Егор ХОЛМОГОРОВ

09.10.2014

Вся суть отношения наших либералов к основателям Российской государственности выражена в издевательском стихотворении Наума Коржавина «Иван Калита»: «Был ты видом — довольно противен, сердцем — подл… Но не в этом суть — исторически прогрессивен оказался твой жизненный путь». Уже полтора столетия кочует представление о первых московских князьях как о людях беспринципных, трусливых, подлых, жадных и раболепных. «История Российского государства» Бориса Акунина полностью выдержана в ключе этой традиции, проникнутой ненавистью к Москве.

В адрес каждого из князей Акунин стремится отпустить хоть несколько ядовитых слов. Некоторым — Юрию Даниловичу, Симеону Гордому, Дмитрию Донскому — достается особо. Странным исключением предстает Александр Невский. Как правило, либеральные авторы извергают на национального героя тонны проклятий. Акунин не то чтобы реабилитирует Александра — он повторяет все те же версии и интерпретации его поведения, но с одобрением, характерным скорее для историков-евразийцев. Мол, Александр, конечно, подчинил Русь Орде, но проявил при этом государственную мудрость, поставив ее выше княжеской чести. Это не очень справедливо, но и за отсутствие обычной грязи — спасибо.

Зато всю злость, сэкономленную на «Невском» (чрезвычайно вульгарная манера употреблять прозвища без имени — «Удатный», «Невский», «Донской» — делает чтение еще менее приятным), Акунин в избытке изливает на его потомков, причем каждый раз эти оценки неизменно антиисторичны и тенденциозны.

Борьбу сыновей Александра — Дмитрия Переяславского (Акунин почему-то именует его «Переяславльским») и Андрея Городецкого — он называет «стыдным временем», когда «родственники друг друга стоили». Это, конечно, не так. Андрей Городецкий — наряду со Святополком Окаянным — самый мрачный персонаж древней русской истории. Он пытался беззаконно захватить великокняжеский стол, принадлежавший по всем правам старшему брату. Чтобы совершить это явное беззаконие, Андрей воспользовался помощью ордынских ханов, приведя на Русь самое разорительное после Батыя нашествие — Дюденеву рать.

Наиболее светлым и порядочным среди сыновей Александра Невского был Даниил Московский. Акунин на Даниила попросту клевещет: «не блистал никакими талантами», «переходил из лагеря в лагерь». На деле, Даниил был абсолютно последователен и прям, храня верность отеческим обычаям — был верен старшему брату Дмитрию и выступал против узурпации со стороны Андрея. Когда старшим в роде стал Андрей — был верен ему, но не дал ограбить сына Дмитрия, Ивана, и отнять у него Переяславль Залесский. Не страшился Даниил и вступать в бой с татарскими отрядами, сражавшимися за Андрея Городецкого, и побеждал их. Москва превратилась в тихое устойчивое княжество, где вокруг доброго государя стали собираться служилые люди со всей Руси, составив основу стратегической силы Москвы — Государева Двора.

За свою прямоту Даниил Московский был награжден и в сем веке (бездетный Иван Переяславский завещал свой удел именно ему, и это приобретение невероятно усилило Московское княжество), и в будущем — прославленный Церковью как святой.

С особенной ненавистью Акунин пишет о Юрии Даниловиче — архитекторе Московского великодержавия. В этом он, впрочем, следует за русской историографией XIX века, клеймившей Юрия негодяем и «черной душой», ханским холопом и интриганом. Юрий Данилович, действительно, не стеснялся в средствах, дабы заполучить в свои руки великое княжение. Основания у него для этого были вполне рациональные — овладев великим княжением, Михаил Тверской попытался отнять у Юрия и Переяславль, и любые другие тяготевшие к Москве владения, опираясь на помощь татар. Юрий не подчинился ни Михаилу, ни воле хана, оказывал вооруженное сопротивление, добился поддержки со стороны Новгорода и был настоящим возмутителем спокойствия. Но Орда неизменно решала все в пользу Твери.

