Елена ФЕДОРЕНКО

23.11.2016

В «Ленкоме» премьера — Марк Захаров завершает работу над «Днем опричника». Пьесу по романам Владимира Сорокина написал сам режиссер. Материал выбран достаточно острый, заняты популярные любимые актеры — все это будоражит зрителей. «Культура» расспросила художественного руководителя о новом спектакле, предстоящем юбилее театра и заодно побеседовала о сегодняшнем искусстве.

культура: Чем Вас привлекла проза Владимира Сорокина, к которой отношение весьма неоднозначное?
Захаров: Немирович-Данченко когда-то говорил, что если театр не ставит современных авторов, то он деградирует и теряет необходимый контакт со зрителем. Сорокин — наш современник и замечательный писатель, непростой. Считаю его продолжателем гоголевской традиции. В его книгах — резкие, подчас эпатажные зарисовки человеческой души, и далеко не всегда ее светлых сторон. Он обладает особым юмором, какой иногда можно назвать черным, и сарказмом — сочным, выразительным, непредсказуемым. Это мне нравится. Правда, не все его произведения я читал с удовольствием, от иных — вздрагивал. Собственно, потому он и значительный прозаик, чтобы не принимать его сразу, целиком и полностью. 

В основу спектакля мы положили роман «День опричника» и включили некоторые фрагменты «Теллурии». Если говорить о прагматическом смысле, то есть в обоих романах авторское предостережение. Не стоит всех делать героями. Историю России надо знать и уважать, но и понимать, что деяния прошлого не всегда могут считаться достижениями, не все исторические персонажи прекрасны. Это может привести к абсурду, и тогда после Ивана Грозного можно поставить памятник Лжедмитрию, и не одному, их же история знала несколько. Известно, что они были образованными людьми, особенно Лжедмитрий I, пытавшийся внедрять некоторые западные нормы в российскую действительность. 

культура: Вы всегда внимательны к слову, нередко скрещиваете творения даже не одного, а разных авторов. То, что Вы соединили два романа, как раз не удивляет. Принимал ли автор участие в написании пьесы?
Захаров: Я благодарен Сорокину за то, что он предоставил возможность распоряжаться своими произведениями. Так обычно бывает в кинематографе, когда выкупается право на использование того или иного прозаического текста. По такой же формуле закреплены наши деловые взаимоотношения с Сорокиным. Хотя возникали некоторые сложности. Я давно начинал эту работу, потом остановился из-за трудностей, но о них скучно и долго рассказывать. После перерыва, сравнительно недавно, снова приступил к написанию сценической версии.

Сорокин же вдруг сказал: «Лет 5–6 назад, когда вы собирались ставить спектакль, было вовремя, а сейчас годы прошли, и все уже не столь актуально и интересно». Авторы вообще о своих произведениях подчас рассуждают странно. Мы с Владимиром Георгиевичем вошли в переписку, я попытался поспорить и объяснить, что его романы продолжают оставаться весьма нужными и сообразными нашему времени, нашим вкусам, потребностям, тревогам и некоторым печалям. Убеждал. Когда появилась поэма Гоголя «Мертвые души» в 1842 году, передовая часть русского общества с интересом знакомилась с новым произведением не только потому, что было вовремя. Разве годы спустя «Мертвые души» утратили свое значение? 

культура: Кризис, санкции, нестабильная международная обстановка... Кажется, стоит успокоить человека, гармонизировать его внутренний мир, что ли. Вы же беретесь за романы, где будущее представлено диким средневековьем, за антиутопию, что изначально предполагает описание отрицательных тенденций развития. 
Захаров: Знаете, меня еще в школе учили, что у Гоголя в «Ревизоре» главный герой — смех. Думаю, юмор, гротеск и сарказм, которыми начинены произведения Сорокина, особенно те, что взяты в качестве исходного материала, вызовут здоровый смех, и он компенсирует недостаток положительных явлений и персонажей. Должен сказать, что мы, рассуждая на тему, предложенную писателем, кое-что изменили и придумали по-своему, по законам театра. Вспоминали Чайковского — он не обижался на брата Модеста за то, что тот сокращал, дописывал и переписывал Пушкина, это делалось для того, чтобы опера «Пиковая дама» сценически прозвучала, стала интересной и заразительной для зрителей. Идем примерно тем же путем. 

