Людмила БУТУЗОВА, Брянская область

23.09.2012

Фуа-гра свинье  не товарищ

В деревне Михайловка Брянской области центр досуга — стена у магазина. Здесь на бревнах всегда кто-нибудь есть. Курят, матерятся, перетирают скудные новости. Сам магазин закрыт уже лет шесть.

— Чё там брать-то? — с вызовом говорит тетка Нюра, нестарая еще женщина с остатками былой красоты на лице. — Это вы в городе замрете без магазина, а у нас в деревне еда прям на кустах растет. Выйду с ножницами: чик — кусок колбасы, чик — булка.

Над шуткой смеются, но как-то невесело. Нюркин муж, бородач Коля, слегка протрезвевший после вчерашнего, явно для ушей заезжей корреспондентки пускается в «философские» рассуждения:

— Жизнь-то у нас какая… Ни работы, ни денег — скудость да нищета. Опупели мы от этих недостатков.

Денег в деревне в самом деле нет. Это видно по облупившимся неприбранным хатам, по непролазной грязи, а главное — по вязкой, удручающей тишине. С полей — ни единого машинного звука. Подойти поближе, так и полей фактически нет, все поросло березняком, кое-где деревья выше человеческого роста.

— Если хозяин задумает сеять, без огнемета не обойтись, — со знанием дела говорит Виктор Игнатьевич, бывший колхозный бригадир. — У военных надо просить, «ХХII партсъезду» они давали. За неделю выжгли пятьсот гектар, колупаются теперь — пашут.

В Михайловке перестали колупаться восемь лет назад. История обычная: был колхоз, в середине девяностых покатился под гору, к двухтысячным перестал дышать окончательно.

— Если бы государство чуть-чуть помогло, мы бы выкрутились, — говорит Вера, которую в деревне кличут «правдолюбкой». — Но на всех, видать, помощи не хватило. Председатель ходил чернее тучи, а тут вдруг повеселел: инвесторы к нему заявились. Вроде богатые, производством интересуются… Только у них условие: отдать им наши земельные паи. Про таких инвесторов мы слышали: нигде никакого улучшения, а землю люди потеряли. Я решила: свой пай ни за что не продам...

Так говорили тогда многие, только тропка к конторе, где проходил «обмен» паев на деньги, становилась все шире и шире. Колхоза лишились за пару дней. Когда земли не стало, куда уводили коров, никто уже и не спрашивал, технику разобрали на металлолом. «А! — говорят, — там и было-то одно старье».

— Кое-кто из этого старья два трактора собрал, до сих пор работают, — с укором говорит Вера.

Ее речи не нравятся. Как не нравится и то, что не поддавшаяся на уговоры чужаков и оставшаяся с землей Вера превратилась в «крутую бизнесменшу» и прямо на глазах богатеет. Ходят слухи, что это у нее от несчастной любви. В молодости Верка работала в городе, встретила парня, дело шло к свадьбе. И вот однажды невеста заночевала в квартире у жениха. Утром заходит будущая свекровь, а из-под одеяла торчат женские ноги сорок пятого размера. На этом, вроде бы, любовь закончилась, Верка вернулась в деревню и с тех пор сделалась «сумасшедшей до работы».

Справедливости ради надо сказать, что нога у Веры не 45-го, а 42-го размера. При невысоком росточке и щуплом телосложении это, конечно, тоже непорядок. Но Вера находит в своих безразмерных ногах одни сплошные достоинства.

— А вот ты меня попробуй столкни, — смеется она. — Я на земле крепко стою. Зимой, вообще, я на своих ногах, как на лыжах — два часа и в городе. А если бы у меня был 35-й размер, сколько бы я семенила эти 15 километров? Да еще с грузом.

По выходным Вера носит на базар две «бомбы» творога (10 кг каждая), перекидывая их через плечо, и по пятилитровому бидону молока в руках. По деревням молоко давно никто не собирает, да и коров всего две на три деревни. Обе — Веркины. Транспорта у нее пока нет. Копит, приглядела где-то подержанный «уазик». Говорит: к весне куплю и сразу заведу еще одну телку, а то постоянным покупателям продукции уже не хватает. Михайловка раскусила этот бизнес-план, когда Вера в сенокос наметала на два стога больше. Причем со своего законного земельного надела. Многие судачили, что она это делает специально, чтобы задеть односельчан, которым без конца напоминает, что зря распродали свою землю.

— Ей хорошо попрекать, она одна, с морковки сыта, а у меня семья, кормить надо было, — защищается Коля-бородач. — Зарплату не платили больше года, а тут живые деньги.

За земельный пай в девять гектаров люди получили по восемь тысяч рублей. Деньги давно прошли. Новых хозяев никто не видел ни разу, растворились куда-то и их доверенные лица, провернувшие земельную операцию. Поля, вроде, опять ничейные, но подступаться к ним боязно — вдруг заявятся собственники, по судам затаскают.

Кроме Веры, паи сохранили еще 27 человек. Двенадцать из них отдали землю в аренду фермеру Алексею Мазнину, каждый год получают от него дивиденды — по семь центнеров зерна, телегу свеклы, пять тюков сена, а также он бесплатно пашет им огороды под картошку и помогает на копке. Справедливости ради надо сказать, что с картошкой он помогает всей деревне. Во-первых, потому что большинство жителей — старики, во-вторых, надо поддержать тех, кто после развала колхоза много лет сидел сложа руки, ждал манны небесной, но наконец прозрел. Поэтому с картошкой сейчас в Михайловке полный ажур — хватает и себе, и перекупщикам.

