Фабрикант поневоле
22.02.2019
Музей русского импрессионизма в сотрудничестве с Третьяковской галереей представил проект «Николай Мещерин. Выход из суеты». Творения художника дополнены произведениями мастеров русской пейзажной живописи рубежа XIX–XX веков.
Неброское очарование среднерусской природы и стремление запечатлеть ее нюансы — лейтмотив экспозиции, соединившей изобразительное искусство и фотографию. Наследник основателя Даниловской мануфактуры Николай Васильевич Мещерин (1864–1916) в юности не надеялся стать художником, твердо зная, что его долг — продолжить дело отца. Однако увлекся светописью: чаще всего снимал природу в окрестностях родительского подмосковного имения Дугино (недалеко от нынешнего музея-заповедника «Горки Ленинские»). В России конца XIX века искусство фотографии захватило многих, но, кажется, Мещерин любил фотографировать не столько ради процесса, сколько из потребности выразить трепетное отношение к «малой родине» с ее перелесками, ручьями, лугами вдоль реки Пахры. Уже тогда, в 1880-х, пока вряд ли задумываясь о философии импрессионизма, он стремился фиксировать переходные состояния природы: первый снег, оттепель, тающие в овраге последние льдины…
Сегодня эти кадры, прежде никогда не попадавшие на выставки, исследователи ставят в один ряд с творениями Ивана Болдырева или Андрея Карелина. Пожалуй, мещеринские творения можно отнести к пикториализму — направлению фотоискусства, стремившемуся подражать живописи. Еще интереснее, что со временем «пейзаж настроения», проникший и в светопись, все больше тяготел к этюдности — характерной черте русского импрессионизма; она в равной мере присуща как снимкам, так и картинам Мещерина.
Со временем ограниченные возможности фотографии подтолкнули молодого фабриканта к живописи, позволявшей передать сияние луны или краски восхода. Однако по воле семьи пришлось постигать механизмы бизнеса в Московской практической академии коммерческих наук. Курса Мещерин не окончил. После внезапной смерти отца был вынужден принять управление фирмой. Зато однокашник Василий Переплетчиков, резко сменивший профориентацию, станет первым его наставником в живописи. Довольно скоро, в 33 года, передав успешный бизнес брату, купец отдастся искусству всецело, со всем пылом романтической натуры. И, оставаясь одаренным дилетантом, с 1899 года будет участвовать в выставках в Москве и даже за рубежом: Сергей Дягилев включит Мещерина в амбициозный проект «Два века русской живописи и скульптуры», показанный в Париже и Берлине. Этот любитель на равных с профи входил в Союз русских художников, Московское общество любителей художеств и Товарищество передвижных художественных выставок. Брали его работы и в экспозиции «Мира искусства», и в собрание братьев Третьяковых. Мещерин не замыкался в столицах, откликался и на жизнь глубинки, вступив в Вятский художественный кружок. Не чуждый меценатству, в 1910 году передал свои холсты для создания в Вятке музея.
Для первой масштабной ретроспективы мастера в Москве собрали более ста работ из 17 музеев и пяти частных коллекций. В итоге — панорама творчества художника, истово писавшего с натуры (он вставал ни свет ни заря, чтобы застать восход), но умевшего дать обобщенный портрет природы. Подкупает разнообразие методов использования цвета — то очень скупо, то, напротив, с разудалой яркостью. Кажется, Мещерин не успел выработать четкого «почерка», который бы сразу выделял его, и к моменту смерти находился еще в процессе поиска, двигаясь в русле неоимпрессионизма.
Зрителю предстоит судить, видел ли живописец этюды Куинджи или, скорее, находился под впечатлением работ Ван Гога. А может, «Лунная ночь», написанная раздельными мазками, — дань французским пуантилистам Сёра и Синьяку? Еще судьбоносное сближение: отец русского художника вел бизнес вместе с Сергеем Щукиным, и Николай Васильевич вполне мог быть в курсе того, чем пополняет коллекцию азартный собиратель. Кроме того, Мещерина долгие годы связывала дружба с Игорем Грабарем, который часто и подолгу гостил у него в Дугино. В отличие от называвшего себя «сиднем» купца-живописца, Грабарь регулярно ездил в Европу и снабжал товарища сведениями об арт-новациях. Поэтому сегодня впору гадать, в какой степени метод работы Николая Мещерина был связан с исканиями западных коллег. Вот любопытное совпадение: как Клод Моне писал Руанский собор в разное время суток, так и наш герой оставил циклы этюдов на закате и рассвете. Увы, воплотить замысел о большой «рассветной» картине ему помешала смерть в 52 года. Правда, это же спасло чудаковатого добряка от потрясений, случившихся буквально через год — после октября 1917-го его любимая усадьба была разорена, семейный бизнес конфискован, а бурная артистическая жизнь угасла… Оказалась распыленной и личная арт-коллекция Мещерина.
Но пока длилась «мирная жизнь», в усадьбе Дугино возник настоящий очаг русского импрессионизма. Свобода творчества, по счастью, сопровождаемая финансовым благополучием, много значила для художника. Он без сожаления отошел от дел, лишь изредка наезжал в Москву. Включение в проект МРИ работ наставников, товарищей и единомышленников Мещерина — от Исаака Левитана до Алексея Корина, а более всех Игоря Грабаря — позволило показать их диалог и воссоздать атмосферу подмосковного Барбизона. Там были все условия для творчества: от мастерской для гостей до кучера, возившего их на этюды, щедрого стола и собрания граммофонных записей. Тем не менее кружок мог сложиться прежде всего благодаря обаянию личности Николая Мещерина.
