Не можешь? Пиши!

Дарья ЕФРЕМОВА

12.02.2015

Литературный кружок — очень русское явление. Нет, конечно, клубы по интересам люди создают во всем мире — шьют игрушки для благотворительных базаров, танцуют на площадях сальсу и бачату, под шум прибоя практикуют тайцзи. Но ехать на другой конец города, чтобы, набившись в тесной аудитории, почитать стихи... Или разобрать по косточкам прозу. На такие подвиги, похоже, способны только наши соотечественники...

— Вы случайно не Сольвейг? — юная муза, Беатриче, Лаура, Лукреция, окидывает меня насмешливым взглядом.

— Боже упаси! 

Она прехорошенькая. Наверное, все здешние гении в нее влюблены. Стеснительный бородач в очках с толстенными стеклами, сумрачный двухметровый правдоруб, нервически-торопливый, вспыхивающий самолюбием спорщик и даже один вполне самоуверенный красавчик — господа литераторы занимают места за овальным столом. На нем еще заметны следы былой полировки. И даже что-то вроде инкрустации. Может, сам Горький сиживал. Собрание происходит в стенах знаменитого герценского дома. Женщин, как и на любом «культурном мероприятии», больше. Некоторые, как и я, пришли в первый раз. Занимаются самыми приземленными вещами, в бухгалтерии, например, работают. Или сортируют почту. И пишут в стол. Вот, решились показать. 

— Это хорошо, — прощает меня муза. — А то Петрович сказал, будем обсуждать стихи какой-то Сольвейг. Поэтесс этих настырных не люблю.

Как я провел этим летом

На повестке, к счастью, прозаический этюд. «Генриетта Павловна». О роскошном женском сумасшествии, потакающей любви подкаблучника, дворянстве и острых углах. Автор — семнадцатилетнее дарование. В ожидании «экзекуции» кутается в шарф. Судят жестко. Скидок на пол и возраст не делают. Могут подарить начало или финал. С азартом кладоискателей вылавливают «блох» — вульгаризмы, штампы. Вроде «мороз крепчал», «туман стелился», «годы неслись, словно птицы». Впрочем, начинающий автор пошел продвинутый — никаких тебе «бездонных глаз» и «ангельских улыбок». Творит для того, чтобы не развлекать, а убивать. Вот и «Генриетта Павловна» была талантливой поэтессой, писать предпочитала кровью — «для этих целей из деревни ей специально привозили цыплят, которым лакей услужливо отрубал головы». 

— Цыплят? — розовощекая дама из новоприбывших подскакивает на стуле. — Как можно! Они ведь живые, все чувствуют!

Руководитель литературного кружка «Белкин» Алексей Антонов к резаным цыплятам и прочим «хоррорам» привык. Считает, что оттачивать мастерство в жанре ужастика даже полезно. Вот и одна из его учениц, ставшая довольно востребованной писательницей, «выстрелила» с рассказом, в котором действовал призрак уборщицы, погибшей в лифте престижного отеля... 

— Молодежи свойственно увлечение условностью, эдакой пелевинщиной, когда привычный жизненный материал переносится в другой код, — поясняет Антонов. — Например, мир описывается в схемах компьютерной игры. Или вдруг начинают орудовать зомби. Прием соблазнительный и, в общем, довольно простой. Труднее создать короткую «пушкинскую» новеллу, с насыщенным, точным, но не нарочитым языком, неожиданным поворотом.

— А где его, сюжет, взять? В литературе их всего 30...

— Даже 31 насчитывали. А по Борхесу — только четыре. Герои осаждают город — «Троя». Герои возвращаются домой — «Одиссей». Герои отправляются на поиски приключений — «аргонавты». Смерть и воскрешение Бога — «Аттис». Литературоведы называют их архетипами. В принципе, можно воспользоваться такой схемой, наполнив ее своими персонажами, обстоятельствами, проблематикой. Литература, как и театр, условна, без архетипов невозможна. Например, любовь и смерть — в жизни это все разведено. А в тексте интересна любовь, идущая на грани. Конечно, речь не только о физической гибели, а, например, о разлуке или потере себя. 

— Все умудряются писать на экзистенциальные темы?

— Конечно, нет. Новички любят сочинять о себе, некоторые даже трогательно пересказывают биографию — как в садик ходили, в школу, на работу, какую ложку им подарили на первый зубок. Существует и другой удивительный жанр — отпускные заметки. Их приносят девушки по осени. Подробнейшие отчеты о поездке, скажем, на Бали. Каков отель, как часто меняли полотенца, что в ресторанах подавали. Старожилы посмеиваются, но вслух ничего не говорят. У нас все равны. Нет мэтров и учеников, талантов и бездарей. Каждый имеет право на самовыражение, а прислушиваться или нет к чужим, пусть даже квалифицированным мнениям, — его священное право.

Княгиня Оболенская и конструктор Силин

Литературные кружки могут похвастаться самым высоким происхождением. Аристократическим. Салоны Оболенских, Одоевского, Толстого, Волконской.

«Вечера живые и веселые следовали один за другим», — вспоминал Михаил Погодин. 

«В Москве мы мало ездили в так называемый grand monde, на балы и вечера, — писал Александр Кошелев, — а преимущественно проводили время с добрыми приятелями Киреевскими, Елагиными, Хомяковыми, Шевыревым, Погодиным, Баратынским. Беседы наши были самые оживленные; тут высказались первые начатки борьбы между нарождавшимся русским направлением и господствовавшим тогда западничеством». 

