15.05.2017

Существует масса методик, при помощи которых рассчитывается эффективность работы культурной отрасли. Каждая из них по-своему правомерна. И никакая не является исчерпывающей. Процентами, коэффициентами, прочими публико-часами, помноженными на билето-тонны, описывается множество частностей, функций, социальных ролей. Однако, помимо функций, у культуры всегда была миссия. Задача иного уровня, несопоставимого масштаба. Выполняется она или нет — для оценки этого также есть критерии: психическое здоровье общества, степень взаимной доброжелательности, способность к эмпатии. Как итог — наше с вами ощущение безопасности и душевного комфорта.

«Расплывчато, неконкретно», — наверняка скажут чиновники. Но только они и скажут. Более чем конкретно — для каждого, кто смотрит телевизор, ныряет в серную кислоту соцсетей, следит за новостными лентами — ежедневным чудовищным мартирологом бессмысленных потерь… Предельно отчетливо — для тех, кто за руку водит детей до порога школы, готов объявлять близких в розыск, если «абонент недоступен», кто попадал в дорожные конфликты или хотя бы участвовал в собраниях жильцов столичных пятиэтажек на тему реновации… Замкнутая цепочка агрессия — страх — агрессия, недоверие всех ко всем — клиническая картина серьезного душевного недуга.

Можно перевести в цифру книги и фильмы — человека оцифровать нельзя. Человек остается таким же, каким был всегда, — у него болит душа, и он ждет отклика на эту боль. Ищет понимания и сострадания.

Главное свойство творца, искони ценимое на Руси, — умение угадывать чужую боль, делать ее своей и проживать, как глубоко личную. Увы, таких творцов у нас сегодня практически нет. Господствуют две разновидности: первые раздирают любую царапину до состояния язвы, вторые притупляют страдание примитивными средствами (сказать «художественными» язык не поворачивается). Загнанная внутрь, не получившая ни осмысления, ни исцеления, боль выливается в жестокость, нетерпимость, презрение к чужой да и к собственной жизни.

Культура — это не просто спектакли, выставки, концерты. Культура — это спектакли, выставки, концерты, а также все, что вступает в диалог с душой человеческой. Глобальный эмоциональный опыт человечества, культура начинает воспитание чувств в младенчестве и длит этот увлекательный процесс до последних наших дней.

«Эмоциональный» — в моем представлении, ключевое слово, когда речь идет о культуре. Пора наконец понять, что народ объединяется не взглядами, не глубокомысленными «измами». Напротив, взглядам свойственно разобщать. И не только радикальных противников — различные оттенки одного, скажем, патриотического спектра зачастую несовместимы между собой. Так называемый «патриотический лагерь» давно напоминает собрание неких сект. Каждый тетешкает своих тараканов, одни клянутся советской империей, другие — дореволюционной, «монархисты» не здороваются со «сталинистами», «ильинисты» фыркают в адрес «бердяевцев», «русские» размежевываются с «россиянами», и вся эта умозрительная канитель — вместо того, чтобы сообща решать проблемы страны.

Людей сплачивают общие эмоции. Единый душевный порыв. То, что попадает прямо в сердце, минуя фильтры, которые выставляет разум. Инерция идей — слишком лакомая мишень. Всегда находятся желающие испытать ее на прочность — то ли из лучших, то ли из ернических побуждений. Зато инерция чувств — вещь бронебойная, практически неизменная веками.

Заметьте, и те, кто уехал из России, и мы, кто живет здесь и никуда не собирается, и либералы, и патриоты, смотрим старое советское кино, рыдаем, хохочем, испытываем нежность, забываем про идеологические споры. Никакому почетному хоругвеносцу не приходит, слава Богу, в голову требовать запрета гайдаевских комедий по той причине, что Леонид Иович оказался среди первых учеников в школе официального советского атеизма. Мироновское «хождение по водам» в «Бриллиантовой руке», «Вот что Крест Животворящий делает!» из «Ивана Васильевича…» — по нынешним временам, юмор за гранью. Но Гайдаю мы это прощаем. Нормальный человек, не фанатик, как правило, очень лоялен к заблуждениям художника, если тот способен рассмешить или растрогать до слез. Мы возвращаемся туда, где нас искренне любили, где нам было хорошо. Таков психологический механизм всякой привязанности. Перефразируя классика, цель творчества — теплоотдача.

К сожалению, сегодня российская культура производит преимущественно пустоту. Фантики, обертки. Причем молодые не спрашивают, как в известном фильме Данелии и Таланкина: «Дядя Петя, ты дурак?» Ибо даже не знают, что внутри пестрой бумажки должна быть конфета. Их с детства кормили фантиками, заставляя думать, будто вкуснее ничего не бывает.

