Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

20.01.2017

Известный живописец, член-корреспондент РАХ Илья Комов отметил 30-летие творческой деятельности. Мастер родом из художественной семьи: его отец Олег Комов — автор знаменитого памятника Пушкину в Твери. Илья Олегович, выросший среди скульптур, выбрал, однако, иной путь.

культура: Ваш отец — основатель художественной династии? 
Комов: Да. Хотя был еще прадед-график Алексей Громов. При Колчаке он работал в Омске в газете «Сибирская речь» под псевдонимом Аргус. К сожалению, его живописных произведений не сохранилось. Вообще у меня много интересных предков. Например, другой прадед, в честь которого я назван, Илья Тимофеевич Комов. Когда собрался жениться, будущий тесть не воспринял его всерьез: мол, пацан еще. В ответ прадед пошел с рогатиной в лес и принес медведя. Впоследствии Илья Тимофеевич стал старостой храма Косьмы и Дамиана в Москве.

Что касается моего отца, то он внушил нам с братом принцип: как бы ни было тяжело, никогда не делай халтуру. Стоит только начать — коготок увяз, всей птичке пропасть. Отец пытался найти нетривиальный подход к любой теме, всегда оставаясь в первую очередь человечным. Скажем, памятник Зое Космодемьянской, надгробие на Новодевичьем кладбище — вовсе не ходульный образ. Кто-то из его друзей назвал скульптуру «Подрубленная под корень юность». Хотя уже тогда некоторые пытались рассуждать, что, мол, ее зря героизируют. Представляете, каково это: когда против тебя не только враги, но и люди, за которых ты отдала жизнь...

культура: Чем еще Вам запомнился отец? 
Комов: Дома никогда не заводили разговоров о деньгах. Мастерскую отец получил довольно поздно — в 40 лет. До этого работал в тяжелых условиях. Искусствоведы ломали голову, почему Комов до 1972 года занимался мелкой пластикой, а потом стал делать большие вещи. Все просто: мастерской не было. В начале пути вообще рубил мрамор прямо в квартире у своих родителей. Когда я был маленький, брал меня с собой в какую-то крошечную будку, наподобие трансформаторной, которая тогда служила мастерской. Бабки на лавочках судачили: «Кто такой?» — «Да художник один, лепит». — «Ну ладно, спасибо, что не ворует». 

культура: Удается следить за наследием отца? 
Комов: Стараемся по мере сил. Хотя нужно понимать: либо ты занимаешься творчеством, либо становишься хранителем. Совмещать трудно. Вообще с его работами связано много интересных историй. Вот знаменитый Пушкин в Твери. Перед тем как отец взял заказ, председатель местного обкома объявил: статус памятника не дадим — мол, кто Вы такой, не Аникушин же. И предложил оформить композицию как парковую скульптуру. Отец не возражал. Гонорар в подобной ситуации ему полагался скромный. Где же найти архитектора, который согласится работать бесплатно?  Все отказались. Мама же трудилась архитектором в Моспроекте. Когда отец позвал, долго отнекивалась — боялась. Однако он ее уговорил. И с тех пор они почти всю жизнь работали вместе. Памятник Пушкину стал всемирно известным, хотя до сих пор числится парковой скульптурой. 

культура: Ваш отец изваял памятник Хафезу Асаду в Сирии. Он уцелел? 
Комов: По-прежнему стоит возле здания Национальной библиотеки в Дамаске. Лепил Асада с натуры, летал в Сирию. Получился «веласкесовский» портрет, очень сложный, неоднозначный характер. Асада-старшего во время сеансов развлекал один из сыновей — чтобы не заснул. Был примерно моего возраста. А мы с Башаром как раз ровесники... После окончания работы над скульптурой Хафез сказал: «Мне очень нравится, нужно тебя чем-нибудь одарить. Что любит твой старший сын?» Отец ответил: «Ему 15 лет, музыку слушает». И мне подарили магнитофон (показывает в угол мастерской. — «Культура»). Роскошный. О подобном даже не мечтал. Кассеты сейчас уже, к сожалению, не проигрывает, но радио до сих пор слушаю. 

культура: Олег Константинович хотел, чтобы Вы стали скульптором? 
Комов: Он подкладывал пластилин, хотя я тянулся к цветным карандашам. Помню, как привез мне из-за границы набор фломастеров — 36 цветов: чистых, насыщенных. Их хватило на несколько лет. Мне кажется, корни моей живописи — где-то там. К тому же с юности дружу с реставраторами. Когда укрепляли фрески в Даниловом монастыре Переславля, под их руководством делал копии с моего любимого Гурия Никитина. Кроме того, в период ученичества огромное впечатление произвели выставки французских художников первой половины XX века и наших мастеров-эмигрантов: Сержа Полякова, Никола де Сталя. У них потрясающие, глубокие и одновременно пронзительно яркие цвета. 

В институте поступил в мастерскую к Таиру Салахову, потому что он позволял экспериментировать. Когда работал над дипломом, решился писать не «как надо», а как хотел, мастихином на больших форматах, как де Сталь. Этот выбор спровоцировал проблемы на защите, но Таир Теймурович прикрыл своим авторитетом. Дипломная работа привлекла внимание искусствоведов отдела живописи Российской академии художеств: Валентина Григорьевна Азаркович и Любовь Геннадьевна Лаптева с тех пор меня «курируют».

