Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

07.04.2016

9 апреля исполняется 75 лет известному художнику-реставратору Олегу Яхонту. В его активе множество восстановленных произведений: от Царь-колокола до памятников А.С. Пушкину и Ф.М. Достоевскому в Москве. А также немало званий: заслуженный деятель искусств Российской Федерации, член-корреспондент Российской академии художеств, «Почетный реставратор города Москвы». «Культура» побеседовала с Олегом Васильевичем накануне юбилейной экспозиции, которая откроется 19 апреля в Выставочном зале ГосНИИР.

культура: Как выбрали профессию? 
Яхонт: Так сложились обстоятельства. Родители, железнодорожники, были из Ростова-на-Дону, перед войной их отправили поднимать Сибирь. Там, под Красноярском, я и появился на свет. После окончания Великой Отечественной мы переехали на Северный Кавказ в город Кропоткин. Добирались туда долго, около месяца. Помню, проезжали через разрушенный город. Мама потом объяснила, что это был Сталинград. На новом месте пришлось нелегко. В классе — 60 человек. Сидели трое-четверо за одной партой, а иногда просто на полу. Учительница — 15-летняя девушка, только окончившая курсы. Лишь у нескольких одноклассников были полные семьи. Например, у моего друга на глазах немцы расстреляли мать, отец погиб на фронте.

Игрушки делали сами. Я пробовал лепить, потом узнал, как отливать из гипса, покупал его в аптеке. К сожалению, в городе не было ни музыкальной, ни художественной школы. Однажды прочитал про Институт имени Репина в Ленинграде. После девятого класса родители собрали денег, и я поехал. Однако в приемной комиссии объяснили, что сначала нужно окончить художественную школу. Пришлось вернуться домой.

культура: Не сдались?
Яхонт: Всегда отличался упрямством. Хорошую идею подсказал учитель рисования: посоветовал поступать на искусствоведческое отделение, а потом перевестись на живопись или скульптуру. Я снова отправился в Ленинград. На первом же экзамене — по литературе — получил двойку. Когда попросил показать работу, обнаружил, что там нет ни одной ошибки. Мне сказали: «Ладно, поставим тройку, все равно не пройдешь». Но я не опустил руки. В итоге стал студентом исторического факультета МГУ — кафедры теории и истории искусства.

Реставрацией заинтересовался благодаря преподавателям. Помню, как известный реставратор Виктор Васильевич Филатов учил нас атрибутировать иконы. Определять с закрытыми глазами, на ощупь, время создания: по характеру обработки оборота доски, лицевой стороны. Однажды во время лекции в ГМИИ он сказал: «Вот картина Тьеполо. А вот Веронезе. Дальше — Тициан. Как эти вещи выглядели раньше? Думаете, так же?» Мы были уверены, что да, но Филатов объяснил: полотна с тех пор сильно изменились. И вряд ли создатели были бы довольны их видом — из-за старения красок, неудачных реставраций. Меня это заинтересовало. Когда оканчивал университет, обратился к Филатову с просьбой дать рекомендацию в реставрационную организацию. Попасть туда «с улицы» было невозможно: закрытая система. Это легко объяснимо: человеку сразу доверяли работать с музейными вещами. Виктор Васильевич мне помог. Так я оказался в Государственных реставрационных мастерских имени Грабаря. Мечтал заниматься деревом — меня привлекала древнерусская скульптура, однако место нашлось лишь в секторе работы с камнем. Позже понял, как мне повезло. Ведь через мои руки прошли не только произведения русского искусства, но и шедевры Востока и Запада.

культура: Расскажите, как восстанавливали облик Царь-колокола.
Яхонт: Это было в 1978 году. Я тогда возглавлял реставрацию Музеев Московского Кремля в связи с подготовкой к Олимпиаде. Перешел на эту должность из мастерских имени Грабаря, где год был директором, — понял, что больше люблю работать руками и писать книги. И вот однажды возвращаюсь из отпуска и узнаю: Косыгин потребовал отреставрировать Царь-колокол. А дело было так: он шел по Кремлю и увидел, как солдаты красят памятник. Спросил: «Зачем? Он же бронзовый». Ему ответили: «Приказано». Тогда Косыгин вызвал коменданта и дал распоряжение за две недели вернуть колоколу первозданный облик. 

Задача — очистить пористую бронзу от краски — оказалась непростой. На реставрационном совете решили действовать, как в Древнем Египте, где скульптор руководил множеством работников, использовал их физическую силу. Попросили, чтобы выделили кремлевских курсантов. 

Комендант Кремля из вредности заявил, что каждый день будет присылать новых. Но делу это пошло только на пользу. Они быстро сбивали руки, но каждый день поступали свежие силы. Потом обработали колокол химическими растворами. 

У этого памятника захватывающая история. Отливали его на Ивановской площади — рядом со Спасской башней. Когда приступили к чеканке, случился пожар. Деревянные перекрытия вокруг колокола загорелись. Их залили водой, и бронза лопнула. Так он и лежал на площади долгие годы, пока в Москву не приехал архитектор Монферран. Он, узнав про колокол, захотел поставить его на колонны и построить небольшой собор. Но позже решил ограничиться постаментом.