культура: В каждом Вашем спектакле — всегда яркий герой: Тиль или Хоакин, Фигаро или Тевье-молочник, граф Резанов или Пер Гюнт. В новом, видимо, опричник Андрей Комяга, чей рабочий день вмещает множество важных государственных поручений. Кто он для Вас? 
Захаров: Знаете, мы немножко дофантазировали. Комяга проходит через все круги ада, его мозг начинает испытывать определенный дискомфорт, в сознании случаются изменения. То, что он видит и чувствует, вступает в противоречие с тем, что делает по должности. Мы постарались превратить Комягу в персонажа, который должен вызвать определенные позитивные эмоции в зрительном зале.

культура: То есть он человек симпатичный?
Захаров: В конце концов — да, хотя и не сразу. Он дорог мне тем, что не с начала заявлен как абсолютно положительное действующее лицо, а находится в пути и в состоянии, когда подсознание опережает разум и интеллект. Комяга начинает сомневаться в том, чему служит, в заданиях, что должен выполнять. Постепенно в какой-то степени он освобождается от скверны и превращается в человека, достаточно симпатичного и вполне понятного нам.

культура: Представьте актеров, занятых в спектакле.
Захаров: Получилось изобилие народных артистов. Комягу играет Виктор Раков, Батю — главного опричника — Сергей Степанченко, в остальных ролях — Дмитрий Певцов, Татьяна Кравченко и артисты, пришедшие в наш театр сравнительно недавно: Виктор Вержбицкий и Владимир Юматов. Забыл Александру Захарову — она играет вдову Куницыну, роль хотя и не очень объемная, но важная для того просветления, какого мы ищем по линии Комяги. Жена столбового. Мужа повесили, ребенка отобрали, в спектакле идет напряженная борьба за младенца. Правда, браком она тяготилась. 

культура: По-моему, в романе иначе?
Захаров: Это наши фантазии и наши добавления в сюжет.

культура: Пьесу Владимир Георгиевич читал?
Захаров: Читал, когда она была только написана. Ему понравилась, дал добро, никаких возражений у него не возникло.

культура: Автор прилетит на премьеру?
Захаров: Надеюсь. Я сейчас немного опасаюсь с ним разговаривать...

культура: Сегодня театр многолик, и в нем все ярче проявляются два полюса: «чернуха» с ужасами и тупиками и откровенная развлекаловка, так? 
Захаров: Согласен, такая тенденция существует. Есть еще спектакли режиссерских ребусов. Они меня не увлекают и довольно быстро забываются. Не выходит у меня к ним эмоционально подключиться. 

культура: Какой театр Вам ближе?
Захаров: Во мне бушует то, что я называю дурной романтикой и дурным оптимизмом. От них я не могу убежать. Наверное, уже и не хочу. Есть стремление продолжать традиции русского театра. Известно, что наши предки, досмотрев что-то серьезное, допустим, «Грозу» Островского, требовали, чтобы в конце им показали водевиль. 

культура: На десерт?
Захаров: Для них эта кода казалась очень важной. Наверное, и нам необходимо, чтобы от театра оставалось послевкусие радостное и приятное, а не гнетущее и тягостное. Сложностей в нашей жизни хватает, как и отрицательных эмоций. Добавлять их, как и пугать зрителей, мне никогда не хотелось. И сегодня не хочется. 

культура: Можете назвать, к примеру, двух режиссеров, чьи спектакли Вам интересны?
Захаров: Стараюсь смотреть новые спектакли, но сейчас был занят репетициями и что-то пропустил. Нахожусь под впечатлением от режиссера Юрия Бутусова, он, по-моему, замечательно поставил «Доброго человека из Сезуана» в театре Пушкина. Любопытен Кирилл Серебренников. Мне не хочется пересматривать одну из последних его работ «Машину Мюллер», но я с уважением отношусь к нему как к личности. Он ищет новые способы театральной выразительности и рождает новые идеи, что важно. 