культура: Ваши полотна и правда очень яркие. Это приукрашивание действительности или особенности восприятия? 
Комов: Расскажу один случай. Писал пейзаж в провинции. Идут три девицы с пивом и сигаретами. Остановились, смотрят: «Почему непохоже рисуете? У вас все цветное, а должно быть серое — небо, дорога, стволы деревьев». Отвечаю: «Серый-то разный. Небо яркое, дорога освещена солнцем. На стволах деревьев — рефлексы». Таким образом вдруг сформулировал свою социальную функцию — показать людям мир, красочный и интересный. Какой он и есть на самом деле.

культура: Что для Вас источник вдохновения?  
Комов: С институтских времен старался не замыкаться в художественной среде. В 1980-е был даже членом группы кимофутуристов «Яр». Играл на сцене с Юлией Рутберг. Спектакль назывался «Владимир Маяковский». Я изображал Человека с растянутым лицом, Юлия — Женщину без ноги. Режиссером был Александр Басов. Как художник к подмосткам, впрочем, тоже обращался. К примеру, в проекте «Дуэль», показанном в Государственном музее А.С. Пушкина и Театре Вахтангова. Этот театр открыл для себя где-то на рубеже веков благодаря спектаклям Фоменко. Написал портреты главных героев «Пиковой дамы» — в исполнении Юли Рутберг, Евгения Князева, Марины Есипенко. Спустя годы меня зажег Римас Туминас, показался близким его художественный язык. Вообще мне нравится изображать людей, занятых делом, которое их лучше всего характеризует. Так родился проект «Лики музыки» — серия портретов музыкантов разных стран, в первую очередь артистов Большого театра. 

Посчастливилось писать портреты известных французских актеров. Особенно запомнился классик экрана и сцены Мишель Галабрю (у нас он известен по фильмам с Луи де Фюнесом). Гигантская личность, ветеран Сопротивления, большой поклонник русской культуры. Вообще я обратил внимание, что Россия очень популярна среди творческих людей в Европе, и чем крупнее личность, тем сильнее уважение к нашей культуре. 

Моя первая персональная выставка в Париже прошла по инициативе старейшего галериста страны мадам Бро-Франсуа. Сейчас ей 104 года, потрясающая женщина, настоящая француженка. Дружила и сотрудничала со всеми классиками французского искусства ХХ века: Пикассо, Ван Донгеном, Никола де Сталем, Сержем Поляковым.

Очень люблю юг Франции, Коллиур и окрестности, место, где, по выражению моего друга поэта Шарля-Анри Жюлиа, «Матисс и Дерен изобрели свой фовизм». Незабываемый опыт — проживание и творческая работа высоко в Пиренеях, в монастыре Сен-Мартен-дю-Канигу. Полное уединение — средневековые стены, вокруг только горы, внизу облака. Вновь был поражен тем, насколько монахи знают и любят русскую культуру, в том числе и духовную. В знак уважения к этим местам моя жена Ольга и я сделали настенную роспись в городке Арль-сюр-Тек. В подарок, бесплатно.

культура: На Ваших картинах есть лица прекрасных индианок и бородатых сикхов. Как оказались в этой стране? 
Комов: Поехал по приглашению друзей, английских коллекционеров. Жил у них дома. Мне выделили шофера, который одновременно служил охраной. Однажды попали в старый Дели, а там нищие, прокаженные: вариант пьесы «На дне» с местным колоритом. Захотелось их написать. Меня пытались отвадить, в итоге поехал один. Уговорил позировать одного носильщика. Вокруг сразу собралась толпа. Кричат: американец, доллары давай! Вдруг вижу — издалека к нам направляются полицейские с огромными бамбуковыми палками: зеваки перегородили дорогу, мешают движению. К счастью, мимо проезжал сикх на моторикше, говорит: «Садись». Никогда я так быстро не собирался. Но самое важное впечатление от той поездки — встреча с Соней Ганди. Именно ей мне советовали показать свежие работы индийского цикла. А у меня портреты выходцев из высшей касты соседствуют с изображениями бродяг. У них так не принято. Соня Ганди — совершенно другой человек, и ей они ужасно понравились. Наша аудиенция из-за ее плотного графика должна была длиться три минуты, а в итоге разговаривали целых пятнадцать. В день открытия выставки в Дели я получил от нее письмо со словами: «Спасибо за вашу любовь к моему народу, столь прекрасно выраженную в ваших произведениях».

культура: Немалую часть времени Вы проводите вдали от столицы, в провинциальном Тутаеве... 
Комов: Впервые оказался там в 1979 году на практике от Московской средней художественной школы. Мне было безумно интересно: будто попал в другую эпоху. Люди ходили одетые по моде 50-х: местная фабрика по инерции продолжала выпускать те же наряды. Когда вновь приехал десять лет назад, обнаружил, что почти ничего не изменилось. На этот раз меня привело важное дело — хотел навестить могилу архимандрита Павла (Груздева). Я много болел в юности, а он меня вымолил.

В Тутаеве увидел дом над оврагом и решил: буду жить здесь. Денег не было, но Господь устроил так, что появился заказ. И вот уже несколько лет перестраиваю наше жилище, делаю его пригодным для зимы. Здесь ощущаешь себя гостем эпохи Островского или персонажем «Лета Господня» Шмелева. Все, как в старину, Волга течет — просто необыкновенно. Моя воля — жил бы тут все время. Конечно, я люблю путешествовать, люблю Париж — недаром учился во французской спецшколе. Но всегда тянет в какие-то медвежьи углы, где чувствую себя как дома.

Илья Комов. Избранное