— Лучше бы свиней побольше завели, — говорит Мазнин. — Дело выгодное, деревенское мясо в городе хорошо берут. Начинаешь это втолковывать — находится тысяча причин: ой, да где я его буду продавать, ой, да на чем повезу, ой, да у меня сараюшка всего на две свиньи… Предлагал скооперироваться — у меня свинарник пустой на 800 голов, — не соглашаются: с какой, дескать, стати нам пахать на тебя. Многие просто не хотят работать, избаловались.

Свинарник у Алексея стоит пустым три года. Чистый, побеленный, внутри водопровод и транспортеры. Свиньи были, ухаживать нанимал таджиков. Гастарбайтеры относились к хрюшкам по-человечески, что сказывалось на рекордных привесах и живучем приплоде. Но потом залютовала миграционная служба, по области прошли рейды по отлову нелегальных работников, Мазнину выставили такой штраф, что пришлось сворачивать свиноферму, чтобы расплатиться, и за свой счет отправлять таджиков на родину.

— Они плакали, — рассказывает Мазнин. — И я горевал. Но где мне их прописать? Условия, какие мог, создал — отдал комнату отдыха в офисе, столовая есть, баня, чтобы помыться... Оказалось, что надо еще официально подавать заявку на рабочую квоту, доказывать, почему мне необходимы именно иностранные работники. Я простой фермер, работаю от зари до зари, даю продукцию — зачем мне этот геморрой с ФМС?

Короче, свиней и таджиков в деревне извели, а Алексей Григорьевич думает: кому от этого стало лучше? Приходит к невеселым выводам: «Все у нас как-то не по-людски». Хотя ему-то вроде грех жаловаться, в целом «фермерской долей» доволен, считает, что только вот эти вольные двадцать лет и были его настоящей жизнью. А в колхозе, между прочим, тоже в ударниках ходил, почетных грамот за трудовые подвиги — мешок.

— Кроме подвигов, тогда ничего и не требовалось, — говорит он. — Пропаганда, сами знаете, какая была: ничего личного, смысл жизни — в борьбе за лучшее будущее для всего человечества. Чем это обернулось? Вот мы всем коллективом измордовались за счастье человечества, а родной колхоз все равно рухнул. Взамен государство затевает аграрные реформы: дает крестьянам землю — начинайте новую жизнь, поднимайте село. Почему люди не загорелись? Выстроилась целая теория — земельный грабеж, плохая материальная база, диспаритет цен, отсутствие государственной поддержки и прочее и прочее. А я думаю, что главная причина — неумение работать на себя, устраивать свой дом, свое дело, будущее своих детей. Это результат еще той, советской идеологии. Но борьба за счастье человечества давно кончилась...

Алексей Григорьевич первым дозрел, что со вселенскими масштабами надо завязывать, и первым из колхоза ушел. Ко всяким идеологиям теперь относится очень настороженно. Да и нет такой, чтобы совпадала с его принципами. У Мазнина они простые: надо, чтобы была любовь к дому, желание украшать его для уютной жизни. Ведь если ты сотворил дом, посадил зерно и вырастил урожай, у тебя уже совсем другое настроение. Мазнину стукнуло шестьдесят, члены его фермерского хозяйства — три племянника и дочка-повариха — вдвое моложе. Вот для них он и сотворил такую ферму, что трудно даже поверить, будто это возможно на руинах колхозного строя. Правда, на всякий случай он ушел от него подальше — аж в Орловскую область, где фермеров тогда привечали и не было проблем с землей в аренду. До михайловского поля далековато, но есть своя дорога, технику на колдобинах не гробят. Вообще ничего не угробили — ни поляну, где у Мазнина офис и производственная база, ни сосны, среди которых русская баня и длинный обеденный стол. Обед бегает в вольерах — на ферме специально держат кур и кроликов, чтобы у поварихи под рукой были нужные продукты «на горячее». Техника — под навесом, каждому сорту зерна — свой ангар. Кругом чисто не по-деревенски.

— Так и не привык я жить в военно-полевых условиях, беспорядок терпеть не могу, — говорит Алексей. — Пока благоустраивались, работникам платил мало. Терпели, не роптали. Зато все у нас теперь есть: и условия нормальные, и зарплата.

Хозяйство Мазнина именуется «Виктория». Он утверждает, что со смыслом — «как лодку назовешь, так она и поплывет». У фермера в аренде в общей сложности 950 гектаров. Поля чистейшие и рожают неплохо — 45-50 центнеров с гектара. Хотя здесь, на песках, в былые годы больше десяти не собирали, считалось, что это предел. Но мало ли что когда-то считалось. Не верили, например, что одно фермерское хозяйство может давать продукции больше, чем бывший колхоз. У Алексея Григорьевича получается. Таких фермеров в округе еще четверо, результаты у них не хуже. Выходит, производство увеличилось раз в пять, а пашут и сеют от силы человек двадцать. Интересно, если бы вся Михайловка так пахала (там населения 129 человек, половина трудоспособные), было бы в стране изобилие?

— Каждого фермером не назначишь, — говорит Мазнин, — один не способен, другому просто неохота. Надо предпринимать какие-то усилия. А для большинства день прошел — и ладно.

Мазнин старается поменьше переживать за своих непутевых односельчан. А все равно обидно, что они мало что поняли за последние годы и мало чему научились.

— Самое ужасное — все быстро кончается, прямо чувствую, как время утекает, — вздохнул на прощание Алексей Григорьевич. — Гонюсь за ним изо всех сил, а все равно многое теперь не успеваю. Ну, хоть детей выучил, ферму заложил, и есть кому продолжить мое дело. На личное совсем ничего не остается. Я вот, например, в театре ни разу не был, Москву не видел. Не поеду уже… Сосредоточусь на главном.

Деревенский репортаж из французской провинции Дордонь читайте здесь