Виктория ПЕШКОВА

28.02.2019

В Год театра «Культура» решила рассказать о профессиях, редко обращающих на себя внимание почтеннейшей публики, но без которых само существование театра представить невозможно. Следуя известному афоризму, начинаем с гардеробщиков.

В МХТ на пенсию

Фраза о театре, начинающемся с вешалки, давно стала крылатой. Кто именно дал ей крылья — неизвестно, но точно не Станиславский: никаких документальных свидетельств — ни в бумагах самого Константина Сергеевича, ни в воспоминаниях современников — на сей счет не имеется. К тому же великий реформатор сцены, обладавший отменным чувством стиля, вряд ли бы прибегнул к слову «вешалка». Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к «первоисточнику», который, по всей видимости, и вдохновил неведомого острослова на сочинение поговорки, оказавшейся столь живучей.

23 января 1933 года Станиславский отправил сотрудникам мхатовского гардероба письмо с благодарностью за поздравление с юбилеем: «В день моего семидесятилетия вы вспомнили меня и прислали свои дорогие для меня приветствия. Я был ими искренно растроган. Вы — наши сотрудники по созданию спектаклей. Наш Художественный театр отличается от многих других театров тем, что в нем спектакль начинается с момента входа в здание театра. Вы первые встречаете приходящих зрителей; вы можете подготовить их как в благоприятную, так и в неблагоприятную сторону для восприятия впечатлений, идущих со сцены. Если зритель рассержен, он не в силах отдаваться впечатлению и делается рассеянным и невосприимчивым; если же, войдя в театр, он сразу почувствовал к нему уважение, — он смотрит спектакль совсем иначе.

Вот почему я считаю вашу работу чрезвычайно важной, и приветствую, и благодарю вас за поздравление как своих сотрудников по созданию спектакля.

Примите от меня самую искреннюю и теплую благодарность».

Как видим, афоризм, приписываемый Константину Сергеевичу, очень точно отражает мысль, действительно им высказанную, так что его подлинный автор вполне мог бы разделить со Станиславским причитающиеся за него лавры. С тех пор в гардеробах Художественного театра сменилось не одно поколение сотрудников, но и сегодня для них честь мундира — не пустой звук.  

— Я всегда любила МХАТ, можно сказать, с детства, — рассказывает старейший гардеробщик МХТ им. Чехова Юлия Ивановна Горбунова, — с того самого дня, как увидела метерлинковскую «Синюю птицу», на которую меня, семилетнюю девчушку, привели мама с папой. Не уверена, что это было мое первое посещение театра, но о предыдущих, если они и были, никаких следов в памяти не осталось. А тут я до сих пор помню, как выглядели герои — Свет, Вода, Огонь и все остальные. Больше всего мне нравился Хлеб — он был добрым, отрезал от себя куски, чтобы накормить проголодавшихся детей, которым, наверное, было столько же лет, сколько и мне. Наверное, спектакль произвел на меня столь сильное впечатление, потому что Тильтиль и Митиль были моими ровесниками. Вскоре началась война, и больше я с родителями в театр не ходила. Папа погиб на фронте, мама работала не покладая рук, чтобы поставить меня на ноги. Но, наверное, любовь к театру я получила от них, хотя никакого отношения к искусству они не имели: в мирной жизни папа был инженером, а мама просто занималась домом.

После войны театр вернулся в мою жизнь не сразу, где-то уже в старших классах. Мы с подружкой, тоже заядлой театралкой, сами бегали на спектакли. И родители не боялись нас отпускать. Сегодня такое и представить трудно. Для нас существовал МХАТ и... все остальные. «Идеальный муж», «Три сестры», «Чайка». Мы ходили на любимые постановки снова и снова, чтобы еще раз испытать это ни с чем не сравнимое чувство прикосновения к чему-то, что больше тебя самого. Вот ради этого я и ходила во МХАТ всю жизнь.

