Дарья ЕФРЕМОВА

31.08.2013

культура: Сейчас активно идет процесс переосмысления советского прошлого. Выходят книги о Сталине, Жукове, Андропове. Что сподвигло Вас написать о председателе ВЧК?
Кредов: В первую очередь, это крупная историческая личность, о которой можно говорить без всякого повода. Хотя, конечно, повод есть. В 2017 году русская революция отметит столетие. Во многом, думаю, этим и объясняется всплеск интереса к советской истории. К такой дате хочется подойти с новым багажом, избавившись от «кратких курсов» любой направленности. Что же касается одиозности моего героя, то, в общем-то, потомки не всегда способны рассудить правильно. Мы с вами одинаково относимся к теме репрессий и расстрелов, и от некоторых приказов, подписанных Дзержинским на посту председателя ВЧК, волосы встают дыбом. Но важно понимать, что на тот момент он был руководителем спецслужбы воюющей страны. Действовали законы не мирного времени, которые всегда примерно одинаковы. Обратимся к событиям 1812 года: в воспоминаниях Дениса Давыдова рассказывается о том, как он вместе с товарищами, бравыми гусарами, потомственными дворянами, доставлял в ставку Кутузова пленных французов. В какой-то момент адъютанты сказали — хватит: нам своих солдат нечем кормить, а вы еще этих тащите. Что гусары сделали с очередной партией наполеоновских офицеров? Конечно, расстреляли… На самом деле, в Дзержинском интересно другое. Лично для меня он является примером глубоко религиозной натуры. В идеалах, в мотивации поступков…

культура: В детстве, как известно, Феликс Эдмундович хотел стать ксендзом.
Кредов: Да, и в этом нет ничего удивительного. Если вспомнить революционеров-демократов, таких как Чернышевский, Добролюбов, то в основе их мировоззрения изначально лежала религиозность… Считается, что от веры они потом отошли, но это не было отступничеством. Скорее, бунт Ивана Карамазова. Логика такая: если зло существует в мире, если проливаются слезы детей, то как Бог может с этим мириться? Бунт рождался из высоких требований, из поиска лучшего миропорядка. Дзержинский был из той породы, что появляется в годы потрясений, в переломные эпохи. Идеальный герой протеста — честный, мужественный, не струсит, не убежит, не выдаст. Такие, как он, бывают или святыми, или великими грешниками. Все зависит от того, как мы оцениваем ту идею, которой они служат.

культура: Как он пришел в революцию?
Кредов: Изначально даже не в революцию, а к марксизму. Причем понимал его как вселенскую гармонию. Учился на последних курсах гимназии и после ряда потрясений, в том числе смерти матери, утратил веру в Бога. Надо сказать, для того времени марксизм был очень естественным исходом подобных духовных поисков — теория немецкого экономиста и философа наилучшим образом объясняла несправедливость мира. Недавно перечитал манифест Маркса, написанный в 1848 году — знаете, потрясающий документ в части осмысления капиталистического этапа развития общества. Он не знал, что будет после капитализма, но по части точности описания общественных процессов, происходящих тогда и имеющих место сегодня — сильная работа.

культура: Вернемся к гимназисту Дзержинскому…
Кредов: Честно говоря, Феликс был лучше сегодняшних девятнадцатилетних. Романтичнее. Дворянин, человек достаточно способный, он не думал о том, как получить хлебную профессию, денег заработать. Мечтал сделать жизнь на земле лучше. Сегодня скажут — «сумасшедшая идея». Но тогда было за что бороться. Мы рисуем сусальную картинку дореволюционного прошлого и забываем, что в среднем рабочий день к конце XIX — начале XX века составлял 11–13 часов. Дзержинский являлся, по сути, правозащитником. Никого не взрывал, не стрелял в царя из толпы. Организовывал забастовки с вполне логичными требованиями: о сокращении рабочего дня, об ограничении тяжелого физического труда для детей и женщин. В Германии, например, где социал-демократическая пропаганда была разрешена, его бы не только не посадили, а даже, скорее всего, зарплату ему платили. А в Польше мальчишку хватают, избивают, требуют назвать сообщников. Он чуть не погибает в участке, но никого не выдает. Его сажают в тюрьму, а потом отправляют в ссылку. Там, заболев туберкулезом, он решает, что жить осталось недолго, и надо закончить начатое дело. Бежит. Но не скрывается за границей, а возвращается на передовую, в Варшаву.

культура: Вы сравниваете Дзержинского с Че Геварой. Тоже пламенный революционер и вряд ли большой гуманист. Но команданте остался в памяти людей романтическим героем, тогда как Железный Феликс — зловещим персонажем, символом репрессий.
Кредов: Знаете, дьявол — в деталях. Дзержинский был революционером, а не карателем. И никого не пытал.

культура: А как же институт заложников, который он ввел на посту председателя ВЧК? Его легендарная беспощадность?
Кредов: Заложников в 1918–1919 годах брали обе стороны: и белые, и красные. И Дзержинский, и Колчак. Вопреки распространенному мнению, Феликс Эдмундович не терпел пыток. Бывший каторжанин презирал такие методы. Даже за избиение подследственного мог поставить к стенке. На необъятных просторах могло все что угодно твориться. Люди счеты сводили. Но в Москве, в Петрограде — нет. Об этом писал Иванов-Разумник в книге «Тюрьмы и ссылки». Он долго сидел в ЧК и потом вспоминал, что ни разу не слышал о пытках. Кстати, в то время под следствием находились не только буржуи (их там было процентов 10–20), а сами большевики: чекисты — за злоупотребления, красноармейцы — за погромы. При всей его беспощадности, попасть на допрос к Дзержинскому считалось большой удачей. Он разговаривал, спорил. О нем доброжелательно отзывались даже его противники.

культура: Например?
Кредов: На Западе в 1932 году вышла книга Владимира Орлова, контрразведчика, который работал сначала на Деникина, а потом был агентом белого движения в ВЧК. Он сталкивался с Дзержинским несколько раз: до революции — допрашивал. Затем — как коллега в коридорах Лубянки. Орлов писал в своих мемуарах: «Знал сотни революционеров, но таких как Дзержинский — двух-трех». Как-то Орлов приехал в Москву по делам, пришел к Феликсу Эдмундовичу, сказал, что ему негде поселиться. Тот дал ключ от своего номера в «Национале» — «Иди, живи».

культура: Как Вы относитесь к тому, что памятник Дзержинскому убрали с Лубянки?
Кредов: Это просто акт хулиганства. Соловецкому камню на Лубянке не место. Он должен быть где-то, но не там. И люди чувствуют в этом фальшь. Да, Дзержинский олицетворяет ЧК, романтику рожденных революцией, но он не ассоциируется с такими личностями, как Ягода, Ежов. К тому же, Феликс Эдмундович умер в 1926-м году.

культура: Сам? Есть версии, что ему помогли.
Кредов: Не думаю. Тогда еще не наступило время заговоров и интриг. Это было время хищников. Хотели бы — расстреляли. Дзержинский с молодых лет страдал туберкулезом. Да и сердце слабое. Еще в 1922-м врачи ему сказали: продолжите так работать, протянете недолго. Так и случилось.