Александр МАТУСЕВИЧ

23.02.2016

«Золотая маска» представила «Дон Жуана» из Пермской оперы.

Событием номер один на нынешней «Маске», «единственно заслуживающим внимания», по мнению столичной «просвещенной публики», является, конечно же, визит пермского Оперного театра во главе с Теодором Курентзисом. Что может быть прекраснее, изысканнее и прогрессивнее, нежели аутентичный Моцарт, исполненный неистовым греком, да еще и в стильном европейском прочтении от одной из участниц каталонской группы La Fura dels Baus?

Однако спектакль, показанный в Москве, разочаровал многих. Постановка аргентинки Валентины Карраско неприятно поразила одномерностью и тривиальностью, не говоря уже о возведенном в абсолют антиэстетизме: ее «Дон Жуан» – это очередной рассказ о примате индивидуалистической свободы, понимаемой как вседозволенность и асоциальность, о противостоянии «харизматичного» героя тупому быдлу (проще говоря, народу) – словом, ничего нового. Внешний облик этого предсказуемого действа строится на противопоставлении живинок свободы, выраженных зеленым пиджаком Дона Жуана или трусами Церлины, господству обыденности, серости и тоталитаризма. За их воплощение у Карраско отвечают многочисленные ортопедические приспособления, поочередно сковывающие то одних, то других персонажей, а также невероятное количество голых пластмассовых манекенов, которыми буквально завалена сцена все два акта. Ну и, конечно, не обошлось без гей-тусовки в финале первого акта (свадьба Церлины и Мазетто) – даже страшно представить, как прогрессивная режиссура могла бы по нынешним временам обойтись без вечно живого образа Кончиты Вурст.

Сию скучную и уродливую продукцию, наверное, можно было бы вынести ради моцартианства дирижера, который неутомимо пропагандирует шедевры зальцбургского гения. Однако, как назло, именно «Дон Жуан» удается Курентзису менее других моцартовских произведений: это уже как минимум третий вариант (после концертных исполнений в Московской филармонии и постановки в Большом), но назвать его успешным сложно. Маэстро выжимает по максимуму — что из аутентичного оркестра, что из певцов, но в итоге добивается монотонности и однообразия в чередовании противостоящих по характеру фрагментов. Результат неизбежный, когда автором музыкальной интерпретации движет концепция, а не живая эмоция. Оркестр на протяжении всего вечера звучит предельно жестко, колюче, в его игре много драйва, но мало собственно Моцарта.

С пением тоже получилось не совсем однозначно. Надежда Павлова (Анна) и Наталья Кириллова (Эльвира) в стремлении к аутентичности иной раз настолько перепианивали, что концы фраз оказывались съеденными. Более-менее распелись они лишь ко второму акту. Провальным оказался и Оттавио в исполнении Бориса Рудака, огорчившего грубым и не стильным пением. К тому же тенор совершенно не владеет колоратурой, отчего с хитовой арией «Il mio tesoro» откровенно не справляется. Гораздо успешнее оказались низкие мужские голоса: и Симоне Альбергини (Жуан), и Гвидо Локонсоло (Лепорелло), и Мика Карес (Командор) радовали ярким, выразительным и стилистически достоверным исполнением. Жаль только, опереться им было не на что. Моцартовского духа не чувствовалось ни в музыкальной интерпретации, ни в режиссерском прочтении. Словом, вся шумиха вокруг «пермских откровений» оказалась изрядно преувеличенной.