06.10.2016
Надо сказать, детище Ольги Свибловой, называвшееся ранее Московским домом фотографии, уже устраивало масштабный показ Родченко в Центральном Манеже, ровно десять лет назад. Впрочем, тогда упор был сделан именно на снимки. Теперь же зрители могут познакомиться со всем спектром интересов классика.
Родившийся в Петербурге, будущий мастер рос за сценой: его отец трудился театральным бутафором. Затем семья перебралась в Казань. Здесь Саша сделал первые шаги в искусстве: поступил вольнослушателем в художественную школу, где преподавал Николай Фешин. Родченко, увлекавшийся зарисовками под Обри Бердслея, начал выставляться, подружился с футуристами. В 1914-м встретил Варвару Степанову, в дальнейшем — жену и соратницу. Тогда же записал: «Я сделаю вещи, которым не будет названия и их очарованию не будет конца...»
Через два года появились более отчаянные строки: «Я бросил все старое, но еще не нашел нового». Приблизительно к этому периоду относятся эксперименты в живописи и графике, их можно увидеть в Мультимедиа Арт Музее. Например, два холста «Черное на черном» (1918) — своеобразный диалог с Малевичем. А еще беспредметные композиции и супрематические эскизы костюмов к неосуществленной постановке пьесы «Мы» Алексея Гана для Центральной студии Пролеткульта. Чуть позже Родченко заинтересовали архитектурные поиски: художник тушью вычерчивал проект фантазийного аэровокзала, а цветными карандашами намечал контуры «высотного сооружения».
Надо сказать, урбанистическая тема волновала молодого человека всерьез. Устремленный вверх город был динамичной средой, и искусство Родченко — а уже в 1924 году он вплотную занялся фотографией — оказалось плоть от плоти геометрии улиц и зданий. Даже снимая на природе — допустим, сосны в Пушкино, — он с помощью вертикальной перспективы превращал деревья то ли в колонны, то ли в телеграфные столбы. Никакой естественности, только сконструированное, сделанное, изобретенное человеком, ставшим на одну ступеньку с Творцом, — вот девиз того времени, Александр Михайлович следовал ему всю жизнь.
В фотографии Родченко проявил себя гораздо ярче, чем в живописи, где оставался на вторых ролях. Он чувствовал, что в молодом, массовом и обманчиво простом виде искусства (в ту пору камеры стали дешевле и доступнее) еще предстоит открыть многие законы. Найти ракурсы, композицию, узнать секреты оптики — все, что позволит увидеть мир необычным: не таким, как в жизни или в станковой живописи. Может ли человек разглядеть полет пули? С помощью фото — легко. Кадры Родченко — скажем, люди, застывшие в прыжке, — доказательства этой магии. Неудивительно, что он обожал «щелкать» тех, кто прекрасно владел телом и преодолевал законы земного притяжения, в том числе цирковых гимнастов. А спортсменов и вовсе называл «лучшим человеческим видом», добавляя затем: «с точки зрения изобразительного искусства».
При всей рациональности и приверженности конструктивистским принципам, Александр Михайлович нередко показывал себя неисправимым романтиком. Его коньком принято считать ракурсные снимки вроде включенного в экспозицию «Пионера», а также изображений балконов, Шуховской башни, военных и спортивных парадов. Однако рядом с жесткими энергичными кадрами обнаруживаются другие: мягкие, размытые, нередко вирированные — обработанные автором. К примеру, съемки балета «Тщетная предосторожность» или оперы «Руслан и Людмила». Не зря, кстати, мэтр в зрелые годы вернулся к живописи: на выставке представлены созданные в 1938-м «Воздушные гимнастки».
Родченко, несомненно, дитя своего века, когда ощущалось — кардинальные перемены не за горами. Нетерпеливый Маяковский, презиравший все, что «осело бытом», мечтал воскреснуть в идеальной вселенной (в экспозиции есть иллюстрация-коллаж к строчкам «Четырежды состарюсь — четырежды омоложенный»). Каждая секунда стремительно приближала будущее и отодвигала во мрак прошлое, казалось: время течет по иным законам. Недаром Александр Михайлович вспоминал: «Меня Маяковский с первого раза звал «старик», я его — Володя; он был моложе меня всего на два года». Однако это же время все расставило по местам. Фантазии громогласного поэта обернулись утопией, а жизнь, изображенная на кадрах Родченко, уступила место новым реалиям. Зато работы фотографа разошлись по музеям и превратились в узнаваемый за рубежом российский бренд. Хорошая судьба для того, кто сам приложил руку к становлению рекламы.