Те, кто более-менее знаком с российской «литературной кухней», в курсе — вопрос о вхождении в «российскую литературную элиту» зависит от множества факторов, зачастую весьма далеких от собственно литературных достоинств произведения и масштаба личности его автора. В той или иной степени так было всегда. Связи, массовые предпочтения, финансовая выгода влияли на творческую иерархию во все времена. В нашу «чисто конкретную» эпоху это, возможно, особенно заметно. «Культура» решила не «разоблачать нынешние порядки», а просто рассказать о талантах, не обласканных вниманием официоза.

Наверное, где-то он бродит, этот непризнанный, косматый, крепко пьющий гений, конечно, в несвежей манишке и стоптанных лоферах, а лучше вообще босой. Работает в кочегарке, читает нетленки сверчку за печкой, а тот хрустит огурчиком: ай да наш непризнанный, ай да кошкин сын! Фамилия творца вам ничего не скажет, да и не знаю я совсем уж подпольных классиков (не с фонарем же их по таежным заимкам искать). Я лучше сошлюсь на заслуженно востребованного Романа Сенчина, рассуждавшего в одной из недавних колонок о засилье нон-фикшна и досадной «вторичности» художественной прозы. Собственно, той самой ситуации, когда очень многие «виртуозные, глубокие, метафоричные произведения просто не доходят до читателя». Их взыскуют сотни. А миллионы поглощают профлитературу, истории успеха и популярную квазимедицину: что бы такого съесть, чтобы помолодеть.

Ты сегодня такой Пепперштейн

Впрочем, стремительно погружаться в Стикс, «пузырящуюся экспериментами и переливающуюся никому не нужной радугой» русскую прозу, заставляет не только деловитый нон-фикшн.

Этот процесс обширный. Антиглобалисты грешат на издательские монополии и номенклатуру рынка, любители теорий заговора пеняют на тенденциозность премиальных институций (форматы там, безусловно, есть, но вообще-то именно премии открывают новые имена и поддерживают уже состоявшихся). Хотя на поверхности — элементарный консерватизм, работающий в связке «известный — значит лучший».

«У нас только четыре писателя: Рубина, Пелевин и Тарковский», — огорошили как-то в одной рейтинговой газете в ответ на предложение сделать интервью с кем-то из «великих». — «А Акунин?» — пришлось удивиться неожиданной выборке с участием внука знаменитого режиссера, прозаика самобытного, искреннего, но едва ли «дотягивающего» до статуса газетных селебрити. — «Акунин тоже. Но его пока не надо».

Коллеги, конечно, кокетничали (водится за интеллигентным человеком такая игра: «Феноменология» Гуссерля? А мы слыхом не слыхивали!»). Хоть вскользь следящий за современным литпроцессом читатель, а в отделах культуры центральных СМИ именно такой «контингент», знает Сорокина, Шишкина, Прилепина, Водолазкина, Попова, Виктора Ерофеева, Петрушевскую, Улицкую, Токареву, Рубину, Гениса, Юзефовича, Буйду, Славникову, Быкова, Шаргунова, Садулаева, Рубанова, Елизарова, Аствацатурова, Яхину, Степнову, Ганиеву и Абгарян.

Читатель не столь искушенный, привыкший ориентироваться по этикетке «Бестселлер! Лидер продаж!», популярным блогам и зову души, видит совсем иную картину (список в соответствии с опросом десятка знакомых в возрасте от 20 до 45 лет): Акунин, Пелевин, Сорокин, Алексей Иванов, Лукьяненко, Марина и Сергей Дяченко, Веллер, Радзинский, Чудакова. Дамы вспомнят Рубину, Токареву и Алексиевич, а студенческая молодежь — Павла Пепперштейна, потому что в «ВКонтакте» есть паблик: «Ты сегодня такой Пепперштейн». Дальше обычно начинают перечислять иностранных авторов: Коэльо, Мураками, Лем, Вишневский, тот, кто написал хорьков и чаек (имеется в виду Ричард Бах), Пратчетт, Кинг, Роулинг, Сапковский с его фэнтези-сагой «Ведьмак».

Места в партере

Почетный приз за лучшую роль второго плана можно давать десяткам талантливых, остроумных, философичных авторов, тонким мастерам слова и сюжетосложения, регулярным номинантам на престижные премии и даже их призерам.

Среди финалистов «Нацбеста», помимо заслуженно медийных Шаргунова, Лимонова и Проханова, — культовые «в узких кругах» Владимир Шаров, Андрей Аствацатуров, Сергей Носов, Анна Козлова, Андрей Филимонов, Александр Етоев, Анна Матвеева, Ильдар Абузяров, Константин Крылов, Илья Бояшов, Александр Снегирев, Павел Крусанов, Игорь Сахновский... Немного другая история с «Большой книгой» — Гран-при почти всегда у «генералов» (понятно, это народное голосование, а голосуют за известное), зато среди финалистов и фаворитов жюри — Алексей Слаповский, Игорь Малышев, Сергей Самсонов, Сергей Солоух, Сергей Кузнецов, Вячеслав Ставецкий, Сухбат Афлатуни, Мария Галина, Владимир Динец, Александр Иличевский, Саша Филипенко, Александр Григоренко. Тут хорошо бы шумно вздохнуть и выдать что-нибудь «глубокомысленное»: «Важные, но едва ли знакомые широкому читателю имена...» Но лучше я расскажу о своих «фаворитах», пусть это будет мой личный топ-четыре.