Лишь через 12 лет после начала борьбы, женившись на сестре хана Узбека и тем добившись его благосклонности, Юрий вырвал для себя заветное великое княжение. Теперь уже Михаил Тверской повел себя, как прежде Юрий, — решил не подчиняться (такие вот были «ханские холопы»), дал Юрию и татарам сражение, на свою беду победив. Побежденный татарский посол Кавдыгай навсегда затаил ненависть, а в плен к тверичам попала жена Юрия Агафья, которая вскорости умерла. Юрия Даниловича обвиняют в том, что он направил против Михаила ханский гнев, хотя тут направлять ничего было не нужно, а защищать противника и виновника (пусть косвенного) смерти жены у Юрия вряд ли были мотивы.

Михаил Тверской был казнен в Орде, Юрий стал бесспорным великим князем. Однако использовал эту власть не для того, чтобы стелиться перед ханом, а напротив — чтобы укрепить свою независимость, и стал задерживать дань в Орду. С изветом к хану поспешил сын казненного Михаила, Дмитрий. Юрия вызвали на суд, но расправляться с ним хан не спешил. И тогда Дмитрий сам зарубил Юрия Даниловича, якобы в месть за отца. При том, что реальные убийцы Михаила Тверского — Узбек и Кавдыгай — были тут же перед ним.

Кто в этой истории «негодяй», пусть судит сам читатель. Очевидно, что Дмитрий Михайлович был уверен, что хан одобрит его действия, и лично взял на себя функции убийцы и палача. Но хитроумный и жестокий Узбек обманул его — избавившись руками Дмитрия от непокорного вассала, избавился и от него самого, обвинив в убийстве…

Князь Юрий Данилович, конечно, не был ангелом. Но рисовать его негодяем, клеветником, пресмыкающимся перед ханами, нет никаких оснований. Это был решительный политик, задавшийся целью перенести великокняжескую власть в Москву и не боявшийся на пути к цели ни Твери, ни Орды, готовый спорить, воевать, интриговать, рисковать. Кем он точно не был — так это «посредственностью».

В рамках мифа о правивших Москвой «раболепных посредственностях» Ивану Калите обычно достается больше всех. Мол, именно он угодливостью перед ханами выцыганил у них возвышение Москвы и прирастил княжество скопидомными куплями. На самом деле и отец, и брат Ивана Калиты сделали для рождения Московской державы гораздо больше, а ему повезло стать первым, кто мирно умер на великом княжении.

Враждебные Калите биографы с особым чувством расписывают, как он побежал в Орду жаловаться на восстание тверичей против татарского баскака Чол Хана в 1327 году, как ринулся исполнять функции карателя. Никаких оснований для столь ярких характеристик наши источники не дают. Александр Михайлович Тверской был великим князем. Естественно, татары призвали его соперника Ивана Московского, чтобы восстание подавить. Но никаких масштабных выгод Калита от этого не получил — ханы по-прежнему не верили Москве с ее слишком независимыми князьями, и «Озбяк подели княжение им: князю Ивану Даниловичу Новгород и Кострому, половина княжения; а Суждальскому князю Александру Васильевичу дал Володимер и Поволжье». Узбек предпочел «распилить» великое княжение, лишь бы не давать вновь всю силу Москве.

Долгое десятилетие Иван Данилович шел к тому, чтобы вновь сосредоточить в своих руках все княжество — платил в Орду огромные «выходы», ссорился и мирился с новгородцами и с укрывавшим беглого тверского князя Псковом, прикупал новые земли, в частности — Галич и Белоозеро — соляной и пушной край на севере, жемчужину московских доходов, дружил с митрополитами, поселив их вместо Владимира в Москве. И однако ж вся комбинация едва не рухнула. В 1338-м Александр Михайлович внезапно поехал в Орду, помирился с ханом и вернулся в Тверь с ярлыком на великое княжение. То есть Узбек тем самым еще более дробил Русь. Заметим, кстати, странную снисходительность ханов к тверским князьям, которых историки часто изображают «борцами с ордынским игом». Тверичи раз за разом создают кризисы, но их вновь и вновь прощают…

По словам Акунина, Иван Данилович «решил проблему испытанным манером, по-московски: вместо того, чтобы воевать, поехал в ханскую ставку с доносом». Ничего специфически «московского» в этом приеме не было — Юрий Данилович, скорее всего, стал бы воевать. А вот Иван, приехав в Орду со своими сыновьями, и в самом деле смог добиться перелома — он вернулся «пожалован Богом и царем». Что за волшебное слово сказал он хану, неизвестно, но победа была впечатляющей.