По специальности я инженер-гидроэнергетик-электромеханик — после школы поступила в МЭИ, потом трудилась в солидной проектной организации. Не могу сказать, что мне не нравилась моя работа, но я всегда знала: выйду на пенсию, приду во МХАТ, билетером или гардеробщицей — неважно. Коллеги иногда подшучивали над моей мечтой, но я ее осуществила. В 1987 году с основной профессией было покончено, и я позвонила в отдел кадров. В филиале на улице Москвина, там, где теперь Театр Наций, была вакансия гардеробщицы. Меня приняли. А через полгода нас перевели сюда, на Основную сцену. Филиал закрыли на ремонт, а потом и вовсе превратили в отдельный театр. Одним словом, я здесь уже практически 30 лет, хоть и с перерывом — когда заболела мама, пришлось уволиться, чтобы ухаживать за ней. Но как только представилась возможность, я вернулась и была счастлива, что для меня вновь нашлось место. Самой дорогой для меня наградой стала серебряная «Чайка» — есть у нас в театре такой почетный знак для сотрудников. Получила я ее из рук самого Олега Павловича Табакова по случаю 15-летия моей работы. И пока есть силы, я отсюда никуда не уйду!

Гардероб для театра место особенное — тут человек оставляет не только верхнюю одежду, но и суету, которую принес с собой с улицы. Конечно, не у всех это получается. Публика вообще очень изменилась. Сегодня не редкость, когда в антракте зрители гадают, чем закончатся «Три сестры» или «Чайка». В последнее время ситуация вроде бы понемногу меняется к лучшему, пусть и не так быстро, как хотелось бы. Но я верю, что все вернется на круги своя, что театр возвратится к тому свету, который он нес прежде. Ведь других мест, где можно было бы к нему прикоснуться, уже, пожалуй, и не осталось.

Театр начинается с охраны?

С Московским Художественным связано и еще одно весьма распространенное заблуждение — якобы гардероб впервые появился именно в этом театре и опять-таки по инициативе Станиславского. А до той поры зрители-де оставляли одежду привезенным с собой лакеям. В качестве «доказательства» обычно приводят строки из «Евгения Онегина»:

Еще амуры, черти, змеи
На сцене скачут и шумят;
Еще усталые лакеи
На шубах у подъезда спят...

Разумеется, барские меха на ступенях у входа никто не расстилал, но неподалеку от театра стояли в ожидании хозяев экипажи. Вот в них-то, если позволяла погода, и клевали носом эти самые лакеи, сторожа шубы и шинели своих господ. Впрочем, если их превосходительства имели в театре ложу, то в ней нередко для одежды предусматривался небольшой закуток или хотя бы вешалка. Неискушенных театралов порой весьма удивляют банкетки, стоящие в «предбанниках» лож, с которых сцену, как ни старайся, не разглядишь. Но в том-то и дело, что это место изначально предназначалось не для зрителя, а для его слуги, держащего пальто.

— Вопрос, где оставить верхнюю одежду, острее всего стоял для зрителей партера и, как ни странно, галерки, — приоткрывает гардеробные тайны заведующая архивно-рукописным отделом музея им. Бахрушина Мария Чернова. Для простой публики — мещан, разночинцев — гардеробы, они, кстати, никак не охранялись, устраивали в коридорах вокруг галереи. Для привилегированной — естественно, на уровне партера или амфитеатра. Эти помещения рассматривались исключительно как подсобные — никто, кроме слуг, туда фактически не заходил, поэтому в них не было не то что минимального убранства, но зачастую даже освещения. Огарок свечи — вот все, на что могли рассчитывать упомянутые Пушкиным лакеи. Представления длились по шесть-восемь часов, нередко заканчивались за полночь, поскольку в один вечер, как правило, давали две пьесы — что-нибудь возвышенное в начале, а после какой-нибудь водевиль, плюс интермедии и довольно продолжительные антракты, чтобы публика могла размять ноги, навестить знакомых и даже не торопясь перекусить. Неудивительно, что уставшую за день челядь клонило в сон. Между прочим, причиной обоих страшных пожаров в Большом театре стали возгорания как раз в гардеробных комнатах. Конечно, масляная лампа или газовый рожок тоже не самые безопасные светильники, но все же понадежнее, чем сальная свеча, за которой не уследить уставшему человеку.  