Анна Козлова

Самая саркастичная писательница поколения тридцатилетних, сценаристка фильмов («Краткий курс счастливой жизни», «Развод», «Садовое кольцо»), лауреат «Нацбеста» за роман «F20», поражает откровенностью, но не той, когда брошенная на растерзание одиночеству в Сети любовница размазывает слезы, тушь и почему-то кровь, стоя неприкрытой у распахнутого окна. Прямота Козловой — мужественна и целомудренна: это высокая ирония на территории женской прозы и постраничный «наезд» на женскую прозу, причем от первого лица. Шокирующий с обывательской точки зрения замес сюжетов: вот никак не повзрослевшая богемная мама изводит взрослую дочь посиделками с красным вином и сомнительными откровениями, вот журналист-расследователь Катя едет в командировку брать интервью у Михаила по поводу пустившейся в бега воспитанницы детдома, но напивается, проводит ночь с Михаилом, а под утро, терзаемая стыдом, идет извиняться, объясняя внезапное падение трудностями с осознанием чувств, и тут же снова «падает», а вот сама беглянка — семнадцатилетняя Марта стоит ночью одна на трассе. В рюкзаке томик Алена Роб-Грийе, помада оттенка «матовый шоколад». Свобода и смелость, а писательница признается, что ее сформировали книги Жана Жене и Селина, не просто прием, но и суть ее текстов. Козлова пишет о современных женщинах в меняющемся мире, за что регулярно получает ушаты «критики», похоже, некоторые из ее рецензентов по-прежнему желают видеть героинь.

Сергей Самсонов

Афористичного, синтаксически сложного, местами даже былинного финалиста «Ясной Поляны» прошлого сезона (роман «Держаться за Землю») называют неоплатоником, преодолевшим искушение морфием русской литературы. Начинавший с постмодернистской игры — один из его ранних романов о гениальном композиторе «Аномалии Камлаева» отсылает к Манну и Гессе, Самсонов научился ковать теллуровые гвозди, «вскрывая метафизику реальности посредством языка, как вскрывают ножом консервную банку». Его романы («Ноги», «Железная кость», «Соколиный рубеж») , которые так и тянет назвать поэмами, потрясающи по двойственности эмоционального воздействия. Это нервный интенсивный ритм и потусторонняя способность вглядываться в бездны человеческого бытия с высоты птичьего полета. А еще герои последних романов Самсонова — титаны. Будь то записанные синими пиджаками в бессловесное тягловое сословие «безлико-скуластые шахтеры» Донбасса или летчики-асы, боги Второй мировой.

Олег Ермаков

Писатель, журналист, лесник, рядовой в артиллерии, номинант на «Русский Букер» с романом «Знак зверя», призер «Ясной Поляны» за мистическую «Песнь Тунгуса».

Так же широко обсуждаемы критиками его «Афганские рассказы» и «Арифметика войны», «Иван-чай-сутра».

«Слава несправедлива к нему. Дивиться нечему. В наши дни и Чехов не имел бы успеха, — пишет о Ермакове рецензент «Нового мира», прозаик и критик Сергей Беляков.

Несмотря на простоту языка и ясность сюжета, этот автор — иллюзионист, визионер и мистификатор. Да вот хотя бы последний его роман «Радуга и Вереск». Казалось бы, что проще — свадебный фотограф Павел Косточкин, «многолетний профессиональный опыт — гарантия качества, переплавляемого в ваши эмоции», едет в Смоленск, мечтает снять постановку — невеста убегает от лимузина. Заваленные пылью улицы, обшарпанные школы, магазины и больницы, и вдруг город оборачивается своим небесным двойником — по Борхесу. Заглянешь за поворот, «пахнет дымком, стучит топор. Это улочка Красный Ручей. Она уводит в древние овраги, к стопам церквей, крепостной стене. Встречный взгляд обдает синевой, — а ведь именно так кто-то смотрел и четыреста лет назад». Небесный Смоленск. В «Песни Тунгуса» — главы о наивном эвенке-лесничем перемежаются с «птичьими главами»: птицы и звери складывают свой эпос, в котором «Золотоглазый не верит вечному сопернику Золотому Оку. И Морю в рваной шкуре льдин. И никому. Он всегда настороже. Хотя бывают особенные дни, когда Птенцы покидают гнездо, и Река полна Рыбы, или Море вдруг вышвырнет мертвую жирную Нерпу, и, напировавшись, они поднимаются с Черноголовкой в прохладные выси, зарываясь в крылья Золотого Ока, и парят в вышине, перекликаясь: «Рра-рра!».

