Хибла и другие
19.05.2015
Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко сделал подарок своей приме Хибле Герзмаве. «Медея» поставлена специально для нее. В аннотациях привязка к звездной исполнительнице отсутствует, однако другого резона вводить в афишу эту достойную, но далеко не выигрышную оперу у театра нет.
Лирическую трагедию основателя Парижской консерватории (в «Стасике» идет итальянский перевод с речитативами Франца Лахнера) больше любили профессионалы, нежели зрители. Партитуру с множеством пометок хранил в своей библиотеке Бетховен. Высоко ценили создание Керубини Вебер, Шуман, Брамс, Глинка. Да и сейчас историки смакуют необычные для XVIII столетия гармонические и тембровые прорывы — есть там, например, солирующий альт, немыслимый в оркестровой практике того времени.
Широкой публике «Медея», пережившая короткую популярность в премьерном 1797 году, быстро наскучила. Посетители театров жаждали не интеллектуальных изысков, а ярких эмоций. Иными словами, запоминающихся мелодий. Мотивы опер Верди, Россини, Беллини, Доницетти звучали на улицах. А «Медею» не пели, что и похоронило ее на долгие полтора века. Возродилась опера в 1953-м благодаря Марии Каллас, искавшей для себя масштабную трагическую роль. Ну а потом, соревнуясь с великой гречанкой, к этой партии приобщилось больше двух десятков примадонн — от Монсеррат Кабалье до Сильвии Шаш. Теперь в этом списке есть Хибла Герзмава.
Премьерный спектакль народная артистка провела с осторожностью. Как будто прислушиваясь к своей героине. Словно, не зная, куда ее повести. То ли сделать отпетой оторвой, которая ради мести мужу без колебаний убивает соперницу, а затем, чуть посомневавшись, — собственных детей («Они дети Ясона!»). То ли акцентировать невменяемость персонажа — женщина в здравом рассудке скорее покончит с собой, чем причинит вред ребенку. Сомнения разрешил финальный монолог («И что ж? Ведь я Медея!»), спетый с отсутствующим взором тяжелобольной, и заключительный вопль, после которого впору было выносить смирительную рубашку.
Если с драматическими нюансами Хибле еще предстоит определиться, то певчески тяжелейшая партия сделана на отлично. Речитативы без зазоров вливаются в вокал, низы рокочут, верхи звенят, средний регистр обволакивает теплом. С вокальной точки зрения, Герзмава настолько превосходит партнеров, что оперу впору анонсировать на современный манер: «Хибла и другие».
Поклонникам музыкальной составляющей постановка, скорее всего, придется по вкусу — Герзмава вне конкуренции, но и общий уровень достаточно высок, а почти джазовое трио в сцене на берегу может пройти по разряду находок. Те же, кто помимо музыки ждет яркого зрелища, будут разочарованы. Бесполезно винить в этом постановщика. Сделать из оперы сочный триллер не получится ни при каких талантах. Материала — ноль. Все важные события происходят за кадром. Вот, например, соперница Медеи падает замертво, примерив отравленную диадему. Скорбную весть доносят причитания из храма. А представляете, как расписал бы эту сцену Верди? И как художественно умирала бы героиня, ведомая опытным режиссером? Тем не менее режиссеру Тителю и художнику Арефьеву стоит выразить респект. Грамотно актуализировав события, они сделали все возможное, чтобы опера смотрелась.
Время действия — 1940-е. Место — средиземноморская страна, где правит диктатор Креонт. Ясон — международный террорист. За политическое убежище он платит золотым руном и крепит союз с диктатором, женившись на его дочери. Медея — супруга террориста, некогда втянутая им в преступную деятельность, а теперь отвергнутая.
Все стройно, логично, против Еврипида не грешит. Там ведь тоже герои идут к цели, не гнушаясь убийствами, грабежами, предательствами. Одно различие — в античной трагедии за людей отвечают боги. Плохо поступил? Претензии наверх. В опере вся ответственность лежит на людях. Неподъемная ответственность. В буквальном смысле. Сцена загружена огромными серыми валунами. А за каменной преградой — синее небо и морская гладь. Но к этим символам свободы герои так и не прорвутся.