культура: Прошел тишайший съезд Союза театральных деятелей — при закрытых дверях. Спокойствие нарушило неожиданное выступление Константина Райкина. Только ленивый не рассуждает теперь о цензуре. СТД даже организовал дискуссию на означенную тему, где собственно о цензуре и не говорили. Но выступающие касались темы запрета художественных произведений общественными организациями и людьми, не имеющими отношения к искусству.
Захаров: Недавно у нас состоялась достаточно продуктивная и интересная встреча с Сергеем Владиленовичем Кириенко — первым заместителем руководителя администрации президента России. Присутствовало ограниченное количество людей — человек десять, в основном деятели московские, из Петербурга приехали Андрей Могучий и Лев Додин. Говорили о самозваных цензорах, примитивных «патриотических» и «православных» активистах, которые представляют якобы общественные организации и не гнушаются разного рода хулиганскими действиями: врываются на сцену, обливают мочой экспонаты в галерее, подкладывают свиные головы на входе в театры. По форме проявления это разнузданный бандитизм, и его нельзя оставлять безнаказанным. Нас услышали.

культура: В чем может выражаться настоящий, а не примитивный патриотизм у нормального человека?
Захаров: Нормальный человек не будет говорить об этом. Тем более кричать, наворачивая словесные обороты. Вообще риторика по поводу собственного патриотизма мне кажется подозрительной и вызывает недоверие. Настоящий патриотизм не декларируется, а проявляется в поступках людей, имеющих возможность их совершить. Патриотизм — чувство интимное, как и отношения с верой. Когда я учился в институте, нас иногда спрашивали: вы боретесь за мир? Я отвечал: да, конечно, я — за мир. Был такой обмен речевыми заклинаниями, и они получили вполне заметное распространение в культуре нашей страны. Страна же огромна по размерам и силе инерции, и ей, как большому океанскому лайнеру, чтобы повернуть и изменить курс, надо заблаговременно готовиться. И постепенно. Сразу ничего не выйдет.

культура: Театральная цензура все-таки нужна?
Захаров: Полагаю, если человек получает в свое распоряжение театр и становится художественным руководителем или директором, то уже прошел через многие фильтры и способен отличить произведение, достойное зрительского внимания, от того, что может навредить, усугубить неприятности, накопленные в жизни. 

Говорю на эту тему осторожно, потому что иногда лучше не выносить готовый вердикт, а подождать. Время обладает целебным свойством, оно все расставит по местам. Мы помним судьбу «Лолиты» Набокова и бунинских «Темных аллей», запрещенных к печати в ряде стран. Происходят какие-то изменения, и к ним надо относиться со здоровыми мозгами, не торопиться с выводами. Если в момент создания «Черного квадрата» Казимира Малевича активистов снабдили бы черной краской, и они, растиражировав полотно, поехали бы по регионам знакомить зрителей с произведением супрематизма, оно, думаю, не вызвало бы никакого энтузиазма. 

Излишки болезненной фантазии уходят. Помню мучения Игоря Кваши, когда ему предложили сыграть в иностранной пьесе о том, как человек влюбился в козу и у него возникли серьезные проблемы сексуального и эмоционального характера, связанные с этим животным. Театр настаивал, Кваша страдал — в конце концов все забылось, произведение не стало рубежом в развитии мировой драматургии.

культура: Под молох скандала попала и опера «Дети Розенталя». Либретто к ней написал, кстати, Владимир Сорокин. Прошло время, и сейчас уважаемая фирма «Мелодия» выпускает диск этого сочинения Леонида Десятникова.
Захаров: Все-таки надо уметь ждать. Терпеливо и спокойно. Примеров много. Мой любимый композитор — Сергей Прокофьев. Будучи студентом, снимался в массовке фильма-балета «Ромео и Джульетта» и слушал эту музыку каждый день. Конечно, Чайковский и русская классика для меня были священны, но новое, колючее и непривычное, что было в прокофьевских мелодиях, стало мне дорого после ежедневных прослушиваний. «Подмосковные вечера» запела вся планета, они стали знаком и символом русской культуры, а ведь песня первоначально подверглась резкой критике. Авторов признали неудачниками: «Как это — речка движется и не движется? Надо освобождаться от таких бредовых идей». А «День Победы» Давида Тухманова, под него сейчас маршируют колонны на Красной площади во время парада? В мелодии услышали элементы чуждого советскому человеку фокстрота и не пропускали в эфир. Только благодаря Льву Лещенко, исполнившему «День Победы» в обман телевизионного руководства, о песне узнала вся страна, публика восприняла ее восторженно, и сейчас она по праву — гордость и украшение нашей культуры.

