Успей сказать «me too»

Владимир МАМОНТОВ, журналист

09.12.2018

Общественность взбудоражена очередным вопиющим случаем приставания режиссёра к актрисе: Наталья Варлей вспомнила, что к ней в номер гостиницы однажды проник Леонид Гайдай. Нетрезвый режиссёр распускал руки (но не особо распустил), лез с поцелуями (но не поцеловал), поскольку за дверью послышался голос его супруги. Неловкую ситуацию пришлось заминать разговорами о «репетиции» и «духовном общении». «Обидно, клянусь! Ничего не сделал — только вошел», — ​как говорил товарищ Саахов после неудачного свидания с героиней Натальи Варлей.

Для молодежи напомню: речь идёт о съёмках культовой советской комедии «Кавказская пленница», а было всё это в 1966 году. Времена незапамятные: тогдашняя космогоническая теория допускала, что вращение Земли зависит от медведей, трущихся о её ось. Наполеона и Батыя, кажется, уже прогнали, собака Лайка летала в космос, а рэппер Хаски ещё не родился. А потому только дедушки и бабушки поймут, где ужасаться: жена могла ведь и в дверь постучаться, и в партком настучать. Варлей ведь не только спортсменка и красавица, и поэтому поползновения Гайдая прекрасно понимают (и одобряют) сто процентов стариканов, помнящих СССР — ​но и комсомолка.

Все эти годы ни актриса, ни жена (тоже актриса и мудрая женщина) не вспоминали о случившемся. Да и великого комедиографа, увы, с нами нет. Что же заставило комсомолку всё-таки изложить голую правду? Ответ простой: у неё вышла книга. Книгу надо продать. Заработать на ней. Она же не голливудская звезда, что стригла бы по сей день купоны с таких-то прокатных цифр! А стерильный рассказ о «репетициях» и «творческих поисках» теперича не продаётся.

Раньше продавался. У меня стена такими воспоминаниями заставлена: «он добивался от меня полного растворения в образе по системе Станиславского». И это всё, чего «он» добивался? История — ​и книги — ​до поры, до времени умалчивали. Мораль, партком, цензура, приличия — ​а, может, и правда жили посветлее? Зато уж теперь, заклеймённый асексуальным, лицемерным, ограниченным, тираническим, кургузым, удушающим, кладущим всё на полку, «совок» сгинул, как собака Лайка. И попёрли те самые «подробности» из песни о гражданке Парамоновой: иногда простительные. Иногда замогильные. Иногда пошлые. Иногда мерзкие. Ещё вчера им было не место на дневном свету. Но всё изменилось, лебедями и русалками шагнуло на прилавки, экраны и витрины: «Налетай торопись, покупай живопись!» — ​как талантливо завещал «великий приставала» Гайдай.

Слово «талантливо» для меня, кстати, многое значит. Изящное описание, психологический этюд, добрый юмор, житейская мудрость спасли бы даже нехитрую коллизию Варлей — ​Гайдай в гостиничном номере. Но тут надо сказать, что и изящество, и талант тоже как-то незаметно пали в битве с проклятым «совком». Подробность ныне ценится мясистая, сисястая, чтоб пахла потом и водкой, чтоб все прямым текстом. Не буду тратить место на обвинения в том телевидения и интернета — ​это ясно по умолчанию. Скажу другое: не только они нам, но и мы им так много всего разрешили, столько всего сделали бесцензурным, неподсудным, легализовали и освятили иконами свободы и толерантности, что откровения немолодой актрисы объяснимы. И даже простительны: тут ещё модное движение «me too» на пике, хайпанём, где наша не пропадала.

Не в том дело, что стыдноватой стороны жизни не существовало прежде. Александр Пушкин в письме Сергею Соболевскому описывает взаимоотношения с Анной Керн («Я помню чудное мгновенье») в выражениях, которые вполне подошли бы рэпперу Хаски. Но представьте: звонит Пушкину Андрей Малахов. «Саша, привет, не придёшь к нам рассказать про Аннушку твою? Про гордячку. Как она на деле? Так, не кипятись, ты же пишешь, что тебе Соболевский пару тыщ должен? Можем соответствовать».

В давние годы Малахов мог и на дуэль нарваться. А сейчас? Зазора между частной перепиской и публичным выражением чувств нет. Сейчас поэт и его «гений чистой красоты» вполне могут оказаться в одной студии и на потеху публике оттаскать друг друга за бакенбарды и локоны: me too! Переведя дух, герой ток-шоу мог бы даже повторить пушкинское знаменитое: «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врёте, подлецы: он и мал и мерзок — ​не так, как вы, — ​иначе».

Мог бы повторить — ​да веры ему нет; «суд собственный», о котором классик с надеждой упоминает, как о главной моральной страховке, молчит: и не заметишь, как сравняешься с толпой. Станешь «мал так же», как они. Не иначе.


Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции