25.01.2017
Франсиско Гойя создал дерзкую, угрюмую и прекрасную серию «Капричос» (1799) на злобу дня. В ней порицалось множество пороков — от тщеславия мужчин и распутности женщин до жадности, одинаково свойственной обоим полам. Спустя почти двести лет изящный оммаж мастеру задумал затейник Сальвадор Дали, взглянувший на макабрические миры предшественника сквозь сюрреалистическую оптику.
Несмотря на необычность, язык образов Гойи порой предстает универсальным. Недаром огромную известность приобрела одна из его гравюр — «Сон разума рождает чудовищ». Словно отсылая к идеям Просвещения, испанец намекает на спасительную силу разума. Фантазия хороша лишь в связке с ним — так возникают произведения искусства. Она способна погружать человека в темные пучины подсознания: все странное, диковинное, страшное прорывается наружу. Надо сказать, произведения самого Гойи похожи на выпущенных на волю чудовищ — осмеивая царившие пороки и предрассудки, он не чурался гротеска. И неудивительно: «Капричос» — поздняя серия, созданная уже после загадочной болезни, поразившей художника и сделавшей его практически глухим. Именно тогда произошел перелом в стиле и методе, и от придворных картин, тоже иногда вызывавших скандал («Портрет семьи Карла IV»), мастер перешел к мрачным полотнам-пророчествам.
Гойя выделялся даже на фоне представителей бунтарского романтизма: из сегодняшнего далека он кажется почти Дэвидом Линчем, выбравшим вместо ясного и простого языка странную живописную манеру. Серия «Капричос», название переводится как «причуды», — предвестница трагичных работ вроде «Бедствия войны» (Гойя был свидетелем бурной и не всегда успешной испанской политики), а также фантасмагорических «Черных картин», украшавших его сельский «Дом глухого».
Что же показали московским зрителям? В принципе, офорты испанца — не тайна за семью печатями, как, впрочем, и творения Дали. Организаторы подготовили другой сюрприз — новый перевод комментариев Гойи, специально выполненный для выставки. Но главная сенсация рождается на стыке произведений двух авторов. Вот, скажем, гравюра Франсиско, рассказывающая о девушке, еще ребенком покинувшей родительский дом и однажды встретившей на улицах Мадрида старуху-нищенку, для которой красавица пожалела мелочи. «Бог ее прости. То была ее мать», — отмечает художник. Дали, превративший на своей гравюре сгорбленную женщину в сюрреалистическую рыбу, сопровождает работу комментарием в духе абсурдной логики: «А также ее отец».
Еще пример переосмысления наследия Гойи: к изображению ребенка, разбившего кувшин и получившего трепку от матери, каталонец добавляет своих фирменных «фишек». На развешанном белье появляются рисунки в виде черепов и обнаженных женских фигур, а пол комнаты превращается в бескрайнюю поверхность, почти пустыню — ландшафт, типичный для Дали. Гойя высмеивает тщеславный и глупый род людской, представляя героев в виде животных — допустим, осла. Дали добавляет цвета и экспрессивных образов, заодно вступая в диалог с предшественником. В частности, переделывая работу, которую Франсиско сопроводил подписью «Может, ученик умнее?», дает односложный ответ: «Да». А на реплику к гравюре «Брависсимо!» реагирует категоричным «Нет».
В произведениях Гойи есть горькая мудрость Екклезиаста: многие знания — многие печали. Пробившийся на самый верх (в 1799 году Франсиско получил высшую привилегию — стал первым придворным художником), испанец знал цену успеха. Об этом свидетельствует грустная сентенция к изображению уродливых бабок, рядом с которыми — корзина, наполненная младенцами: «Старухи за 80 сосут соки из малолеток, юнцы — из тех, что годятся им в матери. Не затем ли рожден человек на свет, чтобы его сосали?» Или такое высказывание: «Если родился на свет, знай: люди постараются — клистир тебе обеспечен. А не хочешь, чтоб тебя выпотрошили, — удались в пустыню. Но и там тебя достанут, не сомневайся». Можно говорить о проницательности Гойи, предвидевшего множество испытаний, выпавших на его судьбу: художник зависел от заказов власти, а та не всегда была к нему одинаково благосклонна. Однако мы, скорее, сталкиваемся с особым мировосприятием: смесью фатализма, черного отчаяния и стоицизма — того, что отличало древних греков.
К Дали жизнь оказалась более милостива, послав ему ангела-хранителя в виде Галы. Впрочем, Великий Комбинатор и сам, наверное, не знал, где заканчивается фирменное дуракаваляние и начинается подлинное безумие. Вероятно, тяга к «Капричос» была обусловлена возможностью коснуться настоящей, невыдуманной боли и на мгновение взглянуть на мир глазами мастера, умевшего увидеть в чудовищном подлинную красоту.