культура: Вы также реставрировали посмертную маску Пушкина...
Яхонт: Да, в 1980-е, когда с группой сотрудников Института реставрации пришлось восстанавливать и атрибутировать скульптуры в Историческом музее. Там была большая коллекция произведений — первый раз я ознакомился с ней благодаря жене Петра Барановского Марии Юрьевне, которая в 1960-е работала хранителем. Она как-то показала комнатку — собрание посмертных масок. Среди них были и маски Пушкина. Известно, что Жуковский заказал 15 — это так называемый первый отлив. Одна из них теперь хранится в Тарту, другая — в Оренбурге. Третья, которую Жуковский оставил себе, — в Музее-квартире Пушкина на Мойке. В ГИМе мне удалось обнаружить две маски первого отлива. Остальные — второго отлива, сделанные с первых экземпляров. Чем они отличаются? Для тех, что были изготовлены сразу после смерти Пушкина, характерны особые признаки: фактура поверхности, более тонкие стенки. К тому же у первых немного примят кончик носа. В последующих копиях это подкорректировали, и поэт получился горбоносым. А он таким никогда не был. 

Вообще маску сделать непросто: тело легкое, гипс тяжелый. Нужно заливать аккуратно, чтобы не повредить кожу. Перед этим лицо промазывается жиром. Посередине кладется тонкий жгутик, в процессе затвердевания гипса его выдергивают. Эта веревочка разрезает маску пополам. Другого способа снять слепок нет. 

Известный скульптор Сергей Меркуров вспоминал, как он делал первую посмертную маску. Дело было в его родной Армении, в одном монастыре. Попросили увековечить лик священнослужителя. Меркуров нервничал и, когда наносил гипс, забыл смазать бороду. В итоге выдрал маску с волосами. А тут у покойника глаза открылись — отогрелись под теплым гипсом. Скульптор чуть в обморок не упал. 

культура: В ближайшие дни открывается вторая выставка Ваших работ. Расскажете о ней? 
Яхонт: В течение многих лет в свободные дни, в любую минуту я стремился заниматься рисованием, живописью, лепкой, изображая своих близких, те места, где пришлось побывать. Некоторые работы высоко оценили профессиональные художники, в том числе мною любимый Илларион Голицын. В последние годы некоторые работы поступили в музеи: в Государственный исторический в Москве, в художественные музеи Архангельска, Костромы, Саранска, Симферополя.

культура: Дело Вашей жизни — реставрация скульптурной иконы Георгия Победоносца. Однако ее судьба оказалась драматичной. Расскажите об этом подробнее.
Яхонт: По свидетельству Ермолинской летописи памятник был установлен на Спасской башне (тогда ее называли Фроловской) в 1464 году. В результате многолетних исследований я пришел к выводу, что он был сделан венецианским мастером по византийскому образцу. При обработке камня использовали особые инструменты — скарпели, троянку. Подобные инструменты и технологии у нас применялись, лишь когда итальянцы строили Кремль (они в то время работали по всей Европе). Скульптурную икону демонтировали при строительстве новых стен и башен из кирпича взамен старого Белокаменного Кремля. Много лет она хранилась в Вознесенском монастыре. В 1929 году при уничтожении Вознесенского монастыря ее демонтировали под руководством Николая Николаевича Померанцева. Позднее один из крупных фрагментов — бюст святого — попал в Третьяковку. Когда я работал там по совместительству, мне разрешили сделать копию. Чтобы попасть в реставрационный отдел, нужно было обогнуть все здание. Помню, как с трудом балансировал на льду — бюст тяжелый, килограммов 25–30. Донес, а знакомый реставратор говорит: слушай, а если бы поскользнулся? Тут у меня ноги и отнялись.

В Кремле находится несколько небольших фрагментов скульптуры. Они были найдены в конце 1960-х Н.Н. Померанцевым в подклете церкви Ризоположения. Никто не хотел браться за реставрацию деталей, которые в 1930-е годы были списаны, однако мне удалось вновь поставить их на охрану. Потом перевез домой в двухкомнатную квартиру — держать больше было негде. Начал работать над созданием трехметровой модели в натуральную величину. Мне бескорыстно помогали множество людей — физики, химики. А затем Советский Союз рухнул, и всем стало не до того. Мне повезло: предложили помещение на Арбате: в Центре художественной культуры Московского института повышения квалификации работников образования. Когда в 1994 году Центр съехал, мне посоветовали обратиться к некоему олигарху, который готов был поддержать начинание. Он действительно предоставил помещение, но в конце концов решил тайно продать модель. Я пригрозил судом. Тогда по его приказу Егория уничтожили. От дела, которому я посвятил четверть века, остались лишь фотографии и кинофильм. Конечно, все можно восстановить. Однако на это требуется воля руководства страны и согласие глав двух музеев — Кремля и Третьяковской галереи. В силу возраста сам уже не смогу таскать тяжелые блоки, но руководить реставрацией, лепить утраченные фрагменты в состоянии. Видимо, поэтому меня еще держат на свете — чтобы довел эту работу до конца.