Николай ИРИН

05.04.2018

«Союзмультфильм» разместил в Сети первый шестиминутный эпизод нового сериала «Простоквашино». Итог — три миллиона просмотров за первые два часа, восемнадцать за двое суток. Конечно, здесь не досужий интерес в духе «будет, чем занять ребенка», не ностальгическое томление в стиле «о, эти добрые и безобидные советские мультики». Придуманный Эдуардом Успенским и срежиссированный Владимиром Поповым рисованный эпос был и остается чем-то большим, нежели обаятельное, качественное развлечение.

Расспросил людей, на чьи зрелые годы пришелся выход советских фильмов о деревне Простоквашино и ее обитателях: все с ходу сошлись на том, что та трилогия была не меньше, чем мировоззренческой революцией. Современная сказка с элементами здорового абсурда помогает ясно понять перемены, случившиеся за тридцать послевоенных лет в коллективной психологии. Страна тогда вышла из мобилизационного режима, а из коллективного народного тела стали один за другим прорываться к самостоятельному быту и независимому мышлению уже не одни только академики с народными артистами, но и представители городского среднего класса. Зрители первых серий припоминают, что их заворожил стиль жизни и мышления городского подростка, который настолько воспротивился, кажется, неизбежной зависимости от семьи и школы, что переименовал себя в Дядю Федора, а после мужественно отселился от подавлявших его родителей, создав, в сущности, альтернативную семью, устроенную по законам братства и взаимопомощи, где человек и животные на равных учились искусству жить в прекрасном и яростном мире. Такие вещи были вызывающе современными.

Механическое возобновление сюжета, который остро и нервно взаимодействовал с современностью, откликаясь на нее, критикуя, воспевая, удивляясь, могло гарантированно привлечь людей и только. Но ставили ли новые авторы задачи собственно художественные? Или хотели подъесть знатное советское наследие? Похоже, они не вполне понимали, насколько «Простоквашино» сложно устроенная лента. Страна с тех пор стала иной: изменился экономический строй, уклад и психология, но, подобно когда-то нашумевшей семье староверов Лыковых, на десятилетия укрывшейся в тайге от мирского соблазна, эти люди и звери отстали от современности. Технологические приметы, вроде интернета и мобильника, не более чем дизайн. «Я, между прочим, специальный блог завел», — транслирует теперь Шарик своему вечному оппоненту Матроскину. «Ты тогда на улицу жить иди, мне блохи специальные не нужны», — артачится Матроскин. Такой юмор качественно отличается от того, который культивировал Успенский в постановке Попова. Матроскин мыслил всегда специфически, но никогда не примитивно. Не говоря уже о несравненной манере Олега Табакова перевоплощаться в кота с характером. Матроскин утрачен здесь и на уровне рисунка, и в плане психологическом, и на уровне лексики, и на уровне акустики. Стоило ли затевать постановку ценой превращения всенародно любимого кота в его неживую копию, как у Стивена Кинга в жуткой книге «Кладбище домашних животных»? С Шариком немногим лучше: озвучивающий его Гарик Сукачев хотя бы придумал более-менее жизнеспособную манеру пса разговаривать. Однако Льва Дурова тоже переговорить невозможно. Та же беда с Дядей Федором. В оригинальных сериях ему отдала свой голос и часть души великая актриса-травести Мария Виноградова. Ее работа в трех мультфильмах Владимира Попова — серьезная игра на повышение: именно голос Марии Сергеевны наделяет двусмысленно нарисованного человечка статусом «взрослый» и стремлением «я сам!». Ничем подобным не пахнет в свежеиспеченной серии. Едва мальчишечка открывает рот, хочется запретить ему разговаривать. Тут не молодой человек по прозвищу «я сам!», а безликое создание воистину незрелого психологического статуса. Никакой он здесь не Дядя Федор, а претенциозный мальчик из очередного телевизионного шоу, который в свете софитов изображает гения под присмотром родителей, вложивших в него бабло с надеждами на коммерческий успех. Великая идея умерла на глазах.

Эдуард Успенский отнесся к продолжению, кажется, безо всякого энтузиазма и даже пригрозил оспорить законность нового проекта «Союзмультфильма». Однако на студии утверждают, что обладают его письменным согласием на продолжение истории про Дядю Федора и его друзей.

Успенский — автор невероятно чуткий к социокультурной специфике, даже и к политэкономии. Его исходная история накрепко была привязана к устоявшемуся миропорядку. «Дом свободный. Живите, кто хотите», — значилось на той деревенской избушке, в которую въехали Дядя Федор, кот и пес. Таким образом, материализовался тезис «все вокруг колхозное, все вокруг мое». А, например, частнособственнический инстинкт Матроскина обрастал психологическими смыслами только в ситуации господства идеологии коллективизма. Наоборот, госслужащий Печкин, тоже прижимистый и хитрый, но на совершенно иной манер, воплощал инфантильную психологию раннесоветского человека-винтика. То, что никто физиологически не постарел, вполне приемлемо, такова специфика мифопоэтической реальности. Но то, что никак, даже формально, не отмечены перемены в нашем мировоззрении, а действие развивается так, будто экономика прежняя и психология прежняя, сигналит о неточности мышления новых авторов. Для нас в этих сказочках много правды жизни, а для них, кажется, только набор картонных героев, позволяющих перебирать, варьировать примитивные ситуации. Нет больше пауз, нет гениальных зависаний, когда бытовая ситуация сначала сгущалась до стадии высокого абсурда, а потом разрешалась в хорошую житейскую рекомендацию для зрителя.  

Ну ладно. Тогда, может быть, просто похохочем? Это вряд ли: к гомерически смешным, предельно изощренным диалогам новая команда даже не приблизилась. Раз уж взяли за основу литературный материал такого уровня, может, стоило выйти за пределы родного муравейника и привлечь писателей поизобретательнее, способных выразительно поговорить о нашей теперешней жизни, которая, правда же, требует серьезного анализа в общедоступном, провоцирующем радостное удивление формате?  

То, что механистично прорисовано, бешено смонтировано и совсем бедно озвучено, конечно, не радует, но в случае осознанной работы с социально-психологической аналитикой, на которой держались три заветные советские серии, на эти пороки можно было бы полузакрыть глаза. Однако новые авторы превратили взрослую и умную историю для думающих людей — в бирюльку, в конвейерную суету.