В виде, близком к нынешнему, в каком они существуют сегодня, гардеробы стали оборудоваться в театральных зданиях уже в начале 80-х годов XIX века. Отмена монополии Дирекции императорских театров на показ спектаклей и проведение иных «зрелищных мероприятий» привела к тому, что частные труппы, дотоле весьма немногочисленные, стали появляться как грибы после дождя. И поскольку ориентировались они в основном на публику незнатную, а следовательно, лакеев не имевшую, то пришлось придумывать систему, обеспечивавшую сохранность одежды. На хранящихся в нашем музее чертежах Театра Корша, а построили это здание в середине 80-х годов XIX века, гардероб обозначен. Существовала практика так называемой сдачи в аренду таких помещений: арендатор брал на себя ответственность за сохранность вещей, сданных на время спектакля, и уже сам нанимал служителей, которые за ними и присматривали.

Изначально это была сугубо мужская профессия, требующая немалой выносливости — материалы в те времена были натуральными, одежда многослойной и весила, как считают историки моды, раза в два, а то и три больше, чем нынешняя. Сегодня в гардеробах, причем не только театральных, работают преимущественно женщины, и несмотря на то, что современные шубки полегче «исторических», легкой эту работу не назовешь.

— Поговорка про вешалку на самом деле не верна, — считает Ирина Гульнева, работающая гардеробщицей в РАМТе, — первыми зрителей встречают капельдинеры, проверяющие билеты у входа, а с некоторых пор еще и охрана.

Но этот контакт мимолетен. Другое дело гардероб. От нас действительно очень многое зависит. Те, кто в театре бывает редко, нуждаются в опеке. Для них это событие, они взволнованны, плохо ориентируются, и нужно успеть за пару минут, пока они раздеваются, подсказать, где у нас что находится, обратить их внимание на указатель номеров, чтобы после спектакля не встали в другую очередь.

Тем, кто прибегает в последний момент, надо обязательно напомнить, что после третьего звонка двери партера закроют, и билетеры будут рассаживать их на свободные места на балконе. По этому поводу довольно часто возникают проблемы. Находимся мы в самом центре, свободных мест на парковках, как правило, нет, и бывает, что владельцы дорогих авто и до театра еще не дошли, а уже на взводе только потому, что не смогли оставить машину близко от театра. Да еще и на свои места в первом ряду не попадут, поскольку опоздали к началу. Приходится быть психологом, чтобы хотя бы постараться снизить градус раздражения. Иначе они и другим зрителям настроение могут испортить.

Завсегдатаи, как правило, раздеваются у «своих» гардеробщиц, специально приходят чуть раньше, чтобы успеть пообщаться — рассказать о том, что видели в других театрах, узнать о наших премьерах. После спектакля, как бы они домой ни торопились, непременно впечатлениями поделятся, хотя бы в двух словах. Разъезд, естественно, требует больше сил и внимания — публика под впечатлением, все что-то обсуждают, да так, что забывают, в какой секции раздевались. Думаю, что у нас, пожалуй, самый «быстрый» гардероб в Москве: за 15 минут выдаем одежду всему залу, а это почти 750 человек.

Кстати, у нас капельдинеры на выходе находятся до тех пор, пока все не разойдутся. Обычно остается только охрана, но у нас театр для детей, и нередко родители приводят свое чадо к дверям, «сдают» билетеру и идут по своим делам. Бывает, что задерживаются, и тогда приходится составлять компанию этому заждавшемуся человечку.

Дети — вообще особый зритель. Приходится смотреть в оба за всеми этими шапками-шарфами-варежками, которые так и норовят потеряться. И за торбочками со сменной обувью (наконец-то возвращается обычай, приходя в театр, менять уличную обувь на выходную). И за тем, чтобы одежда детей и родителей ненароком не оказалась у разных гардеробщиц. Если пришел класс, надо, чтобы все разделись в одной секции, нужно не забыть предупредить кого-то из взрослых, чтобы они во время поклонов спустились и забрали одежду. Между прочим, если класс, что называется, «театральный», это видно сразу — все происходит достаточно четко. Но даже когда не все идет гладко, я себе напоминаю, что без вот этих людей, наших зрителей, театра быть не может.

