В конце концов заявил, что это должна быть я: пока можешь — танцуй! Я отговаривалась — не могу, не хочу, но в класс все-таки пошла. Работала и глотала слезы — зачем мне это, если все в моей жизни и так прекрасно?! Занималась по собственной программе, где каждое упражнение было тщательно отобрано, обкатано на своем опыте. Поговорка о пользе учебы на чужих ошибках не работает. Чужой опыт можно проанализировать, присвоить нельзя. Все ценное из него придется проверять на себе.

культура: Недавно Вы объявили, что прекращаете играть в Театре Моссовета спектакль «Кастинг», несмотря на то, что он до сих пор собирает полный зал. Не жалко?
Сигалова: Жалко — неправильное слово. Я вышла из спектакля и надеюсь, театр найдет мне достойную замену. Я живу интуицией. Она мне подсказала, что это нужно сделать. В театре все очень сожалеют, но все должно происходить вовремя. В определенном возрасте надо очень внимательно относиться к участию в том или ином деле. Доказательство того, что я все сделала правильно, — звонок моего ученика, который очень хочет поставить со мной спектакль. Он пока не знаменит. Зато безумно талантлив. Я с радостью буду с ним работать.

культура: Из Ваших воспитанников можно составить не одну труппу.
Сигалова: Они работают практически во всех столичных театрах. И не только в столичных. Когда начала преподавать, большинство моих учеников было старше меня 22-летней. С каждым — абсолютно любовные отношения. Или почти с каждым. Вне любви я работы не представляю — скукоживаюсь как позавчерашний сыр. Но есть граница, которую мы не переходим. Впрочем, ко мне вообще очень трудно подойти близко. Держать дистанцию я умею.

культура: За их успехами следите?
Сигалова: Стараюсь. Они же огорчаются, если не успеваю посмотреть их новую работу. Мне все интересно. Даже неудачи. Проанализировав неудачу талантливого человека, многое можно уяснить для себя. И в неполучившихся спектаклях бывают изумительные актерские находки. Я благодарный зритель, потому что знаю, какой ценой за это заплачено. Иногда даже доигрываю в уме за артиста то, что он не смог сделать на сцене.

культура: Вы работаете с драматическими актерами. Большинство хореографическими данными не обладают, но в итоге все начинают двигаться, как профессиональные танцовщики. Что Вы с ними делаете?
Сигалова: Педагогика — мое призвание. Нужно найти толчок к воспроизведению правильного эмоционального движения. Подобрать актерскую мотивацию к каждому фрагменту роли. Это задача режиссера, не хореографа. Мой метод преподавания способствует раскрытию резервов пластической выразительности актеров.

культура: От чего, по-Вашему, зависит самореализация в творчестве?
Сигалова: От характера. Его наличие предполагает умение преодолевать препятствия, неизбежные на пути любого человека, не обязательно творческого. Жизнь — это преодоление, ежеминутное. Тяжелый, каторжный труд. Я человек действия: надо взять барьер — беру. Не разговариваю, делаю. Очень легко упустить шанс, который тебе дан. При этом даже пойманный шанс — не гарантия успеха. Но пытаться надо. Лучше жалеть о сделанном, чем о несделанном.

культура: В книге Вы вспоминаете о том, как прятали фотографии Михаила Барышникова, когда компетентные органы «чистили» музей училища от всего, что напоминало о «невозвращенце». Это могло вылиться в «волчий билет» на всю жизнь. Неужели считали такой риск оправданным?
Сигалова: Он был в числе кумиров моего детства. Я видела его на сцене Кировского, старалась не пропустить ни одного спектакля, восхищаясь уникальным дарованием. А потом Барышников остался в Канаде. К нам в класс, только что вступивший в комсомол, пришли серьезные дяди — выбрать помощников для разбора музейных архивов. Мы с подругами вызвались первыми. Нам поручили сортировать фотографии. Те, на которых был Барышников, требовалось отложить в отдельную стопку. Несколько штук нам удалось спрятать в нижнем белье. Две у меня хранятся до сих пор. Судьба свела нас спустя много лет: меня попросили поставить одноактную сюиту для вечера в честь его 50-летия в Латвийской опере. В первом акте танцевал сам Михаил Николаевич, во втором — труппа театра исполняла первую часть моего «Желтого танго». Репетиции шли в разных залах, и у меня даже в мыслях не было «случайно» столкнуться с ним в коридоре.

культура: Но встреча все же состоялась. И не одна. Что произвело на Вас самое сильное впечатление?
Сигалова: Величие — не таланта даже, а личности. Есть люди, образ которых можно завершить: наступает момент, когда понимаешь, что ничего нового ты о нем не узнаешь. А Михаил Николаевич все время трансформируется. Загадочная фигура, притягивающая и отталкивающая одновременно. Он может очень тепло общаться, а на следующий день пройти и не заметить. Разочарование борется с обожанием, но восхищение всегда выигрывает. Бешеная амплитуда, рождающаяся на твоих глазах, завораживает. Вот она и создает масштаб личности.

культура: Отдельной главы о Вашем муже, Романе Козаке, в книге нет, но его присутствие чувствуется почти на каждой странице.
Сигалова: Рома — необыкновенный человек. Для меня он в первую очередь был наставником, учителем. Я с огромным уважением к нему относилась и не считала нужным выплескивать на него свои проблемы. Я все решала сама, не прибегая к нему как к «жилетке». Рома много ставил, много ездил, потом возглавил Театр Пушкина. Естественно, дом был на мне. Да я бы и не стала жить с мужчиной, который сам себе рубашки гладит. Муж — не «кухонный комбайн», облегчающий жизнь. Это другая субстанция. Рома мог через день спрашивать, где у нас лежат вилки или полотенца. Поначалу я даже обижалась: да вот же они! Потом поняла — на какие-то вещи просто не стоит обращать внимания. Если есть нечто важное, ради чего мы вместе, то совершенно все равно, кто куда бросил пиджак и почему не закрыл тюбик с зубной пастой.

культура: Что Вас в жизни удивляет?
Сигалова: Только талант. Меня окружает огромное количество талантливейших людей, которыми я восхищаюсь, и это делает мою жизнь совершенно прекрасной.

культура: Паспортный возраст для Вас существует?
Сигалова: Он где-то есть, но не мешает. Даже помогает. Когда задумываюсь о нем, понимаю, что действительно очень много прошла. А когда не думаю — просто лечу.

культура: Считается, что мир принадлежит молодым, однако женщине любого возраста найдется в нем место, если... Продолжите фразу?
Сигалова: Если в ней не угасло желание.

культура: Вы назвали свою книгу «Счастье мое». Можете сконцентрировать триста страниц в одной фразе?
Сигалова: Счастье — это амплитуда, с которой ты живешь.

Фото на анонсе: Сергей Пятаков/РИА Новости