В Орду вновь был вызван Александр Михайлович с сыном и его союзник Василий Давыдович Ярославский. Иван попытался по дороге перехватить Ярославского князя, что явно противоречит версии, будто бы тверской князь и его союзники вызваны были на казнь как враги Москвы. Очевидно, что хан Узбек долго не мог решить судьбу тверского князя, и лишь в конце «московское лобби» оказалось сильнее. Александр Михайлович был казнен, но нет никаких оснований предполагать, что Иван Калита добивался именно его казни, а не просто лишения стола или понижения. Сам тверской князь вряд ли бы поехал в Орду, если считал бы, что его там предадут смерти.

И вновь боровшиеся за великое княжение московские государи оказываются главными виновниками всех бед, а сталкивавшие князей лбами, унижавшие и казнившие ханы как бы и ни при чем. Им любые зверства заранее прощаются. Между тем, как и в случае с Михаилом Тверским, вина за смерть Александра Михайловича лежит прежде всего на его действительном убийце — хане Узбеке.

Акунин патетично обличает «московские коррупционные методы» ведения политики в Орде, утверждает, что «ум и хитрость взяли верх над силой и смелостью». Это повторение традиционного антимосковского мифа. На стороне Твери было ничуть не меньше коррупции и хитрости. На стороне Москвы было немало смелости, силы и готовности воевать — хоть и против хана. Но ума и счастья на стороне Москвы и в самом деле оказалось больше. Москва применяла против Твери все те же методы, что и Тверь против Москвы, но делала это более эффективно.

Главная заслуга Ивана Даниловича, помимо того, что он все-таки сумел собрать все великое княжество, была та восхваляемая летописцами «великая тишина», которая воцарилась в его владениях — не было ни татарских набегов, ни усобиц. Иван «исправи Русьскую землю от татей и разбойник», то есть, говоря по-современному, покончил с криминалом. Именно внутренняя политика мира, процветания, безопасности и принесла Ивану Даниловичу Калите светлую память в веках.

Целым потоком брани разражается Акунин на сыновей Ивана Калиты — Симеона Гордого и Ивана Красного: «бесцветные», «посредственности», с которыми Москве «не слишком повезло». Если с кем Москве и не повезло, так это, увы, с добросовестными и компетентными историографами.

Симеон Гордый энергично вступил в борьбу с возвышавшейся Литвой, чей князь Ольгерд захватывал новые и новые русские земли. Симеон Иванович сумел перехватить контроль над Смоленском, не допустил возникновения союза Литвы и Орды и даже добился того, чтобы хан Джанибек выдал ему литовского посла — Корьяда, брата Ольгерда. Получив столь знатного заложника, Симеон добился от Литвы мира и политических уступок. Возможно, не ударь по Москве черная смерть, не умри так рано Симеон — и Смоленск не выскользнул бы из сферы влияния Москвы, не попал под Литву более чем на столетие.

О том, был ли Симеон «посредственностью», говорит его духовное завещание, явно Акунину не известное. В нем умирающий от чумы князь, потерявший перед этим обоих сыновей, осознающий, что его потомкам никогда уже не править Русью, пишет пронзительные, полные боли и надежды слова: «Чтобы не перестала память родителей наших и наша, и свеча бы не угасла».

Эти слова — «и свеча бы не угасла» — навсегда вошли в сокровищницу русской словесности, пережили и переживут века. Останется ли после писателя Акунина образ, который будет жить спустя семь столетий, я не уверен.