Сергей Солоух

Прозаик, эссеист, номинант на «Букер» и «Антибукер», автор первой русскоязычной биографии музыканта Фрэнка Заппы, романов «Шизгара», «Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева», «Рассказы о животных». Последний, — номинированный на «Большую книгу» в 2016-м, несмотря на заглавие, отсылающее не то к Дарреллу, не то к Сетон-Томпсону, представляет собой зарисовки из жизни пятидесятилетнего коммивояжера, в прошлом вузовского преподавателя — сравнивали с Чеховым и Гайто Газдановым. Это текст об обыденном, каждодневном подвиге, который никогда не отольется в монументах. О «стилевом великолепии, элегантности сюжета, фонтанирующем остроумии, филигранных мотивных перекличках и интертекстуальной роскоши Солоуховой игры» высказывались Анна Немзер, Леонид Юзефович и многие другие искушенные ценители его дара. Сам же писатель к славе относится настороженно, контрактных обязательств избегает: «Так ничего хорошего не напишешь. Литература как марочное вино или французский сыр: только если замысел созрел, все это имеет смысл. А тут время требуется».

Комментарии:

Алексей Михеев, литературный критик, член жюри «Большой книги»:

— Известность бывает разной. Для массовой литературы от автора требуется талант попадания в тренд, определяемый читательским спросом. Глубина текста ей скорее противопоказана, а стилистическое мастерство не столь важно.

Во внежанровой прозе все обстоит иначе. Успешность (которая, кстати, не тождественна известности) часто не связана с попаданием в сложившиеся ранее тренды, она, как это ни парадоксально, — в противостоянии им. Пример — история с Алексеем Сальниковым. Его роман «Петровы в гриппе и вокруг него», написанный «поперек» всякого мейнстрима и опубликованный в малотиражном саратовском журнале «Волга», в 2017-м вошел, к удивлению многих (включая самого автора), в список финалистов «Большой книги». Только спустя полгода его выпустило (без всякой уверенности в успехе) наше крупнейшее издательство, и книга неожиданно «выстрелила», сразу став бестселлером. Еще один пример — прошлогодний лауреат Григорий Служитель с дебютным романом «Дни Савелия». И тут все произошло вопреки сложившимся стереотипам. До этого некоторые ехидные комментаторы говорили, что в расчете на «Большую книгу» лучше всего написать какую-нибудь «чернуху» про ужасы советской эпохи, — и вдруг побеждает добрая и светлая книга о современности... Однако все это не означает, что талант и самобытная индивидуальность стопроцентно гарантируют успех.

Еще одна и, скорее, иррациональная составляющая здесь — вхождение в резонанс с неким трудноопределимым состоянием читательской аудитории, которая почему-то на одних хороших авторов «настраивается», а на других — нет. Тут я перейду к ответу на главный вопрос и назову авторов предыдущих сезонов, которые, безусловно, талантливы и самобытны (и, да, они — мои «фавориты»), но которым до массового читательского успеха вот этой самой неуловимой и загадочной составляющей не хватает. Кроме Анны Матвеевой и Сергея Солоуха, это Евгений Чижов и Ксения Букша (которая вообще представляет собой «штучный товар»). Добавлю к ним молодых Булата Ханова (лауреата премии «Лицей» 2018 года) и Ольгу Брейнингер (чей дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» в 2017 году попал в списки сразу четырех крупнейших литературных премий) — у них, надеюсь, все еще впереди.

Вадим Левенталь, писатель, литературный критик, ответственный секретарь оргкомитета «Нацбеста»:

— Новому и талантливому бывает трудно пробиться. Начнем с того, что массовый читатель — раз уж мы говорим о широкой популярности, а значит, о массовом чтении — всегда инертен, ну или, скажем, консервативен в своих вкусах и предпочтениях. Ему хочется не столько открыть что-то новое, сколько убедиться в том, что все обстоит по-прежнему. И крайне нежелательно, чтобы его представления о мире и о литературе были перевернуты, наоборот, хорошая книга для него — это такая, которая подтвердит: да, все, что он думает об окружающей действительности, все верно. Причем сделает это в максимально привычной форме. С этим эффектом тесно связано явление литературной эволюции, описанное Эйхенбаумом: высокие жанры с течением времени постепенно опускаются в низовую, массовую литературу, в то время как передовая, высокая, экспериментальная литература черпает идеи, формы и техники с самого дна бочки. Яснее всего сегодня это видно на примере так называемого психологического романа, семейной саги, романа — панорамного портрета эпохи. Жанр, давший в свое время «Войну и мир» или «Жизнь Клима Самгина», умер, его приемы стерлись, дух в нем больше не дышит. Но современным массовым читателем он воспринимается как понятный, естественный, родной и уютный. И вот пишутся бесконечные саги о сталинской эпохе, а то и об истории двадцатого века вообще — судьба человеческая, судьба народная, все так привычно, что даже думать не надо: вот Люся, она вышла замуж за Юрочку, а он ушел на войну, а Стасю по ложному доносу отправили в лагеря, а потом умер Сталин, и все пошли на вечер Вознесенского, а внук Люси теперь живет в Сан-Франциско и рассматривает старые бабушкины фотографии — история готова. Читателю так привычны эти схемы, что он даже воспринимает их как натурально правдивую историю двадцатого века.