Последний вагон западного индивидуализма

Ольга АНДРЕЕВА, журналист

13.05.2020

Пандемия и жесткие социальные ограничения показали, что коллективистский Восток выживает куда успешнее, чем индивидуалистический Запад. Почему?

На прошлой неделе шведское издание Dagens Nyheter опубликовало интересное исследование о том, почему так мало смертей в странах Восточной Европы, ранее входивших в социалистический блок. Автор Ингмар Невеус приводит цифры, которые действительно наталкивают на некоторые размышления. Данные по числу жертв коронавируса на Западе и Востоке Европы различаются на порядки. К 4 мая в Бельгии число смертей на миллион жителей составило 687, в Испании — 541, в Италии — 478, в Великобритании — 428, во Франции — 371. Между тем на Востоке ситуация совершенно другая: в Эстонии на миллион приходится всего 42 смерти, в Румынии — 41, в Венгрии — 36, в Чехии — 23, в Польше — 18, в Словакии и вовсе четыре. «Даже в пределах Германии граница между сильно пострадавшими регионами и теми, где ситуация менее сложная, проходит именно по линии прежнего железного занавеса, разделявшего бывшие ФРГ и ГДР, — замечает автор. — И на западе умерло гораздо больше людей». 

Почему так получилось? Разумеется, все дело в сроках и жесткости введенных мер. Так 12 марта, когда британский премьер советовал согражданам смотреть футбол на стадионах, а президент Франции готовился к муниципальным выборам через несколько дней, в Чехии уже ввели жесткий карантин. Примерно в то же время ввели карантин и в Италии. Но в Чехии к 12 марта было всего 116 зараженных и ни одного летального исхода, а в Италии болело уже 12 тысяч человек и около тысячи умерло.

Объясняя этот феномен, шведский журналист не упускает возможности пнуть труп европейского социализма и в качестве первой причины диспропорции называет слабость восточноевропейской медицины. Он полагает, что власти в Восточной Европе рассуждали примерно так: уж если Италия с ее блестящей медициной не справляется, что будет у нас? Но тут автора явно подводит логика. Как быть с Германией, где медицина действительно роскошная, причем одна на всех? А вот, поди ж ты, на территории бывшей ГДР болеют и умирают существенно реже. Да и особенности социалистической медицины таковы, что после массовых реформ здравоохранения Европа о них может только мечтать.

Надо отдать должное автору статьи. Он честно признается, что есть и другая причина, а именно гораздо более высокий уровень социальной ответственности. «В то время как многие западные европейцы протестуют против карантина, их кузены на Востоке ко всему относятся спокойно. Строгие ограничения не только воспринимаются как должное, но и зачастую весьма популярны», — замечает автор. Шведы и тут не смогли удержаться от выпада в сторону пресловутого наследия тоталитарных режимов, но все же не дали себе зайти слишком далеко. «Да, конечно, такие режимы, как в Польше и Венгрии, использовали пандемию, чтобы консолидировать власть, — цитирует автор Ли Бенних-Бьёркмана, профессора политологии Упсальского университета, — но нужно помнить, что речь идет о популярных партиях, которые пользуются поддержкой народа. Так что в этих странах, возможно, людям чуть ближе лозунг «Государство — это мы». 

Феномен поразительной жизнестойкости европейского Востока еще будет исследован. Но уже сейчас видно, что в организации мировых сообществ есть нечто, до сих пор неучтенное геополитически. Право носить или не носить маску в условиях карантина окрасилось в тона политической психологии и обнаружило разную природу национальных групп. Нас снова опрокидывает в бездну сомнений « индивидуализм или коллективизм, тварь ли я дрожащая или право имею, собственное мнение или диктатура большинства. Вся европейская культура, начиная с греков, воспевших Прометея, укравшего огонь вопреки воле богов, предполагает возвышение всякого, кто идет против течения. Однако те же греки отлично понимали, что асистемность хороша только в определенных условиях. Разные исторические эпохи греческой жизни требовали разных ценностных ориентиров, которые принимались прагматично, исходя из логики реальной потребности в выживании. Причем главным условием этого выживания было именно членство в группе: изгнание из полиса, тот самый остракизм, было одним из самых страшных наказаний, означавшим гражданскую смерть. Единение с большинством в греческой системе координат было вовсе не признаком малодушия, а проявлением здравого смысла. Вся греческая трагедия, в сущности, о том, что боги неизбежно карают тех, кто позволил себе действовать вопреки закону большинства. 