культура: Вы излишне строги к своим работам. Считаю, рано сняли, например, «Тиля» или «Жестокие игры». Но есть в репертуаре долгожитель — «Юнона и Авось». Спектакль не стареет, в прошлом сезоне посмотрела — будто вчера поставлен, а не три с половиной десятилетия назад.
Захаров: Да, «Юнона» сейчас идет, может, лучше, чем раньше, особенно в пластических массовых сценах. Пришло новое поколение молодых ребят, а они интенсивно занимаются хореографией уже в театральных училищах. Раньше, когда мы выпускались с первым составом, пластической подготовке не придавалось такого большого значения. Эта рок-опера очень сбалансирована, я даже пытался сделать комплимент Алексею Рыбникову, сказал, что он многие фрагменты не сочинил, а уловил с небес. Там есть церковные песнопения, переосмысленные, талантливый композитор имеет право что-то брать из Евангелия и переводить на музыку. В спектакле хороша ритмическая основа, она помогает держать его в форме. Мне сказали коллеги, и я поверил им, что в день наших репетиций «Юнона» играется лучше, с большей заразительностью. И потом в самой истории есть такая любовь, есть характеры, есть, наконец, явление Богоматери, у которой особые отношения с российской культурой и менталитетом. Спектакль был принят сразу и без всяких поправок — совершенно неожиданно для нас, мы-то готовились к тому, что можем в чем-то уступить, а в чем-то нет. Андрей Вознесенский предложил поехать в Елоховский собор благодарить Казанскую Богоматерь за поддержку. Так мы и поступили. 

культура: Что еще Вам помогает в жизни?
Захаров: Две наши собаки, эрдельтерьер и фокстерьер, производят некое целебное воздействие.

культура: Между собой дружат?
Захаров: Они хорошо живут, но иногда фокстерьер, а у него жуткий, тяжелый, просто отвратительный характер, переходит все границы. Большой эрдельтерьер относится к товарищу терпимо, даже когда тот его кусает. Но были случаи, когда не выдерживал и срывался. Приходилось даже прибегать к помощи ветеринаров. 

культура: Потом мирились?
Захаров: Да, сразу, и ложились спать рядом. Большой пес никогда не идет домой с улицы без маленького. Есть у них некая корпоративная солидарность.

культура: Пятое десятилетие Вы во главе «Ленкома», воспитали несколько театральных поколений. Изменилось ли актерское племя?
Захаров: Меня спрашивают часто, какая молодежь была раньше. Знаете, я вспоминаю себя студентом ГИТИСа, и мне кажется, что я и мои товарищи очень уступаем современным ребятам. Среди них есть те, кто вызывает восторг и любопытство. По интеллектуальному уровню они превосходят выпускников театральных вузов, пришедших в театры 50–60 лет назад. Это мое субъективное мнение, но достаточно устойчивое. 

культура: Сезон для «Ленкома» юбилейный. Как будете отмечать 90-летие?
Захаров: В январе пройдет торжественный вечер, очевидно, «Хрустальная Турандот», которой занимается Борис Петрович Беленький, вручим награды людям, продолжающим традиции театра. Готовим к изданию большую книгу с иллюстрациями, где вспомним всю историю. От ТРАМа и «Синей блузы», через исторические этапы, связанные с именами Ивана Берсенева, Софьи Гиацинтовой, Ростислава Плятта, Аркадия Вовси, — к Николаю Караченцову, Инне Чуриковой, Александру Збруеву, Олегу Янковскому, Евгению Леонову, Александру Абдулову и, конечно, к нынешнему поколению ленкомовцев. 

культура: Если задумываетесь об истории своего театра («Ленком — мой дом» — так ведь называется одна из Ваших книг), какую картинку рисует фантазия?  
Захаров: Самая яркая — гармонь Николая Крючкова, его звездный путь начинался в ТРАМе. 

культура: Когда Вы вспоминаете Григория Горина, понимаешь, что незаменимые люди есть. 
Захаров: Конечно. Горин был последним человеком, который мог мне грубить. Остальные все-таки опасаются. Правда, после грубости он сразу переходил на какие-то конструктивные предложения, мы с ним работали в очень тесных, дружеских отношениях, он придумывал отдельные фразы, какие-то повороты для спектаклей. Для меня это дорого. Человек умный, он научил меня многому. Например, что бывают мысли вечерние и утренние. Первые, по мнению Горина, носят взрывной характер, сразу хочется воскликнуть: «Эврика, найдено, вот как надо!» А поутру они вдруг меркнут. Утренние соображения дороже вечерних озарений.