09.03.2016
Как правило, он снимает для европейских и американских кинокритиков. Хотя в большинстве случаев дело ограничивается номинациями (лишь однажды ему вручили «Золотого льва» Венецианского кинофестиваля — в 2011 году за «Фауста»), это дает режиссеру достаточный статус, чтобы требовать от России вернуть острова, принадлежащие японскому народу, и призывать не вмешиваться в дела Украины. Однако в «Франкофонии» Сокуров зачем-то решил показать Европе ее саму, да еще и напомнить о старых грехах. А потому в той же Венеции получил второстепенные награды и слабую прессу.
От Сокурова ожидался оригинальный фильм-экскурсия по Лувру, наподобие действительно удачного «Русского ковчега», посвященного Эрмитажу. Вместо этого на зрителя обрушиваются без малого полтора часа какофонии: обрывочные и перепутанные сведения по истории великого музея переплетаются с рассказом о катастрофе голландского сухогруза, везущего коллекции Лувра за океан. По музейным залам бегают, выкрикивая бессвязные фразы, символ Французской Республики Марианна и император Наполеон — выглядит все это как малобюджетная пародия на голливудскую «Ночь в музее».
Монолог самого Сокурова построен так, что режиссер кажется плавающим у доски двоечником. Он непрерывно нагнетает экспрессию, подобно людям, не знающим, что сказать: «Боже, боже. Что? Что? Лувр! Лувр!» Дальше следует какая-нибудь банальность, историческая ошибка или паясничанье, вроде обращения к фото мертвого Льва Толстого: «Спит. Просыпайтесь!» Весь фильм русского зрителя будет съедать чувство неудобства за соотечественника.
Единственной связной линией «Франкофонии» является история Лувра в оккупированном Париже, когда французский бюрократ (но отнюдь не искусствовед) Жак Жожар и немецкий граф, профессиональный музейный хранитель Франц Вольф-Меттерних защищали от разграбления ценнейшие экспонаты. Однако история эта изложена настолько путано, что ее смысл от зрителя, скорее всего, ускользнет.
Суть была проста. Навидавшись в годы Первой мировой войны вандализма на оккупированной немцами территории Франции и Бельгии (расстрелянный собор в Реймсе, сожженная Лувенская библиотека, взорванный донжон замка Шато де Куси), Меттерних твердо решил впредь такого не допустить и поэтому истово делал карьеру в нацистской партии, чтобы добиться крупных музейных постов.
В годы Второй мировой возглавляемая им организация следила за выполнением немцами соглашений об охране памятников, и главным смелым поступком Меттерниха стало то, что он, вопреки прямому распоряжению Гитлера, не допустил возвращения в Лувр коллекции, укрытой в начале войны в замках долины Луары на территории формально независимого коллаборационистского «Французского государства» маршала Петена со столицей в Виши. Тем самым к сокровищам Лувра не допустили ни нацистского идеолога Розенберга с его идеей «Музея фюрера», ни «коллекционера» Геринга, желавшего полакомиться трофеями. До конца войны шедевры так и остались вдали от политических бурь и боевых действий, за что французы немецкому графу, безусловно, обязаны.
Сокуров превращает сюжет о человеческой порядочности и долге искусствоведа в какой-то странный гимн капитулянтству и коллаборационизму. Не поймешь, всерьез утверждается или с сарказмом, но выходит, что незачем было французам сопротивляться. В конечном счете, спрашивает режиссер, что такое Франция без Лувра, — Лувр важнее Франции, а значит, следовало сдать Париж немцам, чтобы его красоты не пострадали...
Этот аргумент в годы Второй мировой звучал не раз и не два. Потерпев унизительное поражение в результате блицкрига на фронте, драться за столицу французы и в самом деле не собирались, боясь разрушений. Галльский дух, надломленный тяжелейшей борьбой 1914–1918 годов, оказался не готов к новым испытаниям, в отличие от духа тевтонского, обуреваемого жаждой реванша. Тем более, с немцами удалось несложно договориться — Гитлер желал лишь почетного покорения Франции, а не ее уничтожения.
Сокуров справедливо напоминает, что так повезло не всем народам. Войну в России гитлеровцы вели под лозунгом: «Никакие культурные ценности на востоке не имеют значения». Однако с трагедии русских музеев и усадеб — взорванных, разграбленных, сожженных, режиссер переводит разговор на ужасы осажденного Ленинграда. И настойчиво демонстрируемое фото Сталина способно навести на заезженную нашими либералами мысль, что надо было сдать город, а в жертвах блокады виноват кремлевский диктатор.
Вместо этого стоило бы показать разрушенный Петергоф, расстрелянные фрески церкви Спаса на Нередице, подожженную «Ясную Поляну». Одна судьба величественного археологического музея в Керчи на развалинах древнего Пантикапея заслуживает целого фильма. Это своеобразный символ отношения Запада к культурным ценностям России. Первый раз он был разграблен в годы Крымской войны, а его экспонаты вывезены в Британский музей. Во время Великой Отечественной здание музея оказалось уничтожено, бесценные памятники греческой, скифской, сарматской культуры практически полностью утрачены.
И вот — новая беда. В дни воссоединения часть крымских сокровищ, будучи на выставке в Голландии, так там и осталась, ибо Киев требует передачи их себе, ссылаясь на мнимый «национальный суверенитет». Директор заповедника Татьяна Умрихина чуть не плачет, показывая фото страшной утраты — греческой скульптуры «Змееногая богиня», одного из немногих сохранившихся старых экспонатов. О трагедии ограбленных крымских музеев Александр Сокуров, конечно, рассказывать не станет...
Что же имеем в сухом остатке? Прежде всего преломившуюся в мозгу российского экспортного режиссера популярную на континенте идею: мы неприкосновенны, мы особенные, потому что Европа есть средоточие мировой культуры. Это вашу Горловку можно расстреливать артиллерией, поскольку там бетонные коробки. Это по Эрмитажу разрешается бить из гаубиц, ведь ваша культура вторична по сравнению с европейской (на чем настаивал маркиз в сокуровском «Русском ковчеге»). А нас не тронь, у нас едва ли не каждый сантиметр почвы — памятник.
На русских такие аргументы производят впечатление. Не случайно в Потсдаме бережно хранят и с намеком показывают посетителям одно-единственное граффити нашего офицера, выцарапанное на подоконнике дворца Сан-Суси, «прусского Версаля»: вот, мол, какие в России варвары — мы им Петергоф взорвали, а они нам за это на стене расписались.
Только в Европу уже пришли другие. Те, кого памятниками тысячелетий не прошибешь. Долго и с чувством показывая ассирийских крылатых быков в Лувре, Сокуров ни словом не упомянул о том, что случилось с их родичами в Ираке, на территории, контролируемой ИГИЛ. Новые варвары безжалостны и неумолимы, и если они однажды возьмут в свои руки Париж — никакого Лувра не станет. Поэтому капитулянтство ради культуры, проповедуемое Сокуровым, сущая глупость.
Коли европейцы хотят сохранить свою цивилизацию, ее музеи и библиотеки, придется, отбросив всякую толерантность, сражаться до последнего. И отнюдь не против русских.