И хотя некоторые из аристократических гостиных не раскрывали дверей перед разночинцами, лучшие умы были настроены демократично. Князь Дмитрий Оболенский вспоминал: «Выезжая в свет, матушка выдерживала иногда и нападки за прием у себя литераторов. Как теперь помню, один великосветский господин, встретив выходившего Василия Петровича Боткина, спросил: «Что, вы у него чай покупаете?» (Боткины торговали чаем), на что матушка отвечала: «Нет, подаю ему чай». 

Волнение ревнителей старых порядков не было беспочвенным. Роскошные дамы и их титулованные мужья нередко оказывали материальную поддержку литераторам подчас не самого консервативного толка. Оплачивали их публикации, нанимали рецензентов. Не обходилось и без яростных споров, выливавшихся на страницы прессы. Так, посетители «пятниц» Воейкова не скрывали неприязни к завсегдатаям «четвергов» Греча. 

В 10-е–20-е годы XIX века либеральные кружки, собиравшие «архивных юношей», владели умами. «Арзамас», «Общество любомудрия». Вместо ни к чему не обязывающего трепа в этих салонах практиковалось профессиональное обсуждение текстов, а иногда и редактура.  

Мода на литературные собрания возобновилась к началу ХХ века — «среды» у Вячеслава Иванова, про которые говорил Сергей Маковский: «Почти вся наша молодая тогда поэзия, если не «вышла» из Ивановской «башни», то прошла через нее». «Цех поэтов», созданный в Петербурге Гумилевым и Городецким, — с целью преодолеть умозрительность и утопизм символистских теорий «башни». Организованный филологами и лингвистами «ОПОЯЗ», искавший формальные методы и ориентировавшийся на творчество далеких от формализма футуристов. 

В советские времена литературные студии открывались даже на производствах. «Свыше десяти лет работает на Уралмашзаводе литературный кружок, — рапортовала «Литературка» в феврале 1955 года. — Заводские литераторы, рабочие, мастера, техники, инженеры, служащие собрались в одной из комнат Дворца культуры. Они пришли сюда послушать новые басни и стихотворные фельетоны своих товарищей». К заметке прилагался снимок — конструктор Силин при костюме и галстуке декламирует, присев на круглый стол. Коллеги внимательно слушают. 

Гений Вася

Сегодня литературным объединениям — высокопрофессиональным и до смешного любительским — несть числа. В одной Москве их несколько сотен. Вряд ли кто возьмется посчитать, сколько в провинции. Анадырь, Барнаул, Владимир, Вологда, Воронеж, Владивосток, Иркутск, Краснодар, Красноярск, Пермь, Пенза, Саратов, Уфа, Чебоксары. Разумеется, Питер, Нижний и Екатеринбург. ЛИТО открываются при вузах, школах, библиотеках, собираются в обшарпанных ДК и новомодных антикафе. Век литкружков, если верить организаторам, — собачий. 15 лет — очень долго. Чаще семь-восемь. («Арзамас», кстати, просуществовал всего три года, «Башня» не прожила и десяти). Все как-то само собой распадается. Одни обретают имена и переходят на другой уровень существования в искусстве. Другие, «переболев», идут за более верным куском хлеба. Третьи не оставляют попыток — делают по двести редакций многострадального стиха или рассказа и отправляются со своим детищем в другую студию. Не могут не писать. Но все продолжают общаться, дружить: ходят в гости, собираются на дачах. 

Публика, посещающая литературные собрания, очень разная. 

— Было время, у нас рядом сидели 65-летняя бабушка и 13-летняя девчонка, которую мама за ручку приводила, боялась одну отпускать, — вспоминает Алексей Антонов. — Несмотря на возрастную разницу, бабушка и девочка были на «ты». Спорили, что-то друг другу доказывали. Творчество стирает формальные границы. 

Еще одна особенность литкружка, и в этом его отличие от учебной студии, полное отсутствие дидактизма. Никто ничего не навязывает и не дает готовых схем — все вместе ищут сюжеты, повороты, ответы. 

Высказываться принято по кругу. Грубо прерывать выступающего запрещено. Даже если тот многословен, банален и вообще чертовски утомительный тип. Нельзя допускать уничижительных суждений. Не поощряется и излишняя комплиментарность. За недолгую, но эмоционально насыщенную совместную творческую жизнь люди успевают сдружиться, влюбиться, а иногда и пожениться.

Комментарий в духе: «Вася, ты гений! Я всегда знала!» ведущий обязан аккуратно скорректировать. Например, указать «гению» на слабые места в его произведении. 

— Графоманов у вас тут много? 

— Встречаются. Но это не самое страшное. Люди в процессе такого общения растут, волей-неволей овладевают техникой и приемами. Бывало, человек придет с беспомощным текстом, а через полгода выдает потрясающе яркую новеллу. Хотя «взрастить» настоящий талант, конечно же, нельзя. Но можно найти алмаз, сделать огранку... 

— Самый ужасный текст помните? 

Собеседник пожимает плечами. Сейчас станет рассказывать, что главное — быть искренним, выносить сюжет...  

— А кто самые противные посетители?

— Пожалуй, карьеристы. «Быстренько меня научите, с издательствами сведите». Приходится отвечать, что я не литературный агент.