Мы тратим огромные деньги на ленты, которые никто никогда не захочет пересматривать (редкие исключения, конечно же, есть, но я говорю о правиле). Как если бы одноразовую посуду предлагали по цене кузнецовского фарфора, но все равно выбрасывали по окончании пикника. Фаина Раневская называла неудачные кинематографические опыты «плевком в вечность». Нынешнее искусство в подавляющем большинстве случаев вообще не состоит в родстве с вечностью. Снять кино, которое полюбят на 20, 30, 50 лет вперед, — по-моему, об этом даже втайне не мечтают. Мало кто решается заглянуть дальше бокс-офиса двух уикендов.

Пусто место свято не бывает…

Кстати, когда я произнесла эту фразу на одном высоком собрании, коллеги за столом бросились меня поправлять: «Свято место!.. Наоборот!» Аналогичная реакция была на ток-шоу, где я предложила делить сограждан не на патриотов и либералов, а на тонких и косных, что более соответствует проблемам текущего момента. «Тонких и толстых!» — захихикали соседи по телестудии. Это плохой знак — неспособность поддерживать словесную игру. Причем у людей, вроде бы обремененных приличным образованием. «Фудкорты», «квесты», «челленджи» — от «креаклов», птичий язык — «медийная повестка», «выход в паблик» — новый канцелярский волапюк продвинутых чиновников. Многоцветье русского языка глушится бурьяном.

Так вот, простите за отступление, повторюсь: пусто место свято не бывает. Откуда ушли мы, туда придут другие. Точнее, уже пришли. Культура — единственное, что способно превращать толпу в народ. И если это будет преимущественно чужая культура, то и народ получится чужой. Быть может, вполне жизнеспособный. Но категорически не родной по духу земле, на которой живет.

Лицевая сторона пустоты — глупое подражательство, гламур, доходящий до комизма, бесчисленные «звезды», которых толком не знают ни в лицо, ни по имени. Сторона обратная — резкое ухудшение психического здоровья общества, рост агрессии, криминализация, маргинализация. Потому что душевная боль есть, много боли, а полноценного отклика нет.

Еще лет пять назад мы сетовали на то, что наш экран — большой и телевизионный — интересуется только чернухой и насилием, там не находится места простым человеческим чувствам, благородству, бескорыстию, патриотизму. С тех пор ситуация вроде бы изменилась. Выходит немало культурного продукта, формально основанного на традиционных ценностях, появились так называемые «добрые» фильмы, на праздничных концертах звучат новые патриотические песни. Однако абсолютному большинству этих лент уготован век бабочки, а у песен вы спустя пять минут не сможете припомнить ни мелодию, ни текст.

Выяснилось (хотя это было известно всегда), что для любой профессиональной деятельности благих намерений недостаточно. Необходимы талант и мастерство. В искусстве форма не только не вторична по отношению к содержанию, именно форма — тот ключик, который отпирает — либо не отпирает — перед художником человеческое сердце. Нельзя отделять этику от эстетики, истину от красоты. Красота и гармония сами по себе оказывают грандиозное воспитательное влияние. А лозунгами душа не формируется.

Львиная доля скандалов, возникающих сегодня на культурно-общественном поле, связана с элементарным дурновкусием. Вдалбливание «правильного» мировоззрения дубиной, капуста в бороде коробят, прежде всего, эстетическое чувство. Безнадежно дискредитируя справедливые, а порой святые вещи. Смотрите, какую мучительную отдачу вызвала безвкусица в навязывании религиозных взглядов. Складывается впечатление, будто «Союз безбожников», прикрытый Иосифом Виссарионовичем в 1941-м, возобновил свою деятельность.

Государство должно понимать, что наиболее тонким и точным инструментом общественного примирения является талант. Искать таланты, помогать им становиться мастерами и обеспечивать воспитание, при котором личная боль художника неотделима от боли народа, — значит, вернуть культуре ее миссию. Есть такая профессия — Родину утешать (что вовсе не равняется «развлекать»).

Восьмой месяц я работаю в Государственной думе и окончательно убедилась в том, о чем догадывалась и прежде. Мы надорвемся, придумывая все новые запретительные и регламентирующие меры. Тактически это правильно: надо сегодня, сейчас защитить законопослушных граждан, оградить детей от злоумышленников, молодежь — от провокаторов. Но стратегически требуется совершенно иное — создать в стране благоприятное ментальное поле. Как в поле магнитном железные предметы сами выстраиваются в определенном порядке, так и в правильном ментальном поле не приходится каждую секунду заклинать людей патриотизмом и нравственностью. Эти качества становятся естественными, для многих — непреодолимыми. Сопротивляться мощному общественному притяжению реально, только если ты сделан из какого-то совсем уж чужеродного материала.

Понятно, что культура не может выстроить подобное поле в одиночку. Но кроме нее эту работу возглавить некому.