22.04.2015

Либеральная общественность понесла невосполнимую утрату. На девятнадцатом году после собственной смерти ее стройные ряды покинул Иосиф Бродский — нашлась видеозапись, на которой он лично читает знаменитые стихи «На независимость Украины», чем раз и навсегда положен конец спорам об авторстве. А сейчас в клубе все строго: заукраинец — значит свой, против — значит чужой, не забалуешь.

Образовалась мучительная пустота в рядах «Порядочных людей», которую надо срочно кем-то заполнить. Ярким, приметным, запоминающимся. И взялись за Высоцкого. В заукраинцы его не запишешь, но в «Порядочные люди» можно постараться — в Париж ездил, над советской властью насмехался, про Сталина писал что-то нехорошее, антисемитов, опять же, бичевал…

И вот уже Алексей Алексеевич Венедиктов призывает назвать в честь Высоцкого улицу Марксистскую. Никакого отношения к Высоцкому она не имеет. Театр на Таганке находится на пересечении Земляного Вала и Верхней Радищевской улицы (которую и не проблема переименовать). Но зато поставлена красивая вилка: откажет начальство — можно его обвинить в том, что гнобит память Поэта, согласится — нарисовать себе звездочку на либеральном фюзеляже, мол «Немцова моста» еще нет, но «улицу Высоцкого» мы уже пролоббировали.

Только в самом ли деле Высоцкий их поэт? Осмелюсь в этом усомниться.

Я вырос в «таганской» семье, где все было буквально пропитано Высоцким, а смерть поэта воспринималась как личная трагедия. Я помнил наизусть с голоса едва ли не все его песни, а если что-то забыл, в подмогу была машинописная книга. Но, возможно, именно поэтому долгое время Высоцкого не любил — за блатную романтику, за порой неуместное ерничание и паясничание, за огромное количество второстепенного шлака и текстов ни о чем, за его собственный образ, переплетенный с хмелем и наркотиками. Фальшивые перестроечные восторги и похвалы лишь прибавляли неприязни.

Весь этот негативный образ можно резюмировать так: Высоцкий был той популистской наживкой, которую советская интеллигенция, с ее неизменной фигой в кармане, бросала широким массам, любившим барда просто до беспамятства, чтобы привить им презрение, скептицизм, нигилизм по отношению к системе. Какой системе? Коммунистической? Шибко ли ее жалко? Но ведь «целились в коммунизм, а попали в Россию». Высоцкий взрывал систему как бы изнутри, смотря на нее глазами простого работяги и воспринимаясь этим работягой как свой, как «Володя». В этом была гениальность — не поэта, но актера.

Однако проходят десятилетия, и от огромного наследия Высоцкого, от тонн словесного шлака, остались, быть может, два-три десятка текстов, но эти тексты сверкают как золото. Может быть, черное, но золото.

Остается яркий поэт-романтик, восходящий к Гумилеву и Константину Симонову (а посредством того — к Киплингу), остается автор честных мужских песен о судьбе на грани жизни и смерти, остается поэт, сумевший гениально проникнуть в душу солдата, вращающего землю сапогами. И оказывается, этого не так уж и мало — здесь, особенно в военных песнях — Высоцкий сумел взять вершины, которые оказались недоступны ни предшественникам, ни современникам.

Мало того, подтверждая тезис о неустранимом различии искусства и жизни, он выразил поэтическую правду о войне так, как не смогли выразить поэты, сражавшиеся на фронте. Понимаю, что тезис спорный, но я хорошо подумал. Фронтовикам часто застило глаза то, что они видели — Высоцкий выразил энергию смысла, которую можно передать от видевших не видевшим.

Когда наше поколение оказалось накоротке с другой войной, на ум прежде всего приходят строчки из Высоцкого. Его мечты обретают плоть и кровь. Это ведь один из главных мотивов Высоцкого — боль опоздавшего поколения, книжных детей, не знавших битв, которые хотели под танки, но не досталось им даже по пуле и которые от пустоты, незаполненности жизни уходят — кто с финкой в подворотню, кто в пьянку, кто «на севера», кто выматывает лишнюю энергию в альпинизме или спорте.

Мир Высоцкого — это мир людей, которые молятся, как на богов, на своих отцов, победивших в войну, и сами изнывают от отсутствия большого дела. По текстам Высоцкого в конце 60‑х видно, что он очень надеется на войну СССР с маоистским Китаем и на то, что его поколению выпадет свой шанс показать себя в деле. Войны этой, слава Богу, не случилось, но боль от отсутствия настоящей борьбы буквально раздирает всю его поэзию, одной из вершин которой, несомненно, является «Баллада о борьбе».

Только в гpезы нельзя насовсем убежать:

Кpаткий век у забав — столько боли вокpуг!

Постаpайся ладони у меpтвых pазжать

И оpужье пpинять из натpуженных pук.

Мир Высоцкого внезапно сбылся и наполнился значением в наши дни. Сегодня пафос баллады, казавшийся в 1975 году натянутым, совершенно понятен и в объяснениях не нуждается. Сегодня мы стоим над свежевырытыми братскими могилами, а люди с оружием разыскивают по интернету родственников убитых ими врагов, чтобы достойно похоронить погибших. Сегодня через день ты читаешь монологи людей, один к одному совпадающие по живой интонации с песней про не вернувшегося из боя.

Что реальность Высоцкого сбылась, я понял, когда в июне 2014-го узнал об атаке ополченцев под Славянском с использованием двух «Инженерных машин разграждения» (ИМР). Из динамиков на одной из них неслось: «Идут по Украине солдаты группы «Центр». Наследникам этой «группы «Центр» тоже пришлось несладко, но водитель ИМР, которого мы навсегда запомним как «Петровича», погиб, истекая кровью, дотянув машину до своих позиций. Вряд ли Владимир Семенович мог даже вообразить себе такое — атака под Высоцкого. И все-таки это было. Значит, нужные книги ты в детстве читал…

У великого английского консерватора Эдмунда Берка есть гениальная идея о нации как о союзе между живыми, умершими и еще не родившимися. Когда эту идею надо разъяснить наглядно, я просто цитирую Высоцкого: «Наши мертвые нас не оставят в беде, наши павшие — как часовые…» Мертвые сильны, они сражаются, они склоняют чашу весов в великих битвах в нашу пользу. Наши предки умели видеть своих мертвых на полях сражений, например, Бориса и Глеба да Александра Невского, спешащих на помощь на поле Куликово. И Высоцкому судьба вручила удивительный дар — сражаться посмертно.

Поэтому я очень хочу, чтобы в Москве была улица Высоцкого и чтобы мы не забывали поэта. А результат будет такой, что «Эху Москвы» не понравится…

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции