Светлана КАЛЮТА

03.02.2015

Казалось бы, как представить русский язык без крепкого непечатного? Однако в советское время невозможно было помыслить, чтобы герои фильмов и книг изъяснялись «словами пострашнее, чем порох». А вот с началом перестройки бранный пласт «великого и могучего» довольно уверенно обосновался не только в быту, но и в масс-медиа. В результате закон, вступивший в силу 1 июля 2014 года, запрещающий использование ненормативной лексики в теле- и радиоэфире, в кинопрокате и при публичном исполнении произведений искусства, вызвал, прямо скажем, неоднозначную реакцию. 

Как лингвисты относятся к заботе государства о здоровье языка и можно ли обойтись без мата? Об этом мы побеседовали с Валерием МОКИЕНКО, профессором кафедры славянской филологии Санкт-Петербургского университета. 

культура: Среди россиян нет единодушия по поводу этого закона. А что думаете Вы?
Мокиенко: Облагораживанию русской речи помогут воспитание и разъяснение. Простой пример. Когда растолковал внучке, какой нехороший ярлык кроется за словом «блин», она тут же бросила их «выпекать». Лично я против мата в масс-медиа. Когда впервые прочитал «Это я — Эдичка» Лимонова, меня чуть не стошнило от обилия скверны. То же скажу про фильмы. Но и «запикивание» — не совсем выход. Чисто психологически оно вызывает желание реконструировать завуалированное. 

Еще одна грань вопроса: мат использовать запрещено, а что делать с эвфемизмами? Против тех же «елочек точеных» государство ничего не имеет. А употребляющие это выражение прекрасно осознают, что за ним стоит. Русский мат под покровом подобных выражений продолжает жить. 

культура: Что говорит зарубежная практика, если таковая есть, о запрете мата?
Мокиенко: В Германии, Польше, Сербии, Чехии, где я часто бываю, знаете, сколько издается словарей брани? Которые, впрочем, никак не влияют на ее распространение, а, наоборот, стимулируют вдумчивое отношение говорящих к этим языковым «цветам зла». В Европе карается не брань вообще, а тот, кто ее употребляет как оскорбление, направленное на конкретного адресата. Так, в Германии в каждом полицейском отделении имеется распечатка закона о штрафах за оскорбления со «шкалой ценности» ругательств. Например, если водитель назовет женщину-полицейского во время исполнения служебных обязанностей «бешеной коровой», его оштрафуют на 2500 евро. Но о мате тут речи нет. А скорее, об оскорблении личности.  

культура: Почему нецензурная брань называется матом, есть ли здесь что-то общее со словом «мать»?
Мокиенко: Некоторые лингвисты, в отличие от меня, склонны считать их однокоренными. А вообще мат в народной речи — не только русской, но и белорусской, и украинской — громкий голос, крик. Это значение сохранилось в известном фразеологизме «кричать благим матом». Но таким образом можно и браниться, и призывать к осторожности. Это уже впоследствии слово «мат» стало ассоциативно связываться с матерщиной, то есть разновидностью ненормативной лексики. 

культура: Ненормативная, конечно, но ведь и неотъемлемая часть нашего языка…
Мокиенко: Согласен. Но одно дело, когда, поймав большую щуку, человек позволяет себе выразить восторг матом в компании друзей. И совсем другое, когда тот же рыболов читает студентам лекции, где, несомненно, не должен употреблять крепкие выражения. 

В предисловии к очередному изданию словаря «Русское сквернословие», подготовленного мною в соавторстве с Татьяной Никитиной, я привел письмо фронтовика. Он писал, что купил нашу энциклопедию и вроде бы начал читать ее с омерзением. Затем это чувство сменилось другим: ведь в бой красноармейцы шли чаще с матом, чем с именем Сталина. И в нашем словаре он нашел не любование нецензурной лексикой, а объяснение ее происхождения и предостережение против бездумного использования. Так что же есть мат в этом случае? Выражение экспрессии, чувства. И точно так же в любом языке любое ругательство может стать выражением высокого накала чувств, а может — пузырем, который лопается, если его слишком часто пинают. Впрочем, в любом случае, речь человека — это паспорт его культуры. Каждый из нас, имея правильное воспитание, вполне в состоянии регулировать свою речь.

культура: То есть Вы хотите сказать, что матом ругаются все, но сообразуясь с ситуацией?
Мокиенко: При помощи языка не только обмениваются информацией, но и выражают чувства — и позитивные, и отрицательные. Чем больше негатива в жизни, тем сильнее потребность в нецензурщине. Вот у немцев брань очень точно характеризуется как «экскременты души». Я считаю, для человека очень важна именно эта функция, так же, как и воспевания высокого начала. Если мы не говорим о плохом, не обсуждаем его, в каких-то случаях и не без мата, то отрицательное не избыть. Вот отчего мат так живуч на протяжении веков: он необходим обществу. В русской деревне ругаются все. Правда, когда лингвисты приезжают и начинают спрашивать об этом, люди как-то сжимаются, отвечают неохотно, что говорит о здоровом отношении к брани. Выходит, в некоем эмоциональном порыве и употребят, а если спросишь специально, то, может быть, и не вспомнят. 

Мало того, иностранцы, с XVII века приезжавшие в Москву, были поражены матерщинным богохульством, звучавшим на улицах. В народе ругались, ругаются и будут ругаться, я в этом убежден, поскольку знаю и русскую деревню, и сам когда-то работал токарем на заводе, и никакие запреты народа не коснутся. Да и наша интеллигенция ругается отнюдь не меньше. Другое дело — позиция власти по отношению к брани. В свое время молодой Пушкин написал известную кощунственную поэму «Гавриилиада», его тогда чуть не отлучили от церкви. Вообще, почти все русские писатели так или иначе «отметились» подходящим к ситуации употреблением брани как в жизни, так и в произведениях. Например, свои «Заветные сказки» собиратель русского фольклора Александр Афанасьев вынужден был издать в Париже, потому что на родине его «чистила» царская цензура. Формальная причина — мат, подоплека — политическая сатира, и таких случаев немало. 

А вы знаете, что издание Словаря живого великорусского языка Владимира Даля стало возможным только после удаления из него «бранной» части? Первая русская революция поспособствовала ослаблению цензуры, и тогда наш блестящий лингвист Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ издал его полную версию, которую, правда, еще и дополнил. А потом с изданием словарей бранных слов советское государство снова «завязало». 

Да и во многих  памятниках русской письменности не обошлось без брани, разумеется, разного калибра, не обязательно именно мата. И не существует языков на планете Земля, где бы мата не было. 

культура: Есть даже люди, которые гордятся тем, что знают два языка — свой родной и «матерный». 
Мокиенко: Я считаю, избыток мата в речи — это болезнь. А раз так, то кто-то должен поставить диагноз. Если врач будет гнушаться «экскрементами души» пациента, то вылечить его невозможно. Как выписать ему правильную лекарственную рецептуру, если не заниматься их изучением? Мат — одна из граней языка, которую должны изучать специалисты. 

культура: Поскольку русский язык велик и могуч, то, видимо, и его бранная часть тоже?
Мокиенко: Если отсечь словообразовательные ряды и говорить о чистых матизмах, то, так сказать, оригиналов наберется не более двадцати. Мой американский коллега под псевдонимом Развратников издал брошюру, в которой вокруг словосочетания из трех слов показал словообразовательные цепочки, а также то, что они могут быть бесконечными. В нашем словаре «Русское сквернословие» 4000 слов. Правда, мы туда включили и эвфемизмы (слова-заменители для грубостей и непристойностей) типа «японский городовой», «еклмн», «елки-палки» и т.д. 

культура: На разных языках и ругаются по-разному?
Мокиенко: В русском образная основа мата — сексуальная, то есть это неприличные обозначения гениталий и функции размножения. Кстати, это наше современное восприятие: мы думаем, что действие с матерью происходит от лица говорящего. На самом деле корни — в древней общеславянской мифологии, и объект этого действия — пес, а он — инкорпорация черта. Таким образом, конечная информация мата: ты — чертово отродье, а не человек. Причем если мы кого-то посылаем к черту, это никого не шокирует, в отличие от действий беса с матерью. 

Такое же мифологическое основание подобной брани и у казахов, плюс вариации на тему самых «грязных» в тюркской культуре животных — собаки и свиньи. А в романской культуре, например, в испанской и итальянской, или у некоторых славян-католиков, у тех же поляков, образная основа мата — сакральная. То есть это касается нарушения божьих заповедей, что осуждается как святотатство: польское восклицание Matka Boska (Божья матерь!) или чешское Sakra! (Святое!), которые на русский язык можно передать нашим бранным «чертовым» восклицанием «Черт побери!» В немецкой и англоязычной культуре это такие бранные слова и выражения, которые этимологически относятся к сфере экскрементов — сравните английское Shit! или немецкое Scheiße!, русским эквивалентом которых является опять же «Черт побери!» или его нецензурные синонимы.  

культура: А надо ли что-то делать с иностранными названиями, именами, товарными знаками, которые на русском звучат неприлично? 
Мокиенко: Когда за границей человек слышит подобное, происходит этакая извращенная расшифровка. Например, чешское Herna (название клубов с игровыми автоматами) происходит от славянского слова hra  — игра — место, где играют в азартные игры. Но русский ум живо реконструирует матерщину даже в тех словах, где ее нет и никогда не было. Конечно, это не что иное, как популярная словесная игра, языковой стеб. Но и он показывает, что мы хорошо знаем эту запретную сферу и выходим за рамки посредством давно испытанного средства — здорового смеха. Именно он подсказывает не бюрократический, а испытанный веками, естественный и эффективный способ борьбы с матерщиной.