Иногда я им завидую: я ведь завзятая театралка — у меня еще в «Живом Журнале» своя страничка была, потом я в «Фейсбук» перекочевала; но теперь мало что получается посмотреть в других театрах — единственный выходной хочется провести с родными. Но РАМТ я люблю, считайте, что до беспамятства. Ради одной только улыбки Алексея Владимировича Бородина тут можно работать. Он умеет создать совершенно домашнюю атмосферу. Когда уже на пенсии работу искала, выбирала между Вахтанговским и РАМТом — ни в каком другом театре мне работать не хотелось, но у вахтанговцев вакансий не оказалось. А сейчас даже не представляю себя в другом коллективе. Все спектакли до мизансцены помнишь, можешь хоть реплики актерам подавать. Самым любимым был, конечно же, «Берег утопии». Мы все по нему очень скучаем, но понимаем, что восстановить его в прежнем виде уже невозможно. Часто пересматриваю «Нюрнберг» и «Демократию». Очень люблю спектакль «Шатов. Кириллов. Петр», который поставил наш актер Саша Доронин. Это же удивительно, как ему в трех персонажах удалось передать всю суть такого сложного романа, как «Бесы». А спектакль «Как кот гулял, где ему вздумается» я смотрела, наверное, раз 50. Это магия какая-то — Черная комната, шесть актеров, ни декораций, ни каких-то особых эффектов. Впрочем, если меня не остановить, я могу вам весь репертуар перебрать. Когда меня спрашивают, что посмотреть в нашем театре, говорю — все.

«Наконец-то попали»

Однако гардероб — удел не только энергичных жизнелюбов-пенсионеров. В СТИ Сергея Женовача и «Мастерской Петра Фоменко», к примеру, сплошь молодежь. Ее-то что там держит? Многих, как ни удивительно это звучит, мечта о карьере.

— Я учусь на продюсерском, — объясняет Маша Лапочкина, пятикурсница ГИТИСа и по совместительству гардеробщица в «Мастерской Петра Фоменко». — Конечно, я мечтаю о собственных проектах, но бросаться в это очертя голову — нелепо. Надо пройти всю театральную «лестницу», ступенька за ступенькой. Вот этим я и занимаюсь. Театр, созданный Петром Наумовичем, совершенно особенный. Часто слышу, как кто-нибудь из зрителей бросает в телефон что-нибудь в духе: «Мы у Фоменко. Представляешь, наконец-то попали». Не «пошли», а именно «попали». О себе могу сказать то же самое. Я влюбилась в этот театр с первого взгляда, причем взгляд этот был, так сказать, изнутри: на втором курсе я проходила здесь практику в администрации — выписывала пригласительные, дежурила на спектаклях. А когда было не мое дежурство, пристраивалась где-нибудь в уголке и смотрела, смотрела, смотрела. 21 спектакль за 21 день. Эйфория! Другого слова не подберешь. В театр, как на работу, — это было как раз обо мне. Когда практика подошла к концу, я поняла, что не хочу уходить отсюда. Ну вот просто жизни своей без этого места не представляю. И... пошла в гардеробщицы.

Специально приглядываться к зрителям, в общем-то, некогда: заранее приходят немногие, а перед самым началом начинается круговерть. Как и при разъезде. Но отличить новичка от заядлого театрала всегда можно — по манере держаться, тону голоса, даже по походке. А еще у тех, кто приходит парами, есть любимая шутка. В ответ на вопрос, можно ли их одежду повесить на один номерок, получаешь: «А вдруг мы поссоримся?» Видимо, они думают, что очень оригинальны, а я эту фразу каждый день слышу. Вот такие неуверенные в своих чувствах у нас граждане.

За три года все спектакли пересмотрела по многу раз. Самый любимый — «Триптих», один из последних спектаклей Мастера. Каждый раз дивлюсь этому чуду. Вот как такое можно было придумать? Про спектакли Петра Наумовича говорят, что у них «легкое дыхание». И правда — легкое! Сегодня так часто бывает — смотришь на сцену, и кажется, что тебя с обрыва крутого сбросить хотят, такое отчаяние, за которым уже Ничто. Выходишь из театра, и жить не хочется. А здесь, какие бы испытания ни выпадали героям, в итоге всегда остается надежда, что черная полоса все равно кончится, и за нею начнется что-то радостное и светлое.

Ну что, вы все еще полагаете, что театр начинается с вешалки? А может, все-таки с любви?

Фото на анонсе: Алексей Николаев/ТАСС