В новинках декабря — портретная галерея всего европейского декаданса и история преодоления инерции времени и судьбы от некрасивой любимицы богов.

«Декаденты. Люди в пейзаже эпохи». Василий Молодяков. «Молодая гвардия», «ЖЗЛ», 2020

Историк, автор первой биографии основателя русского символизма Валерия Брюсова продолжает исследование «стообразной» сути декадентов. Эта книга — портретная галерея в декорациях места и времени. Из Парижа конца 1840-х с его абсентом, гашишем, кабаре Монмартра и мастерскими Монпарнаса, где жил, работал и быстро сгорел не отличавший «цветов зла от цветов мая» романтик Шарль Бодлер читатель переносится в Москву и Петербург рубежа веков — к Брюсову, Бальмонту, Сологубу. Затем — в викторианский Лондон с его вечными дождями, интеллектуальными салонами высокопоставленных леди и богемными мастерскими прерафаэлитов. Здесь шлифовался талант малоизвестного в России Алджернона Суинбёрна (автор сознательно предпочел его «растиражированному» Уайльду), и здесь же завязалась его многолетняя дружба с Данте Габриэлем Россетти, чья знаменитая «Прозерпина» украсила форзац этой поистине эстетской «жэзээлки». Демонической красоты дева, вкусившая от плода граната, чтобы навеки связаться с повелителем бездн, мудрым и хтоническим Плутоном, весьма к месту — ироническим термином «décadence» (с фр. «упадок» или даже «разложение») обозначили раздвигающий границы дряхлеющей цивилизации, сложный и изобретательный стиль в искусстве. «Заимствующий краски со всех палитр, звуки со всех клавиатур», но презираемый педантами слог, согласно формулировке его теоретика Теофиля Готье, выражал «новые идеи в новых формах и словах, которых раньше не слыхивали». И в противоположность классике допускал неясности, в тени которых оживали «зародыши суеверия, угрюмые призраки бессонницы, угрызения совести, вздрагивающей и озирающейся при малейшем шорохе, мрачные фантазии, которые способны изумить весь мир, и все, что скрывается самого темного, бесформенного и неопределенно-ужасного в самых глубоких и самых низких тайниках души».

Создавая панорамный снимок европейского декаданса, Василий Молодяков упоминает и его строгих критиков вроде маститого Владимира Стасова, боровшегося за «здоровое» искусство против «гадкой инфлюэнции», добавляя, впрочем, что «больным» Стасов объявлял все, чего не понимал. Рассказывается и о том, что ни Бодлер, ни Верлен, ни Рембо декадентами себя не считали, а если и использовали это слово, то с некоторой долей фрондерства. «Нам бросили этот эпитет как оскорбление, — писал Поль Верлен, — я его подхватил и сделал из него боевой клич».

Разумеется, вышедшая в серии «ЖЗЛ» монография не ограничивается одними лишь вопросами творческого порядка. Автор исследует такие важные составляющие декаданса, как дендизм, имморализм, la vie bohème, ставшую ни много ни мало частью литпроцесса.

«Пили охотно и много, — пишет Валерий Брюсов, вспоминая французских товарищей по цеху. — Верлен же в эту пору под влиянием кафе, которые он посещал усердно, уже познал, чтó за откровения таит в себе абсент... <...> Однажды Верлен и Лепеллетье зашли в ночное кафе. Под влиянием выпитого Верлен затевает какую-то ссору с одним из посетителей. Лепеллетье удается успокоить друга и увести его из кафе. Однако с полдороги Верлен вдруг поворачивает назад: он хочет вернуться в кафе и отомстить обидчику. Лепеллетье вновь начинает его успокаивать. Тогда Верлен выхватывает клинок, который он носил с собой в трости, и кидается на своего друга, безо всякой шутки намереваясь убить его. Лепеллетье не остается ничего другого, как бежать. На беду их замечает полицейский... Дело могло бы кончиться очень плохо, если бы друзьям не удалось добежать до ближайшей станции железной дороги и вспрыгнуть в отходивший поезд». 

«Шарлотта Бронте делает выбор. Викторианская любовь».      
Нина Агишева. АСТ, 2020

Новинку театрального критика Нины Агишевой можно отнести к жанру биографии — авторского высказывания, — пограничному между художественной литературой и нонфикшн. История скромной дочери бедного пастора из далекого провинциального Хауорта, ставшей в викторианские времена писательницей с мировым именем, развивается в духе сентиментального романа, смешанного с лавстори, романом взросления, воспитания и травелогом. Этакая шкатулка в шкатулке, находящаяся на расстоянии вытянутый руки от классики самой Бронте «Джейн Эйр» и «Городок».

Биография начинается со сцены, которой позавидует любая мелодрама. Француженка Зоэ Эже случайно натыкается на письмо «сумасшедшей англичанки», адресованное ее мужу, Константину. «Конечно, это ее каллиграфический бисерный почерк, манерные тире, жалкий любовный лепет, который она пытается спрятать под ничего не значащими сообщениями о своей провинциальной жизни и витиеватыми французскими оборотами».

За пикантными подробностями скрывается самая запутанная для исследователей фабула биографии Бронте. В Брюсселе середине сороковых годов Бронте пережила свою первую и главную любовь — с учителем Константином Эже, отцом пятерых детей. И именно этот болезненный опыт, по признанию самой же знаменитой писательницы, позволил ей преодолеть инерцию времени и судьбы, уготовившей ей в лучшем случае «карьеру» гувернантки.

«Кто сегодня читает романы Шарлотты Бронте, наивные девочки и их романтические бабушки? — пишет Нина Агишева. — Уж точно не современные феминистки, разоблачающие сексизм и мизогинию и готовые насмерть сражаться со всем миром за свои права. Но напрасно, между прочим, они не интересуются жизнью этой «некрасивой любимицы богов», как назвала английскую писательницу Марина Цветаева. Потому что именно Шарлотта Бронте — без громких деклараций, мужественно и с редким достоинством — сумела отстоять свое право на свободу и творчество. Причем добилась этого в условиях чопорной и лицемерной викторианской Англии, где роль женщины сводилась к браку и деторождению или обслуживанию сильных мира сего и где в самых дерзких мечтах не могли представить себе движения #MeToo».