Усвоив политический опыт Греции, мы, кажется, не усвоили их здравого смысла. Европейская культурная логика неумолимо требует во что бы то ни стало сопротивляться мнению большинства. Не потому, что оно плохое или неправильное, а потому, что хождение против течения имеет куда более весомый культурный и эволюционный авторитет. Получается, что за спиной вирусных диссидентов стоят декларация прав человека, гражданские свободы и соблазнительный призрак европейского индивидуализма. За спиной смиренных носителей масок — ГУЛАГ, сталинские репрессии, голодомор и позорное пятно коллективизма. А между тем греки, родители демократии, отлично понимали, что есть время собирать камни и время их разбрасывать. Воспевая индивидуализм одиночек и атлантов, расправляющих плечи, Запад оказался беспомощен перед вызовом, требующим массовой мобилизации. До сих пор политическая психология искала стационарные черты наций, присущие им изначально. Мир делился на индивидуалистический Запад и авторитарный Восток. Однако классические исследования конформизма не подтверждают эту теорию. 

В 1951 году американский психолог Соломон Аш провел серию опытов, с помощью которых в психологии впервые появилось понятие конформизма. Опыт был предельно прост. Испытуемым показывали три отрезка разной длины и предлагали выбрать, какой из отрезков совпадает по длине с эталонным. Выбор все участники эксперимента должны были сделать вслух по очереди, в группе из 4–8 человек. По условиям Аша только один человек (наивный субъект) из группы не знал реальных условий эксперимента. Все остальные были заранее проконсультированы и должны были давать заведомо неправильные ответы. Наивный субъект всегда отвечал последним, выслушав целый ряд неверных ответов. 

Оказалось, что часть испытуемых неизбежно подчинялась мнению группы и давала неверный ответ. Их-то Эш и назвал конформистами. По умолчанию предполагалось, что конформизм — это отрицательное свойство личности, что-то сродни слабости характера и преклонению перед авторитетами. Эксперимент Эша был повторен более чем в 100 странах. Ожидалось, что уровень конформизма будет выше там, где традиции коллективизма укоренены в историческом опыте, и ниже там, где культура предполагает свободу личности и декларирует индивидуализм. По этой логике самой нонконформистской страной должны были стать США, а лидеры конформизма — таиться на Востоке. Однако данные Эша свидетельствовали ровно об обратном. Процент конформных американцев оказался весьма высок — 68 процентов. Японцы, безусловно, принадлежащие к коллективисткой традиции, оказались конформны только на 20 процентов, в чем сошлись с немцами. Французы заняли промежуточное положение — примерно 40 процентов. А Канада, Великобритания и традиционные северные народы показали и вовсе нулевой уровень конформности. 

Этот феномен пытались объяснить множеством версий. Согласно одной из них, конформность выше там, где общество наиболее устойчиво и гарантировано от потрясений (США). Там, где выживание происходит в жестких условиях (эскимосы), человек вынужден брать на себя ответственность за собственный выбор. Есть и другое объяснение. Коллективизм свойствен культурам, где перед обществом исторически стояли цели, которых не добиться в одиночку. В этом случае конфликт с группой будет равен самоубийству. Нонконформизм может позволить себе только общество, лишенное вектора развития.

Так или иначе, но в ситуации пандемии эволюционно востребованным оказался именно конформизм. Именно он стал тем ресурсом, который может привести нас к выживанию. Это возвращает нас к прагматичному опыту Греции и требует пересмотреть ценностные ориентиры. Человек и общество — сложные системы. Отдавая предпочтение одному свойству, мы вовсе не обогащаем, а обедняем себя, подтачивая собственный эволюционный ресурс. Нонконформный индивидуализм — это не панацея на все времена. Конформизм коллективности на наших глазах доказывает, что и он обладает своими достоинствами. 

Интересно, что, готовя эту статью, я так и не смогла найти данных о том, проводился ли эксперимент Эша в России или СССР. Уровень российского конформизма численно не измерен. Однако, судя по постам в фейсбуке, он не так уж высок. Множество вирусных диссидентов призывает в буквальном смысле срывать маски и считать пандемию не более чем медийной манипуляцией. Вполне вероятно, что это тоже своеобразная форма конформизма, просто «своей» группой наши диссиденты считают не «коллективистскую» Россию, а «индивидуалистический» Запад. Беда только в том, что западный индивидуализм во время пандемии потерпел очевидный крах. Если наши диссиденты чего-то и добились, то только того, что вскочили в последний вагон поезда, который несется в пропасть. Перефразируя слова создателя сети «ВКонтакте», клясться в верности европейскому индивидуализму — сейчас все равно, что покупать акции на пике их стоимости. Ни один брокер вам этого не посоветует.