31.10.2013

Документальный фильм Никиты Михалкова «Чужая земля», показанный на телеканале «Россия», длился час. Однако Рунет «взорвали», как теперь выражаются, две минуты шесть секунд. Когда на краю поросшего бурьяном поля, в виду заколоченных мертвых домов Михалков обнаруживает таксофон — синий чепчик на столбе, символ текущего абсурда, все, что новая, демократическая Россия готова от щедрот своих предложить селу, — и начинает набирать номера экстренных служб.

— Это МЧС?.. Милиция?.. Скорая?.. Вы можете помочь русской деревне? Деревня умирает!
На том конце провода предсказуемая реакция:
— Мужчина, вы больной?! Не валяйте дурака!

Короткое видео разлетелось по блогам с недоуменными комментариями: «Это чё?! Я телевизор ваще-то не смотрю. Такое правда показали?!»

Новый вид снобизма — «не смотрю телевизор» — напоминает гордость дикарей по поводу отсутствия в племени товарно-денежных отношений. Им монеты не нужны, они их не чеканят — не видят смысла. Зато крышка от пивной бутылки повергает девственное сознание в ступор.

Что касается «взрывов» в Сети — вот еще образец местечковой чванливости. Боже ты мой, Рунет у них взорвался... Так взрывается деревенский сортир от подложенной шутником петарды. В данном случае в роли шутника выступил Михалков — он это любит. Мало кто способен столь естественно породнить пафос с подколом. Можно было снять «Чужую землю» и без телефонного «троллинга». Получился бы умный, пронзительный, правильный фильм. Слишком правильный. Рассчитанный на сознательную, зрелую аудиторию. А Михалкову требовалось прорваться к тем возрастам, для которых не только «Тёркин» («До чего ж земля большая, величайшая земля. И была б она чужая, чья-нибудь, а то — своя»), но и альбом «Наутилуса Помпилиуса» — древняя история. Вдруг на сотню шутников один да заинтересуется: зачем этот очень взрослый и, как говорят, страшно крутой дядя, взялся валять дурака в замкадской тьмутаракани?

...Разбитые дороги, не дороги — траншеи. Где бурелом, где пеньки после своевольных вырубок. Ни лесников, ни водоохраны. Ни колхозов, ни фермеров. Крапива. Пепелища. Груды обгорелых или попросту сгнивших бревен в другой жизни были школой, корпусом упраздненного нынче пионерлагеря, кровом для большой семьи. Смотреть на эти распяленные под низким небом скелеты — неловко и жутко, будто на забытых посреди дороги, не похороненных мертвецов.

Персонажей в картине мало. Экран малонаселен — как и места, по которым пробирается трэкол съемочной группы. На заднем сидении рассудительно ведет диалог с Михалковым светловолосый деревенский парень — один из немногих оставшихся.

— Я думаю, специально это все делается... Можно прямо скажу?
— Конечно.
— Чтобы нашу Россию поставить раком...

Шутник Михалков именует данный ракурс «позой запоздалого раскаяния». В данном случае точнее не скажешь.

Михалков — один из немногих, кто может горячо и на равных разговаривать с простым русским мужиком. Потому как и сам мужик. Не совсем простой, но до последней клеточки русский. В силу этого ему от природы, интуитивно известен свойственный России приоритет земли над человеком. Не потому, что у нас «права личности» — копейка, как любят покричать во взорвавшемся сортире... пардон, Рунете. А потому, что предашь землю — пропадут люди. Иначе не бывает. Звучат за кадром фантомные голоса, крик ребенка, давно смолкнувший в реальности смех... «Чужое» по-русски равняется «мертвое».

Эмоциональный надрыв фильма во многом поддерживается уже известным широкому зрителю клипом. Его сняли в Самаре, прислали Михалкову, тот в мае нынешнего года принес трехминутную запись на «Поединок» к Соловьеву. Отчего тогдашний оппонент Михалкова Леонид Гозман взорвался не хуже... Рунета. «Нашу Родину растерзали, не бывало врагов подлей...» — слушать это с сухими глазами невозможно. Как одно лишь каменное сердце может не изойти слезой от «Прощания славянки».

Михалков утверждает, что к появлению «Чужой земли» его подтолкнули две строчки: «Я тихонечко партизаню на ошметках родных полей». Но получившийся в итоге фильм — далеко не партизанщина. Тут, скорее, человек проходит как хозяин. Не в смысле собственник, а здешний, свойский, вершок от корешка. С изумлением и горечью рачительного хозяина оценивая масштабы беды, массовое бегство россиян из родных домов — словно от вражеского наступления.

«Чужая земля» логически продолжила двухчастный «Прямой эфир», когда Борис Корчевников гостил в нижегородской усадьбе режиссера и показал на всю страну, как бережно обращается Михалков с землей, принадлежащей ему юридически. Теперь настало время поговорить о «своем» в более широком смысле — вне аренды и купли-продажи.

Михалков действует строго в рамках художественной компетенции — то есть, создает образ. Не вдаваясь в вопросы макроэкономики — почему государству оказались не нужны отечественные молоко и мясо; не перегружая зрителя страшной статистикой. Даже виноватых не ищет. Ибо их чересчур много. Вина раскладывается шире привычного «Москва проклятая, власти — жулики». Не Москва растаскивала по кирпичикам сельскую школу. Не Москва срезала провода, оставляя округу без света. Не Москва бросила согбенную бабульку, которая в свои восемьдесят вынуждена сама копать картошку, зато с гордостью демонстрирует заезжим гостям фотографии сына и дочки. Вот сын и дочка как раз и бросили. Как правило, не московские — местные — приводят арендаторов-китайцев. А те гробят русскую землю и попутно гробятся на ней сами.

«Чужая земля» дала возможность не цифрами измерить, но сердцем ощутить наши потери. Не просто — сельское хозяйство в разрухе, не просто — конкретные судьбы искалечены. С бесценной мозаики под названием «Россия» отваливаются целые фрагменты, рассыпаются в прах, оставляя зиять пустоту.

…Когда Михалков на экране тыкал пальцем в кнопки таксофона, я подумала: «Завтра обязательно спросят — а чего же он в Кремль не позвонил?» Как в воду глядела. Спросили многократно.

Так ведь он, собственно, позвонил.
Это и был звонок. Звоночек.
Остается рассчитывать, что не последний.